– От самого Георгия и знаю! Он сказал, что тетка его умерла, и теперь он ждет большого наследства, после чего жизнь его круто изменится к лучшему. А потом Юра Кацман, мальчик, который тоже жил у нас, прочитал про это в местной газетке. Значит, он и тетку свою придушил! Я еще тогда задумалась: кто мог придушить старушку, кому было выгодно это дело? Ну конечно, наследнику! Так всегда делается, я сразу же подумала на Георгия. Я попросила Юрку посмотреть, когда точно придушили старуху, и он сказал, что в четверг. А по четвергам он всегда к ней ездил, к тетке своей, и даже называл это "четверговыми каторжными работами". Все сходится! Потом его вызвали на допрос, и оттуда он вернулся сам не свой и сказал нам, что в ближайшие дни мне и другим нашим ребятам придется с хутора убираться, иначе и ему, и всем нам грозят крупные неприятности. Еще он спросил меня, откуда в полиции может быть моя фотография. Я сказала, что только если с моего загранпаспорта. Но он сказал в ответ: "Нет, это была не паспортная фотография!" Теперь-то я понимаю, что ему в полиции показали фотографию Натальи, и он решил, что это не ее, а моя фотография? Мы ведь как две капли воды похожи, мы же близнецы. Я уже тогда поняла, что он будет стараться от меня избавиться: он перестал даже приходить в мою комнату по ночам.
– Ну что ж, Таня, спасибо вам за откровенный рассказ! – сказала Апраксина и вопросительно посмотрела на Миллера, у того вопросов не было, и она закончила: – Я вижу вы устали. Думаю, на сегодня это все. А сейчас наш сотрудник отвезет вас в американское общежитие для беженцев и поможет подать заявление на политическое убежище.
– Ой, правда? Так просто? Ой, спасибо вам огромное! Вот уж не думала…
– Благодарить надо не меня, а инспектора Миллера: это он успел за вас похлопотать.
Татьяна поблагодарила инспектора, тот вызвал своего помощника Петера Зингера и перепоручил ему Татьяну Беляеву и ее чемодан.
Миллер и Апраксина остались в кабинете одни.
– Ну и что же вам удалось выяснить, графиня? Я весь в нетерпении!
– О, кучу самых разных вещей! В том числе потрясающие, ранее неизвестные факты из биографии певицы Донны. Но давайте выпьем по чашечке кофе, инспектор, скоро двенадцать! Вы не против?
– Я в отличие от вас, графиня, могу пить кофе в любое время суток. Как, впрочем, и пиво.
Апраксина прошла в уголок кабинета, где у Миллера стояла кофеварка, и стала готовить кофе, попутно пересказывая ему московские сплетни о детстве и юности блистательной Лизы Чикиной.
– И вы думаете, все это правда? – спросил ошеломленный инспектор.
– Сомневаюсь, однако все может быть! Странно только, что такой предприимчивый человек, как Георгий Бараташвили, не сделал эти новости достоянием германской прессы: ведь наверняка кто-то из сестер рассказал ему московскую тайну Донны.
– Гм… В самом деле странно. Хотя он мог получить за эти новые подробности биографии Донны не только эксклюзивный гонорар, но и повестку в суд за клевету и диффамацию! Но, поскольку в прессе ничего не было…
– Постойте, инспектор! А вы что, следите за светской хроникой?
– Я? Нет, конечно!
– А мне приходится, – вздохнула Апраксина. – Особенно, когда дело касается русской эмиграции. И вот что я вам расскажу, дорогой инспектор! О русском происхождении этой Донны я слышу не впервые… только, как и сейчас, не очень верю. Но "досье" на нее, тем не менее, я собирать начала… Вы верно заметили: в американской и вообще в западной прессе ничего на тему "Донна и Москва" не было. Разве что она однажды заявила, что хотела бы петь в Москве на стадионе… ну, при нынешних переменах в СССР это когда-нибудь может случиться. А вот советская пресса… – тут Апраксина остановилась, откинулась в кресле и усмехнулась. – В последнее время в Советском Союзе, помимо официальных газет, какие были при коммунистах, стало возникать бесчисленное множество разных листков "жёлтой прессы". Соскучились, видно, люди по такого рода чтиву, надоело, наконец, пережевывать официальные сообщения ЦК КПСС, – при этих словах графиня расхохоталась уже в полный голос. – И вы не поверите, инспектор, в таких вот газетенках данных о Лизе Чикиной больше, чем собственно о Донне! Только вот родилась и начала свою карьеру она в самых разных городах – тут и Ростов, и Одесса, естественно… какой-то Урюпинск! Да, в общем получается, что всемирно известная певица Донна – российская знаменитость! Но интересно, что во всех городах карьера ее начиналась не самым высоконравственным образом!
Они посмеялись, допили кофе и перешли к обработке показаний Татьяны Беляевой, но перед этим Апраксина сказала:
– Как странно переплетаются эмигрантские судьбы. Вот, к примеру, девушки, Анна Коган и Наталья Беляева. Похоже, что они никогда не встречались, а вот носили одни и те же джинсы. Если бы вместо фотографии "русалки" мы показали Анне ее джинсы с запиской в заднем кармане, мы бы гораздо скорее вышли на след Натальи.
– Однако на след "русалки" нас вывел вовсе не эмигрант, а как раз немец из немцев с кучей немецких предков – барон фон Ляйбниц. Но давайте работать, потому что потом нам еще надо ехать в тюрьму – допрашивать Георгия Бараташвили. А после хорошо бы еще сегодня успеть заглянуть в общежитие для беженцев и посмотреть, как там устроились наши "партизаны" с хуторка Бараташвили.
– Да, давайте работать!
Глава 15
Апраксина слушала Георгия Бараташвили с жалостью и иронией, хотя и стараясь ни того, ни другого не показывать. В холодной и пустой следственной комнате мюнхенской криминальной тюрьмы в предместье Гизинг, сидя на неудобном жестком стуле, под перекрестными взглядами и вопросами инспектора Миллера и графини Апраксиной, он уже не выглядел ни горным орлом, ни мокрой курицей: скорее, уж если продолжать орнитологические сравнения, бедняга старался изобразить обликом и нравом кроткую голубку. На его смуглом горбатом носу красовался розовый пластырь. Он с готовностью и подробнейшим образом, глубоко и сокрушенно, со стоном, вздыхая, будто удивляясь собственным порочным наклонностям, поведал о том, как ему впервые пришла мысль сделать своей профессией доставку в Германию дешевой рабочей силы из Восточного блока; он уверял инспектора и графиню и, кажется, сам изо всех сил старался в это поверить, что двигало им одно лишь желание помочь людям вырваться из-под власти тоталитаризма, обрести какое-то пристанище и хотя бы самые скромные средства к существованию. Еще сидя в камере, Бараташвили старательно подготовил список лиц, которых он нелегально переправил в Германию в течение последних трех лет, назвал все места их работы и имена работодателей. Десятки вполне добропорядочных жителей Мюнхена и Баварии, оказывается, с радостью брали на работу горничных, кухарок, садовников, строителей, шоферов, нянек и сиделок без каких-либо документов на право пребывания в Германии и на работу. И платили им соответственно – то есть почти ничего не платили, предоставляя кров и питание.
Отдельный список, заставивший Апраксину нахмуриться и поджать губы, составляли девушки, которых Бараташвили пристроил ("Конечно, только временно, не подумайте плохого!") в публичные дома, в основном в Гамбург и Франкфурт-на-Майне, где у него были соответствующие связи. На вопрос Апраксиной, как он мог поступать таким образом со своими соотечественницами, Бараташвили ответил: "Они шли туда по своей доброй воле!" Он особо подчеркнул, что эти девушки получали гораздо больше тех, кто пошел в кухарки, няньки и сиделки.
Не дожидаясь вопросов, он поспешил сообщить и адреса своих венских сообщников, помогавших ему переправлять в Германию израильских граждан, бывших граждан СССР, решивших не искать счастья на исторической родине.
Миллер задавал вопросы, Бараташвили прилежно отвечал, Апраксина переводила, успевая еще и вести протокол с помощью компьютера. Время от времени Бараташвили забывал о том, что он будто бы плохо владеет языком, и бодро переходил на немецкий. Потом спохватывался и возвращался к своему русскому, слегка утрируя свой грузинский акцент.
– А что вы можете сказать о Наталье Беляевой? – спросил инспектор Миллер.
– Наталье Беляевой? – Брови Георгия Бараташвили резко подпрыгнули под кудрявую, спадавшую на лоб челку. – Вы, наверное, хотели сказать, о Татьяне Беляевой? Татьяна, Таня, Танечка – одна из моих новых протеже, но ее я никуда не собирался устраивать: мне самому как раз нужна была женщина присматривать за моим загородным домом.
– Вашим домом? – переспросила Апраксина. – А я слышала, что это дом покойной княгини Кето Махарадзе. Или я ошибаюсь?
– Нет, вы не ошибаетесь. Это действительно дом покойной княгини, и мне понятно, почему вы удивились, когда я сказал "мой дом". Но видите ли, тетушка давно разрешила мне им пользоваться и даже обещала оставить мне его в наследство. Правда, как выяснилось, княгиня Кето завещания не составила, не успела, и все ее имущество будет передано старой княгине Нине, как следует еще по завещанию ее сына, Вахтанга Махарадзе. Но я уверен, что бабушке Нине он ни к чему, и она позволит мне по-прежнему им пользоваться.
– Может быть, все может быть, – сказала Апраксина, но добавила мрачновато: – Если только вам не придется поменять место жительства в ближайшее время.
Недоумение скользнуло по лицу Бараташвили, и было совершенно очевидно, что намека графини он не понял.
А инспектор между тем гнул свое.
– Нет, нас все-таки интересует не Татьяна Беляева, а ее сестра Наталья Беляева. Нам известно, что вы с нею были близкими приятелями.
– Близкими приятелями? Да вовсе нет! Мы случайно познакомились во время одной из моих поездок в Москву: она работала гидом в гостинице, где я в тот раз остановился. Мило провели один-два вечера, и она по-дружески попросила меня оказать ей услугу – подыскать жениха в Германии. Девушка она была яркая, язык немецкий знала, замужем не была – почему бы и нет? Я дал объявление в газету, и жених скоро нашелся: пенсионер-вдовец, которому нужна была молодая и непривередливая подруга, чтобы скрасить его одинокую старость.
– Вы получили гонорар за устройство этого брака?
– Да, получил. А что в этом плохого? Разве это не благородный поступок – подыскать партию одинокому мужчине или женщине?
– Однако каждый доход в Германии облагается налогом, – заметил Миллер.
– Только если это постоянный заработок или крупный гонорар! – горячо возразил Бараташвили. – А если это всего лишь подарок за дружескую услугу? Знаете, инспектор, как это бывает между своими людьми: у одного возникает проблема, у другого есть возможность эту проблему разрешить, и если все складывается удачно, то почему бы принявшему дружескую услугу не вознаградить оказавшего ее? Милая молодая женщина попросила найти ей жениха, я его нашел, брак состоялся, и я с легким сердцем принял от счастливой новобрачной небольшое вознаграждение.
– Сколько именно?
– О, да я даже не помню! Какая-то малость…
– А муж ее ничего вам не заплатил?
– Гм… Да нет, он только угостил меня ужином в хорошем ресторане.
– Выходит, даже потертые немецкие женихи ценятся на брачном рынке выше молодых русских невест, – заметила Апраксина.
– Ну, такова реальность, графиня! – чуточку цинично усмехнулся Бараташвили.
– А как звали мужа Натальи Беляевой? – спросил инспектор Миллер.
– Ее мужа? Гм… А вот, знаете, совершенно вылетело из головы! – Бараташвили похлопал себя по лбу. – Увы, не могу припомнить! Какое-то очень простое и распространенное немецкое имя. Да и знакомство наше с ним было весьма коротким: я дал ему адрес Натальи в Москве, он поехал с нею знакомиться, по возвращении отблагодарил меня ужином, а дальше они уже справились без меня. И на этом наше знакомство закончилось. – Апраксина и Миллер насторожились, но Бараташвили продолжал: – Правда, недавно я снова видел Натальиного мужа, но уже совершенно случайно. Наталья Беляева провела почти сутки в моем доме, им надо было встретиться с сестрой: выяснилось, что Наталья и ее муж улетают в Нью-Йорк. На другой день я отвез Наталью в Блаукирхен, чтобы посадить на электричку, идущую в Мюнхен. На платформе ее ждал муж. Я бы и не узнал его, ведь прошло несколько лет после заключения их брака, но Наталья сама сказала мне: "А вон стоит мой муж! Не выдержал, примчался. Ну и хорошо, значит, я поеду с ним на его машине, а не на электричке!" Она поблагодарила меня за гостеприимство, еще раз попросила помочь Татьяне и пошла к своему мужу, а я отправился к своей машине.
– А как выглядел муж Натальи? – спросила Апраксина.
– Как выглядел? – Георгий задумчиво почесал длинным ногтем мизинца тонкие усики. – Ну, такой представительный старый немец, полноватый, но довольно высокого роста, хорошо одет…
Апраксина почувствовала некоторую искренность в его голосе: возможно, Бараташвили и впрямь нечего было добавить к этому скудному описанию, а то бы он не остановился. Во всяком случае, он был совершенно спокоен, говоря о муже Натальи Беляевой.
А вот дальнейшие расспросы о его отношениях с покойной княгиней Кето, его тетушкой, заставили Георгия Бараташвили заметно волноваться, хотя вопросы были самые обычные: какие у них были взаимоотношения – о, конечно, самые добрые! – как они провели тот вечер с тетушкой – да как обычно на этих журфиксах, скучно и бестолково! – и как он провел время потом – пил с бароном фон Ляйбницем, что могут подтвердить как сам барон, так и его жена, баронесса Альбина фон Ляйбниц… из Чапаевска.
Миллер вызвал дежурного надзирателя и, объявив, что допрос окончен, попросил увести господина Бараташвили обратно в его камеру.
– Ну так что – опять тупик? – спросил инспектор Апраксину, когда они остались одни.
– Да еще какой! Можно сказать, тупик в неосвещенном метро во время наводнения: мокрые дела и тьма вокруг.
– А по-моему, графиня, на вас просто угнетающе действует тюремная обстановка, я это и прежде замечал.
– Ну что вы, инспектор! Я просто обожаю эти длинные пустые коридоры – есть время подумать о бренности жизни, пока по ним шествуешь, мне нравится этот грязно-зеленый колер и четкие узоры решеток на окнах – это действует на меня как-то… организующее! И в то же время успокаивающе: кажется, что все зло мира уже собрано здесь, а за стенами этого заведения его почти не осталось.
– Вы капризничаете, графиня. По-моему, вчерашние приключения вас утомили, и вам просто надо поехать домой и как следует отдохнуть, покопаться в своем любимом садике…
– Чушь собачья! – воскликнула графиня и сердито ударила себя кулаком по колену, отчего ее нога непроизвольно дернулась и ударилась о ножку стола. – М-м-м!
– Больно ударились? – участливо спросил Миллер.
– Ни чуточки! – Она потерла ногу. – Прямо косточкой саданулась… Больно ли мне? Да! Мне больно и обидно! Молодая дуреха летит на Запад, как бабочка к сверкающим огням, а попадает в лапы старого мерзавца, который использует ее как рабыню, заставляет на себя работать да еще и ублажать себя. Она думала, перед нею океан свободы! А попала, как русалка в бассейн: ей тесно, душно и тошно, и некуда уплыть – сама виновата, сама заплыла! Она еще пытается держать марку перед сестрой вместо того, чтобы предупредить ее об опасностях, подстерегающих неопытную девушку в Европе. И вот вроде просвет – впереди Америка, возможность вновь обрести свободу, но и попытка второй эмиграции кончается полным и окончательным крахом – гибелью. А княгиня Кето Махарадзе? Конечно, это была вздорная, эгоистичная и даже злая старуха, но это была ЖИВАЯ старуха, и никто на свете, кроме Господа Бога, не имел права решать, жить ей дальше или пора умереть! Она хотела жить и жила как умела. Она являлась на эти журфиксы к баронессе Ханнелоре, разодетая в пух и прах: в ядовито-розовый пух боа из перьев фламинго или прах траченного молью собольего палантина. Я думаю, она страшно боялась, что ее нищенской вдовьей пенсии и денег, оставленных мужем, не хватит даже на эту жалкую светскую жизнь – со штатом дешевых слуг и перешитыми туалетами от лучших портных Парижа. Они обе так и стоят у меня перед глазами – "русалка в бассейне" и старуха-калека в инвалидном кресле… И я ни за что не смирюсь с безнаказанной наглостью их убийц!
– Я тоже, графиня, а потому успокойтесь. Мы все равно должны выбраться, хотя бы даже на ощупь, из этого нового тупика.
– Да, да, да!
Инспектор ждал. Потом графиня глубоко вздохнула, поднялась и сказала уже своим обычным голосом:
– Я думаю, инспектор, нам пора отправиться в общежитие для беженцев.
Общежитие находилось в Гизинге, минутах в пятнадцати езды от городской тюрьмы, и производило едва ли более радостное впечатление: серое здание с рядами скучных окон, с одинаковыми грязно-желтыми шторами, без единого цветка на подоконниках. Впрочем, смотреть на это убожество было особенно некому: прохожих тут было немного, около здания появлялись лишь его обитатели, уходившие по своим делам и возвращавшиеся к своему временному пристанищу, да играли на тротуаре их дети.
Но "партизаны" с хутора Бараташвили своим новым пристанищем были все как один довольны и горячо благодарили инспектора Миллера за нежданную-негаданную перемену в своей судьбе. Они охотно рассказали историю своих взаимоотношений с господином Бараташвили и ответили на все вопросы его и Апраксиной. Их ответы нового ничего не дали, но зато подтвердили показания самого Бараташвили и его алиби на те часы, когда была задушена "русалка из бассейна": да, сказали все они, Бараташвили отсутствовал тем утром не более часа, и это было время до открытия "Парадиза". Один из "партизан" подтвердил и его возвращение на хутор в сопровождении барона фон Ляйбница в ночь с четверга на пятницу: "Они оба еле стояли на ногах, но потом тот второй господин сел в свою машину и поехал обратно!" По описанию это был барон Генрих и никто другой.
Попали графиня с инспектором и на "новоселье": в одной из комнат общежития, которую они нашли с помощью консьержа, как раз раскладывала свои небогатые пожитки Татьяна Беляева. Пока Миллер с Апраксиной допрашивали в тюрьме Георгия Бараташвили, Татьяну успели зарегистрировать в управлении по делам беженцев, выдать ей небольшие деньги и дать направление в общежитие.
Татьяна подтвердила, что Георгий рассказал ей, будто Наташу встретил на платформе в Блаукирхене муж, но упрямо добавила:
– Но я ему не верю, и вы не верьте! Наташин муж должен был ждать ее в Мюнхене: с чего бы это он отправился встречать ее в Блаукирхен, если они были в ссоре?
– Топит, топит беднягу Георгия обеими руками! – сказала Апраксина, когда они вышли из общежития! – Но ее можно понять: найти виноватого – уже полгоря с плеч!
Они не успели дойти до машины, как им попался навстречу еще один свидетель – бывший шофер княгини Кето Айно Парве.
– О, здравствуйте! Как поживаете? – радушно приветствовал он неразлучную пару детективов.
– Спасибо, неважно! – ответила Апраксина.
– Неприятности? – вежливо поинтересовался Айно.
– Да. Профессиональные, – уточнила графиня. – А как обстоят ваши дела, Айно?
– О, просто великолепно! Как говорят русские, "помогло несчастье, потому что не было счастья".