– Не надо ссориться, мои дорогие, – сказала графиня Апраксина. – Я бы сама напросилась на прием к Ханнелоре фон Ляйбниц, но, к сожалению, княгиня Кето знает меня в лицо и не с лучшей моей стороны: я была ей представлена в качестве переводчицы из полиции.
– Послушай, Лиза, у меня есть идея! А может мне устроиться в дом княгини в качестве горничной на место изгнанной Лии Хенкиной? Или кухарки?
– Только не это! – воскликнул барон. – Если ты наймешься туда кухаркой, нашему другу графине вскоре придется вести расследование по делу об отравлении.
– Генрих! Это самая черная клевета из всех, какие ты возводил на меня на протяжении нашего брака! Я совершаю ежедневно трехразовый подвиг, готовя тебе завтрак, обед и ужин, а ты…
– А я ежедневно потребляю твои завтраки, обеды и ужины, что являет собой гораздо более высокий подвиг!
– Генрих, я пошла на кухню за скалкой!
– Сокровище мое, не ходи так далеко: возьми лучше каминные щипцы и ущеми ими мои… права человека!
– Это не твои, а мои… права человека, безобразник! – Баронесса выхватила из-под себя подушку и бросила ее в мужа.
Барон перехватил подушку в воздухе и бросился к дверям, потрясая трофеем:
– Прощайте, дамы! Я бегу в Международную Амнистию!
Вслед ему полетела подушка с его стула, но барон уже успел захлопнуть за собой дверь гостиной.
– Вот так всегда! – пожаловалась Альбина Апраксиной. – С ним ни о чем невозможно говорить серьезно! В Амнистию… Он сейчас усядется перед телевизором и станет смотреть все спортивные передачи подряд. Еще кофе?
– Пожалуй, спасибо. А как дела у Марго?
– Все так же, – вздохнула Альбина. – Часами висит на телефоне, все строит какие-то планы со своим издателем. Но что бы он там ни затевал, общипать Птичку у него не получится.
– Ты уверена?
– Вполне! Без подписи Марго ни один денежный документ не действителен, а подписи ее он не получит, потому что я не дам им встретиться. Она у меня будет сидеть под арестом до поумнения.
– Но он может послать ей документы на подпись по почте вместе с какими-нибудь издательскими бумагами, и она подпишет не глядя, как она всегда делает, а потом отошлет ему обратно!
– Ха! Я всю ее почту перехватываю и проверяю!
– Перлюстрация?
– Ну что ты! Я просто отбираю те конверты, которые кажутся мне подозрительными, и складываю их у себя до лучших времен. Не беспокойся, Лизавета, и не верь Генриху: права человека в этом доме все-таки соблюдаются, хотя и не в полной степени…
Апраксина подумала, что со времен диссидентства представления Альбины фон Ляйбниц, урожденной Якоревой, о правах человека претерпели некоторую трансформацию, но затевать дискуссию на эту тему не стала. Допив кофе, она встала и объявила:
– Теперь полезу в "скворечник", надо же навестить нашу "узницу любви". Дай мне ключ от ее узилища!
– Держи!
– Значит, в четверг вечером я жду от вас с Генрихом известий. Пока, дорогая! Ключ я потом занесу.
– Если меня не будет, просто оставь его тут на столе, я потом приберу. Приятного свиданья!
В квартирке над гаражом, вопреки ожиданиям Апраксиной, вовсе не царили тоска разлуки и холод уныния. Марго сидела за пишущей машинкой в своем обычно рабочем виде: в длинном бухарском стеганом халате, с головой, обмотанной кашемировой шалью, и в настоящих русских валенках – и где только она их достала? "Когда я творю, – поясняла Птичка друзьям и интервьюерам, – я должна быть тепло укутана, потому что всю энергию души и тела я отдаю своим книгам, то есть моим дорогим читательницам и читателям, и потому я ужасно мерзну за машинкой!" На самом деле, конечно, она страдала от застоя кровообращения в сидячем положении. Увидев входящую графиню, она подняла от машинки затуманенный вдохновением взор и сказала:
– Как хорошо, что вы заглянули ко мне, Елизавета Николаевна! Вы должны мне помочь, и немедленно!
"Сейчас она попросит, чтобы я устроила ей побег", – решила Апраксина и, к счастью, ошиблась.
– Я уже заканчиваю детектив о нашей бедной "русалке из бассейна", расследование подходит к концу, но мне нужно уточнить несколько второстепенных деталей. Вот скажите, на мокрой земле у пруда могут остаться отпечатки пальцев?
– Никоим образом, Птичка! Почему бы твоему детективу Гале Хлобе не обнаружить след от обуви убийцы?
– Ну что вы, Елизавета Николаевна! Это так банально! Сразу видно, что вы только расследуете убийства, а не пишете о них. Писать гораздо, гораздо труднее, уж поверьте мне!
– Никак не могу в это поверить, Птичка! У тебя детектив уже подходит к концу, а мы с инспектором Миллером находимся еще только в самом начале расследования.
– Ну, вы же не отдаете расследованию всю душу, как я своим детективам… Вот если бы на берегу оказался мягкий воск… свеча, например… Но зачем это убийца понесет к пруду зажженную свечу, даже если убийство он совершает ночью? Верно?
– Верно. Но свеча может таять и на солнце. Вспомни, в тот день было очень жарко…
– Да, я помню. Но днем свеча уж и вовсе ни к чему!
– А ночью оранжерея закрыта, знаешь ли.
– Ну, какие пустяки! У меня убийство происходит не в каком-нибудь дурацком "Парадизе", а в имении графини Убараксиной…
– Опять?! Марго, ну сколько раз я тебя просила не делать из меня прототип для твоих идиоток!
– Что ж я могу поделать, если читателям нравятся детективы из великосветской жизни, а у меня титулованных знакомых только вы да Альбина?
– Что ж ты ее не берешь прототипом?
– Баронесса Альбина из Чапаевска… Вздор! Так не бывает!
– Как это "не бывает"? – опешила Апраксина.
– Не бывает – значит ОБЫЧНО не бывает. Альбина – исключение, нетипичный случай, а значит, для романа он непригоден. Я ведь пишу в духе строгого реализма.
– Да уж…
– И вообще я беру из жизни все, что может пригодиться для моих книг. Не сочинять же мне каждый проходной персонаж!
– Спасибо на добром слове! – слегка поклонилась Апраксина. – Впрочем, я действительно благодарна тебе, что ты хотя бы не пишешь с меня главных героинь.
– Не понимаю, что в этом обидного? – пожала ватными плечами Марго. – Писатель, как пчелка, собирает нектар со всех цветов!
– Ну, положим, пчелы-то берут взяток не со всех цветов подряд, а с разбором! Пчелы – умные насекомые.
Марго прикрыла тяжелыми веками свои большие глаза, такие неуместные на ее маленьком личике, и произнесла нараспев и чуточку гнусаво:
– "Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…"
– Еще раз спасибо, дорогая, от всех второстепенных героинь твоих романов! И все-таки скажу тебе, современный великосветский роман – это нонсенс…
– Гениально! – воскликнула Птичка. – Именно СОВРЕМЕННЫЙ великосветский роман! То есть в подчеркнуто современном интерьере!
– Тогда почему бы тебе не устроить отпечатки убийцы в бетоне?
– М-м-м! И опять гениально! В имении графини идет ремонт… Нет, не так. Бассейн – треснул! И вот графиня замазывает их цементом…
– Сама замазывает?
– Нет, конечно! У меня же настоящая графиня, а не просто титулованная старушка… Ой, простите!
– Да, ладно… Ну так и что там с бассейном?
– Она приказывает кому-нибудь из слуг замазать трещину в бассейне… Потом, когда утопленницу нашли и полиция обнаружила в цементе отпечатки пальцев, бедная графиня никак не может вспомнить, кому именно из слуг она велела замазать бассейн?
– У нее их что, так много, что она запуталась?
– Было много, но к появлению полиции они все разбежались.
– Почему? Разве все они были замешаны в убийстве?
– Что за глупости? Убил кто-то один, конечно, но разбежались – все до одного!
– Они что, все были такие трусы?
– Да нет! Просто они работали у графини "по-черному", ни у кого из них не было разрешения на работу. А у многих не было и документов. И вот графиня никак не может вспомнить их имена…
– У нее что, болезнь Альцгеймера или просто старческий маразм?
– Нет, она еще вполне молода. Просто графиня не в состоянии запомнить имена слуг-иностранцев, ведь они так быстро меняются, ну просто каждые два-три месяца!
– Марго, ты не увлеклась? Каждые два-три месяца – это, по-моему, уже явный перебор.
– Это суровая правда жизни, дорогая графиня! Получив документы, они тотчас находят себе нормальную работу, или становятся "на социальную помощь", или получают пособие по безработице. Ой, Елизавета Николаевна, а теперь вы полчасика помолчите! У меня пошло, пошло! – И Марго застрочила на своей допотопной электрической машинке со скоростью пулемета. Через несколько минут она уже не услышала бы Апраксину, даже если бы та принялась кричать ей в самое ухо – Марго РАБОТАЛА, да и уши у нее были замотаны пестрой кашемировой шалью. Но Апраксина нашла выход – она написала несколько слов крупными буквами на листе бумаге и положила этот лист прямо на клавиатуру: "Можно мне прочесть то, что ты уже написала?"
Марго сначала просто кивнула и смахнула лист с машинки, не переставая печатать, а потом вдруг замерла и медленно повернула голову к Апраксиной.
– Вы что, и вправду будете читать мой новый роман? – недоверчиво спросила она, косясь на подругу из-под съехавшего набок тюрбана.
– Да, буду! – решительно произнесла Апраксина и требовательно протянула руку: – Где рукопись?
– Рукопись?… – Птичка растерянно огляделась. Рукопись… Она везде! Ну, где-то тут, в доме… Начало, вероятно, как обычно, в ванной. А последние страницы должны быть где-то здесь. Вы просто пройдитесь по дому и соберите все страницы по порядку – они ведь пронумерованы! – И она снова лихо застрочила на машинке.
Апраксина принялась бродить по "скворечнику", собирая разбросанные повсюду страницы и складывая их по порядку. Потом она уселась на диванчик и принялась читать.
Время от времени Марго прекращала стук и поглядывала на Апраксину. Она знала, что подруги любят ее не за книги, а просто любят, оставляя ее писательскую судьбу целиком на суд читателей, а потому внезапный и явно неподдельный интерес графини к ее творчеству Марго даже несколько встревожил. Тем более что один из ее героев, граф Убараксин, был целиком списан с ее издателя и избранника: а ну как графиня догадается, кто на самом деле этот прототип. Альбина бы непременно догадалась, но Альбина ее книг, слава богу, не читает. А если Апраксина перескажет ей содержание и опишет графа Убараксина – догадается Альбина, с кого он списан или нет? Все это несколько портило ей удовольствие созерцать графиню Апраксину, углубившуюся в чтение ее незаконченного шедевра…
Закончив чтение, Апраксина спросила:
– Это все?
– Пока все. Ну как?
– Потрясающе! Это просто необыкновенно интересно! Ну, желаю тебе дальнейших творческих успехов. Когда закончишь книгу, непременно дашь мне ее прочесть до конца.
– Ага! Значит, вы не догадались, кто убийца? – с торжеством в голосе воскликнула Птичка. – Впрочем, я это и сама еще не решила.
– На твоем месте я бы сделала убийцей графа Убараксина. Настоящий мерзавец!
– Разве? – удивилась Марго. – А мне казалось, он такой надежный, верный и представительный…
– Ты прочти как следует, что ты про него написала, и сама поймешь, что это за типчик. Между прочим, твою красавицу Риту Парус он обольщает явно с какой-то задней мыслью…
– Ах нет, он ее любит!.. – Она покраснела, как мак, и добавила: – По крайней мере, так у меня было задумано…
– Глупенькая! Ты только прочти внимательно, что он ей говорит! – Апраксина взяла листок и прочла: – "Моя маленькая, невинная, глупая лесная пташка! Как я люблю слушать твой щебет на закате дня!" А несколькими страницами раньше ты пишешь, что этот граф заядлый охотник. Мне кажется, что подсознательно ты ведешь его к полному разоблачению. Впрочем, не буду вмешиваться: авторская мысль – это такой таинственный лабиринт… Но не забудь дать мне знать, когда закончишь книгу!
Простившись с польщенной и немного растерянной Марго, Апраксина покинула "скворечник", заперев его за собой, занесла в за́мок ключ и оставила его на кухне, потом села в машину и поехала в Мюнхен. Но не домой, а в полицию, к инспектору Миллеру. Там она передала ему рассказ Анны о порядках в доме Махарадзе и разговор с Марго.
– А что у вас, инспектор?
– Почти ничего. Эмиграционные службы сообщили, что среди зарегистрированных эмигранток нет пропавших девушек: все на своих местах и ждут решения властей. Мы можем, конечно, попутно начать дело о найме нелегальных эмигрантов для работы "по-черному".
– Это позволит нам сдвинуть с мертвой точки "дело о русалке в бассейне"?
– Не думаю. Мы движемся пока в полной темноте.
– А если мы движемся в темноте, то откуда нам знать, не придвинулись ли мы вплотную к убийце и не стоим ли в двух шагах от него? Давайте пока воздержимся от лишних движений, инспектор!
– Вы думаете, эти два дела – убийство и незаконный наем эмигрантов могут быть как-то связаны?
– А почему бы и нет? Единственная конкретная улика, которая у нас есть, это клочок объявления из "Русской мысли", и в нем речь идет именно о работе по найму. А газета-то эмигрантская! Уже устроенные эмигранты на такую работу не польстятся, а вот те, кто готов на все, лишь бы зацепиться в Германии… Как жаль, что у нас нет возможности поговорить со слугами в доме Махарадзе, не затевая официального дела о "работе по-черному"!
– Повод у нас есть, но он вас не устраивает: я правильно вас понял, графиня?
– Да-да, именно так, – рассеянно ответила графиня. – Не хотелось бы вспугнуть тех, кто может что-нибудь знать о нашей "русалке в бассейне"…
Глава 8
В доме княгини Махарадзе наступило время перемен: вслед за Лией расчет получили кухарка Эльжбета, садовник Михаил и шофер Айно. Из всех слуг остались только сиделки. За княгиней Ниной по-прежнему ухаживала Анна, а сиделка Ева, приглашенная из специальной фирмы ухаживать в отсутствие Анны за бабушкой Ниной, перешла теперь в распоряжение княгини Кето. Сиделка являлась к ней утром, помогала принять ванну, делала массаж, одевала ее, причесывала, а затем готовила княгине завтрак. То же самое наверху делала для старой княгини Анна. Обед теперь приносили из ресторана, а легкий ужин обе сиделки готовили для своих подопечных сами. Если княгине Кето нужно было выехать из дома, за ней приезжал ее племянник Георгий. В доме стало тихо и уныло.
Сиделка Ева была особой скучной и не слишком старательной: выполнив свои обязанности, она садилась в кресло перед телевизором, доставала из сумки вязанье и в таком положении пребывала часами, набирая петли ряд за рядом и просматривая один сериал за другим. Однажды княгиня Кето на нее прикрикнула, но сиделка оказалась с большим чувством собственного достоинства: она тут же поднялась, сложила свое вязанье в сумку и объявила об уходе. Пришлось княгине извиняться.
В четверг за княгиней Кето заехал племянник и повез ее на прием к баронессе Ханнелоре фон Ляйбниц. Сиделку на этот вечер княгиня отпустила.
Наверху, в мансарде старой княгини, тоже царило уныние. Бабушка Нина и Анна сидели на балконе и наблюдали, как сгущаются тени в вечернем саду. Вдали заходящее солнце еще освещало вершины Альп, а в ложбинах между гор уже лежала глубокая и таинственная синева.
– Вот увидишь, девочка, они сегодня не придут, они уже забыли про нас. И это понятно: они внезапно все остались без работы, им надо думать о хлебе насущном, а не о старой скучающей старухе и ее молодой помощнице. У Кето всегда был скверный характер, а уж став инвалидом в молодые, сравнительно молодые годы, она разошлась вовсю и совершенно разучилась себя сдерживать. Но даже от нее я не ожидала такой глупости – в три дня разогнать всех слуг, включая кухарку! Теперь каждый раз, чтобы куда-нибудь ехать, ей надо просить об этом Георгия. Как будто у молодого человека нет своих дел! А что теперь будет с нашим садом? Уж Мишу-то надо было оставить… Может быть, ты все же расскажешь мне, что же там, внизу, произошло на самом деле?
– Ах, бабушка Нина, ну откуда же я могу знать? Меня ведь не было в это время в Германии…
– Оставь и не дури мне голову! Я догадываюсь, что ты все знаешь. Просто ты не хочешь расстраивать старуху… А я так ждала, что вот ты вернешься из Палестины, и мы снова начнем вести нормальную светскую жизнь! То есть, конечно, в высшей степени ненормальную, но такую увлекательную… Так ты думаешь, кто-нибудь из них все же придет?
– Я в этом уверена! – с преувеличенным пылом воскликнула Анна. На самом деле она ни в чем не была уверена, хотя и испекла для гостей постный пирог с клубникой. – Давайте споем что-нибудь, бабушка Нина!
– А что нам еще остается? Не плакать же, в самом деле! – И старая княгиня тихо начала петь старинную грузинскую песню "Газапхули". Анна вступила вторым голосом, тоже по-грузински: они уже давно спелись с бабушкой Ниной. А песня была любима обеими: еврейское имя Анны Авива на иврите тоже означало "весна". В апреле у Анны-Авивы был день рожденья, и бабушка Нина приготовила ей сюрприз – научила садовника Мишу, кухарку Эльжбету и шофера Айно, русского, польку и эстонца, петь эту песню по-грузински. О, это было очень трудно! Текст песни бабушка Нина написала им русскими буквами, но ведь петь надо было на четыре голоса, а когда и как проводить спевки? В те часы, когда Анна уходила за покупками, друзья не всегда могли подняться к бабушке Нине – княгиня Кето днем разъезжала в своей коляске по первому этажу дома и по дорожкам сада и могла заметить, что слуги бросили работу и куда-то дружно скрылись. И все-таки они выучили "Газапхули" и спели песню Анне под аккомпанемент гитары Эльжбеты, и это был самый главный подарок в ее день рожденья. Теперь она пела с бабушкой Ниной нежную протяжную песню и еле сдерживала слезы…
Но не успели они допеть до конца первый куплет, как под балконом зазвучала гитара и к их голосам, пристраиваясь в лад, присоединились еще три голоса – два мужских и один женский.
– Пришли! – сказала Анна, но княгиня Нина, закрыв глаза, продолжала вести песню.
Закончив пение, все, не сговариваясь, захлопали друг другу. Гости поднялись наверх.
– Айно одолжил машину у своего друга и привез нас! – объяснила Эльжбета их дружное появление. – Мы боялись, что княгиня Кето осталась сегодня дома, но внизу во всех окнах темно.
– Она уехала к баронессе фон Ляйбниц, ее Георгий отвез, – пояснила княгиня Нина.
– Ну, как же вы теперь живете, бедняжки мои?
– Плохо, – сказала Анна. – Нас даже кормить некому, еду приносят из ресторана. Бр-р-р, эта жирная немецкая кухня! Хорошо еще, что сейчас пост, и я настояла, чтобы нам с бабушкой Ниной заказывали только рыбу и овощи.
– А кто вам испечет пирожок? – пригорюнилась Эльжбета.
– Такой, какой умеешь печь ты, – никто! – сказала Анна. – Я тут что-то настряпала, но предвижу всеобщее разочарование.
– Проверим! Но вообще-то сегодня-то я, конечно, принесла пирожки с собой. Меня взяли на несколько дней на старое место в ресторан, ночной посудомойкой, и там прошлой ночью я их испекла.