– Что вы, графиня! Вы еще девочка! – нежно и лишь самую чуточку свысока – с высоты своих ста лет, произнесла княгиня Нина. – Вы еще не выплыли из суетных глубин жизни в мудрый покой старости, когда уже ни за что временное не держишься, но дорожишь каждой минутой… Потом пройдет, как я догадываюсь, и это, и останется только спокойное ожидание Великой Встречи, уготованной Вечности да кропотливое подчищение грехов и грешков… А вы еще плаваете в самой толще жизни. Анна рассказывала мне о вас: вы гоняетесь за преступниками, караете зло и помогаете попавшим в беду. То есть по мере сил наводите порядок в этой жизни. Что тоже важно и нужно, заметим. Я же давно все проступки и даже преступления, какие способен измыслить испорченный человеческий разум, считаю хулиганством и бесчинством беспризорных детей. Кроме одного: убийство, впрочем как и самоубийство, я считаю величайшим преступлением перед Богом и людьми. Может быть, как раз потому, что так дорожу и наслаждаюсь каждой минутой жизни… А вот моя бедная невестка этого не понимала. Она даже в Бога не верила! Вы представляете, как это было ужасно в ее положении? Господи, прости ей, идиотке, но она еще позволяла себе шутить: "Я не могу сделать самостоятельно ни шага, но если меня потащат отпевать в церковь, я встану и выйду из нее своими ногами!" Так и сожгли ее, бедную, в крематории – согласно ее желанию, которое она много раз высказывала… Как мусор! – голос старой княгини дрогнул, и она опять повернула голову и уткнулась лицом в сирень.
Подошла с подносом Анна и поставила перед каждым бокал с заказанным напитком, сама взяла в руки бокал с апельсиновым соком, села рядом с бабушкой Ниной, взяла ее за руку и стала слушать.
– Так вы, княгиня, как я понял, снисходительны к преступникам? – спросил инспектор.
– Относительно! Но отнюдь не в духе новейших теорий, по которым с ними надо цацкаться, а не приводить их к порядку. А жалею я их потому, что уверена: с высоты Божьего совершенства мы все один другого стоим и мало чем один от другого отличаемся в нравственном смысле. Никто не благ, только Господь! А отличаемся мы друг от друга только степенью любви к Богу и к людям. Так что мы должны быть милосердны к преступникам не потому, что мы лучше их, а потому, что мы тоже преступники, только еще не попались. И мало кто из нас избежит суда…
– Вы имеете в виду Божий суд, княгиня? – спросил инспектор.
– Ну а какой же еще? Не человеческого же суда бояться такой старухе, как я. Мне повезло, Господь дал мне много времени и на воспоминания, и на покаяние. Я чувствую, что моя жизнь уже почти готова, но она еще не стала как спелый плод на ветке, который тронь – и он упадет в руку. В Божью руку. Еще какие-то мысли не додуманы, какие-то старые грехи вспоминаются по ночам… Теперь вот надо за мою несчастную невестку молиться и молиться… Кто же будет кроме меня молиться о новопреставленной рабе Божьей Екатерине? Но если бы ее не убили, кто знает, может быть, она бы еще успела раскаяться… Вот потому-то я так не люблю убийц, обрывающих чужие жизни до срока… – Старая княгиня помолчала и опять понюхала свою сирень. – Ну, хорошо, давайте сменим тему, а то расфилософствовалась я не к месту. Впрочем, пожалуй что и к месту. Раз уж я заговорила о невестке, то надо сказать и о моем внучатом племяннике Георгии. Нет, он не убийца Кето Махарадзе! Это хищник, да, но некрупный – так, грызун, и зубки у него мелковаты для такого дела. Для него человечество – не поле для охоты, а питательный бульон, из которого можно таскать мяско и мелкие косточки, но загрызть кого-то он не способен. У него и страстей-то больших нет, так, страстишки… Да и ума маловато. У него даже уши на размер больше, чем полагается, а это верный признак если не большого музыканта, то большого дурака. Он и хотел бы разбогатеть, даже очень хотел бы, но никак не ценой угрозы долголетней тюрьмы. И мировоззрения у него никакого. Убить ведь можно по пяти причинам: страсть, месть, корысть, идеология и патология. Георгий живет, мыслит и грешит мелко. Нет, убийца – не он.
– У него полное и абсолютное алиби, – сказал инспектор.
– Ну, я очень рада за него.
– Вы не возьмете его жить к себе, княгиня? Вам трудно будет одной.
– А я не одна! У меня есть вот эта девочка, – она погладила по голове Анну, – и ее друзья – теперь уже и мои друзья тоже. А Георгий пусть ходит ко мне в гости… когда вы его выпустите!
– Вы, конечно, продолжите свои приемы по четвергам, княгиня? – улыбаясь, спросила Апраксина. – Можно нам с инспектором напроситься к вам на один из ваших журфиксов?
– Да, после траура мы снова начнем принимать по четвергам. Но вам не надо дожидаться приемов, вы можете навещать меня запросто, как только появится желание поскучать с болтливой старухой. Можете являться даже без предварительного звонка – вечерами мы с Анной всегда дома и свободны. Милости прошу!
Пора было дать старушке отдых, и Апраксина встала.
– Большое спасибо за приглашение. Можете быть уверены, мы с инспектором им воспользуемся.
– Обязательно! – подтвердил инспектор.
– И возможно даже раньше, чем вы ожидаете, дорогая княгиня! – сказала Апраксина не без лукавства в голосе.
– А я буду только рада!
И они расстались.
Глава 19
Два дня графиня Апраксина не выходила из своего сада и не отвечала на телефонные звонки. Она думала и полола, пересаживала цветы и думала, думала и обрезала кусты. И наконец она позвонила инспектору Миллеру.
– Дорогой инспектор, понравился ли вам наш визит к старой княгине Махарадзе?
– Это был незабываемый визит! Дивная старушка! Пообщавшись с "бабушкой Ниной", как вы все ее называете, перестаешь бояться старости.
– Ну, до этих страхов нам с вами далеко – дела не позволят! Готовы ли вы повторить визит?
– С большим удовольствием!
– Ну так готовьтесь! Мы устроим маленький спектакль для княгини и ее друзей. – И графиня рассказала ему, что она задумала.
Инспектор сначала слушал недоверчиво, потом задавал вопросы, а получив ответы – засмеялся и сказал:
– Ну что ж, можно попробовать, не вижу в этом ничего незаконного! А кто будет исполнять роли в этом спектакле?
– Все наши знакомые, за исключением Георгия Бараташвили. Без него мы вполне обойдемся. Но нам понадобятся двое ваших ребят на выходные роли. Вы сумеете начертить им план сада при доме Махарадзе?
– Думаю, что сумею.
– Для них надо будет найти укромное место, где им придется поскучать, дожидаясь сигнала. – И она объяснила инспектору, что это будет за сигнал, что он будет означать и что должны будут, получив его, делать полицейские.
Заручившись согласием инспектора, Апраксина позвонила Анне Коган и рассказала ей свой план, а затем попросила к телефону княгиню Нину.
– Княгиня, любите ли вы театр?
– Когда-то очень любила, но вот уже много лет мне не удается выехать в театр.
– В таком случае театр приедет к вам! Это будет любительская труппа, и хотя актеры, за исключением одного, не профессионалы, я обещаю вам потрясающий спектакль!
Инспектор, оправив помощников в Блаукирхен, заехал за графиней, и они вместе поехали в общежитие для беженцев, где нашли Татьяну Беляеву, Эльжбету и Айно и ввели их в курс дела. Миша Назаров в этот день уже с утра работал в саду княгини Нины.
Тем временем Анна готовилась к спектаклю в доме, и когда все было готово, она позвонила Шмидтам:
– Это говорит Авива Коган. Госпожа Шмидт, случилось несчастье, и мне срочно нужна ваша помощь. У княгини Нины случился сердечный приступ, и сейчас ей очень, очень плохо. Врач был, сделал укол и оставил лекарства. Сразу ехать в больницу княгиня не захотела, но я боюсь, что все-таки этим дело кончится. В общем, я рассчитываю на вашу помощь. Вы можете прямо сейчас, без промедления приехать к нам? Деньги княгини Нины у меня, так что вам не о чем беспокоиться – я заплачу вам за помощь столько, сколько вы назначите… Ах, я вам, очень, очень благодарна! Да, госпожа Шмидт, если ваш муж дома, пусть он тоже приедет с вами: он поможет нам, если вы решите, что княгиню все-таки надо отвезти в больницу. Она почему-то очень боится машин "Скорой помощи". Спасибо…
Когда чета Шмидтов, оба чуточку взволнованные, но спокойные и энергичные, вошли в дом, воспользовавшись бывшими у сиделки Шмидт ключами, в гостиной они застали такую картину. Княгиня Нина лежала на диване в забытьи, в ногах у нее сидела Анна с кружевным платочком в руках, который она то и дело подносила к глазам. Кроме них в гостиной находились садовник Михаил и бывший шофер княгини Кето Айно. Неодобрительно покосившись в их сторону, Ева Шмидт подошла к старушке и вяла ее за руку.
– Пульс немного ускоренный и слабый, но, по-моему, ничего страшного. Когда княгиня потеряла сознание, фройляйн Авива? Как это произошло?
– Это произошло совершенно неожиданно и внезапно! К нам приехал в гости Айно. Мы позвали из сада Мишу и сели пить чай. Сидим, разговариваем… И вдруг бабушка Нина как закричит! Закричала и упала.
– Ни с того ни с сего? – с недоверием спросила Ева Шмидт. – Может, кто-нибудь из вас чем-то ее расстроил? Напугал? – Она по очереди обвела молодых людей подозрительным взглядом.
– Мы все сидели и пили чай. Княгиня Нина тоже пила чай, – начал обстоятельно рассказывать Айно. – Потом она крикнула и упала. Со стула. В обморок. На пол.
Ева Шмидт фыркнула:
– Ничего не поняла! Учите как следует немецкий, молодой человек! Кто может рассказать толком, как это случилось?
– Давайте я попробую, – сказал Михаил. – Мы сидели так: я и Айно – спиной к спальне, а бабушка Нина и Анна – напротив, лицом к спальне княгини Кето. Анна за чем-то пошла на кухню. В это время бабушка Нина и закричала. У нее при этом стали такие большие испуганные глаза, а смотрела она на дверь спальни княгини Кето. Она крикнула: "Кето!" – и упала. Я сразу же посмотрел на дверь спальни и увидел, что она слегка приоткрыта. А ведь она была заперта и опечатана полицией!
– Что за вздор! – воскликнула Ева Шмидт.
– Нет, дорогая, это не вздор: дверь-то на самом деле приоткрыта, смотри сама! – сказал Шмидт.
И в этот момент дверь спальни заскрипела и начала тихо отворяться. На дворе еще стоял ясный день, но в спальне княгини Кето царил полный мрак. И из этого мрака в полной тишине вдруг стал доноситься шорох резиновых шин по паркету, и вот на середину темной спальни, освещаемую только падавшим из гостиной светом, выехала инвалидная коляска с сидящей на ней закутанной в белое фигурой. В тишине раздался придушенный писк Евы Шмидт. Фигура в кресле подняла руку и протянула ее в сторону супругов Шмидт.
– Проклятье тебе, убийца! – произнесла глухо, с грузинским акцентом жуткая фигура в белом и тотчас стала медленно, все с тем же резиновым шелестом, откатываться назад, в темную глубину спальни.
Ева Шмидт бросилась к мужу с воплем:
– Это она! Хорст это она! Это возмездие! – кричала она с побледневшим лицом, вцепившись в его руку. – Спаси меня, Хорст!
Шмидт начал отдирать от себя руки жены и одновременно гневно трясти ее.
– Ева, опомнись! Что ты городишь? Это же какой-то дурацкий розыгрыш этих проклятых русских, неужели ты не понимаешь? Какой-то пошлый маскарад! Вот так они и бедную старушку до смерти напугали! Ну, даром это вам не пройдет! Ева, иди звони немедленно в полицию! Да приди же ты в себя, наконец!
Но Ева Шмидт в себя приходить никак не желала: она, мелко дрожа, сползла вниз по осанистой фигуре мужа и простерлась на паркете без чувств.
– Ну я сейчас вытащу эту шутницу вместе с ее коляской! – в гневе воскликнул Шмидт и, перешагнув через бесчувственную жену, устремился к двери в спальню. Но не успел он ступить за ее порог, как вдруг, заглянув в темноту, попятился, вытягивая перед собой правую руку.
– Что это?… Кто это?… Зачем?… – бормотал он, пятясь обратно в гостиную. – Что такое?
Из двери спальни в гостиную вдруг хлынула вода и подтекла под лежащую в обмороке Еву Шмидт; госпожа Шмидт очнулась, перевернулась и стала подыматься на четвереньки. Тем временем полоса воды доползла до середины гостиной, и по ней медленным плавным шагом из спальни вышла девушка с опущенной головой и длинными светлым волосами, падавшими на лицо. С ее одежды и волос на паркет стекала вода. Девушка медленно подняла голову, отвела волосы от лица и улыбнулась, исподлобья глядя прямо на Хорста Шмидта. Другой рукой она взялась за горло.
– Зачем ты это сделал, Хорст? – спросила она хрипло. – Как я теперь буду петь?
– А-а-а! – закричала Ева Шмидт, снова падая на пол плашмя и ползя к столу. – Хорст, Хорст, это она за тобой пришла!
Но и потусторонним силам не так-то легко было справиться с господином Хорстом Шмидтом. Еще раз переступив через госпожу Шмидт, он подошел к мокрой девушке и взял ее за руку со словами:
– Наташа, дорогая! Ты не представляешь, как я рад, что ты жива! Я сам хотел идти в полицию и признаваться, что чуть не задушил тебя в состоянии аффекта, так что весь этот маскарад, поверь, совершенно ни к чему. Я раскаиваюсь, я очень раскаиваюсь, дорогая… Но теперь у нас с тобой все будет хорошо! – и с этим словами Хорст Шмидт вдруг обнял девушку и попытался ее поцеловать. Но тут же отлетел в угол, отброшенный сразу с двух сторон: спереди его ударила в грудь обеими руками Татьяна Беляева, это была, конечно, она, а сбоку ударил кулаком садовод Миша – а кулаки у него были крепкие, наработанные.
– Отвали, гнида! – сказала Татьяна.
– А ну руки прочь! – сказал Миша.
Шмидт отлетел на несколько шагов, но тут же снова упорно двинулся к Татьяне.
– Наташа, ты должна меня выслушать! Я ни в чем не виноват, ты сама меня спровоцировала!
– Ребята, да оттащите же вы от меня этого гада, а то я не сдержусь и сама его придушу!
Миша и Айно подхватили Шмидта под руки с обеих сторон и потащили его в угол комнаты.
В этот самый момент из коридора вышли Анна, Миллер и Апраксина.
– Добрый день, господа, – сказал инспектор. – Господин Шмидт, кажется, вы собирались вызвать полицию? Ну так мы уже здесь! – самым обычным тоном произнес Миллер. Но графиня Апраксина не терпела обыденности. Поэтому, встав в дверях, она произнесла патетически:
– Итак, наш маленький любительский спектакль окончен, дамы и господа! Княгиня Нина, я надеюсь, он вам понравился?
Но княгиня Нина, уже "пришедшая в себя", особого энтузиазма не проявила: она смотрела на чету Шмидт и сокрушенно качала головой.
– Ваше преступление раскрыто, господин Шмидт, – сказала графиня Апраксина.
Но Шмидт уже тоже пришел в себя окончательно.
– Мое преступление? О каком преступлении вы говорите, уважаемая графиня? Неужели вы имеете в виду нашу ссору с Наташей, едва не окончившуюся трагически? Ну, я признаю, я, конечно, виноват перед ней: нельзя так грубо обращаться с молодой женщиной, даже если она ведет себя совершенно возмутительно и нецивилизованно. Я просто должен был ее утихомирить и бросить в воду… для приведения в чувство! Никакой другой цели, уверяю вас, у меня не было. Я хотел потом найти ее, чтобы узнать, все ли с нею благополучно, но она куда-то исчезла. Но я был абсолютно уверен, что июньская вода в мелком прудике молодой и здоровой женщине повредить никак не может!
– А, так вы знали, что Наташа останется жива после вашего нападения? – почти благодушно сказал Миллер. – Ну, это в корне меняет дело. Так, может быть, вы сейчас в присутствии девушки и свидетелей расскажете нам, что же все-таки произошло в ту субботу в "Парадизе"?
– Охотно!
– Этим вы облегчите и свою совесть, и нашу с инспектором работу, – сказала Апраксина. – Мы ведь вынуждены были заняться этим делом!
– Понимаю, понимаю, графиня! А Наташа, конечно же, подтвердит мои слова.
– Наташа не скажет пока ни слова в вашу защиту, – сказала Апраксина. – Может быть, когда-нибудь потом… Но не сейчас!
Татьяна грустно улыбнулась на слова Апраксиной и села на диван рядом с бабушкой Ниной. Та погладила ее по руке.
Тут Апраксина поглядела на Еву Шмидт, все еще лежащую в луже посреди гостиной.
– Миша, Айно! Будьте добры, перенесите госпожу Шмидт… Да, диван занят. Ну, посадите ее хотя бы в кресло!
Айно и Миша с трудом подняли грузную Еву Шмидт и опустили ее в одно из глубоких кресел. Она даже не шелохнулась и осталась полулежать в кресле большим пестрым мешком.
– Рассказывайте, господин Шмидт, мы вас слушаем! – напомнила Апраксина.
Шмидт вздохнул и начал рассказ:
– Наташа фактически моя жена, то есть моя фактическая жена, и я очень люблю ее. Случилось так, что мое издательское дело в Германии пришло в полный упадок, и я решил перебазироваться в Соединенные Штаты. Я рассказал Наташе о моих планах, и она поначалу была согласна на переезд. Дела складывались таким образом, что для моих целей мне было удобней сначала отправить в Нью-Йорк Наташу, а затем, ликвидировав здесь свое дело и собрав финансы, отправиться за ней. – Быстро взглянув на Еву Шмидт, все еще пребывавшую в глубоком обмороке, он скороговоркой произнес: – Кроме того, я должен был в ее отсутствие развестись с прежней женой, чтобы в Америке уже по-настоящему жениться на Наташе. Но бедняжка узнала о существовании Евы и наотрез отказалась лететь одна в Америку. Она, глупышка, заподозрила, что я таким образом хочу от нее избавиться и что в Штатах ее почему-то ждет публичный дом… Что за глупые фантазии, Наташа, любимая? Кто вбил в твою легковерную головку такую чушь? – Татьяна молчала, исподлобья глядя на него. – А, догадываюсь! Это, конечно же, козни нашего общего друга Георгия Бараташвили! Вот он-то, между прочим, и есть самый настоящий торговец живым товаром и уже не одну девушку из России запродал в публичный дом. Как же ты могла поверить этому негодяю, Наташа?
Девушка молчала.
– Ну, можешь не отвечать, я понимаю твою обиду… Кстати, у тебя есть тут во что переодеться после этого глупого спектакля? Я боюсь, как бы ты не простудилась.
Девушка молчала.
– Ну, ладно, как хочешь, упрямица ты этакая. Так вот, я не хотел огорчать Наташу заранее и о том, что она летит в Нью-Йорк одна, решил сказать ей перед самым отъездом. К тому же накануне приехала ее сестра, и мне не хотелось омрачать их встречу…
Девушка молчала, пристально глядя в лицо Шмидту. И тут Шмидт вдруг побледнел и вгляделся в ее лицо. Умен и сообразителен был господин Хорст Шмидт!
– О черт! – воскликнул он вдруг, хватаясь за голову. – Какого же я свалял дурака!
– Это вы совершенно правильно изволили заметить, – с удовлетворением в голосе сказала Апраксина. – Вы сваляли самого полнейшего дурака, а мы вам в этом помогли, господин Шмидт. Да, это не Наташа Беляева, это ее сестра-близнец Татьяна. Бедную Наташу вы все-таки задушили и бросили в пруд, в чем только что признались в присутствии многих свидетелей.