Посмотрела ему в лицо, выражение не изменилось, только в глазах посверкивали холодные и опасные искорки. Я не остановилась:
– И глаза у вас совсем не такие, как у Филиппа. Должна признать, вы хорошо справляетесь со своей задачей. Благодаря этому вам удалось зайти так далеко. Но как вы думаете, это сколько будет продолжаться? Когда вы все-таки провалитесь?
Он ничего не ответил, даже не шелохнулся.
Давай-ка, пора его удивить, подумала я. И сказала:
– А вот представим себе, что я готова вам поверить.
Он фыркнул.
– Нет же, правда! Я готова. Мне требуется для этого сделать только одно небольшое дельце.
Ага, он почти у меня в кармане. Вопросительно поднял брови.
– Только одно небольшое дельце, – повторила я.
– Какое же?
– Мне нужно взглянуть на верхнюю часть вашего тела.
– Верхнюю часть тела?!
Я кивнула.
– Но зачем?
Игнорируя его вопрос, я уточнила:
– А именно – на вашу грудь.
– Но зачем? – повторил он.
– Ну, послушайте. Единственное, чего я хочу – взглянуть на вашу грудь.
И я вцепилась в его футболку, а он стал уворачиваться, отступая назад.
– Почему бы и нет? – продолжала я, потому что его попытка увернуться только подогрела мое желание нападать.
Он ничего не ответил, видимо, пытаясь сообразить, чего я добиваюсь. Мне пришлось взять себя в руки, чтобы не рассмеяться прямо ему в лицо. То самое приметное родимое пятно на груди у Филиппа – и почему я снова вспомнила о нем только сейчас?
– Чего ты добиваешься? – спросил самозванец.
– Ну же, Филипп! – иронически произнесла я. – Мне всего-то и нужно взглянуть на маленькую родинку у тебя на груди. Больше ничего.
И я подняла брови, глядя на него с ожиданием.
– Так что же?
– Нет, – ответил чужак.
– Нет? – язвительно отозвалась я эхом. – Прошу тебя всего лишь о небольшой любезности, а ты говоришь – нет.
Чужак промолчал.
– Ну вот, так я и думала, – зло кинула ему я, развернулась и направилась вон из кухни. Но в дверях приостановилась с такими словами: – Позвоню-ка я вашей доброй подруге Барбаре Петри. Сейчас, хочешь не хочешь, а самое время заняться генным тестом.
Незнакомец
Я становлюсь все более податливым. С самого своего возвращения она взяла меня в оборот. Не позволяет никаких послаблений. Не дает даже шагу ступить самостоятельно, беспрестанно дергает. Чистой воды перебор. Я уже забыл, когда в последний раз нормально спал. Голова болит так отчаянно, что перед глазами постоянно мерцают маленькие вспышки света. Нервы потихоньку сдают. Я чувствую: образовались трещины.
Я обращаюсь к женщине, вижу ее усталое лицо. Ощущаю прилив ярости. В течение нескольких секунд пребываю в уверенности, что она вот-вот перейдет в наступление, лицо ее искажено ненавистью. И вдруг меня захлестывает странная пугающая радость. Точнее, не радость. Не так это называется, хотя по ощущениям очень похоже. Как бы на этом языке выразить?
Точно. Язвительность. Меня наполняет язвительность, на вкус довольно слащавая.
Знаю, радость сейчас неуместна. Не за тем я сюда явился, чтобы злорадствовать. Я здесь для того, чтобы делать свое дело. И дело мое правое. В этом я убежден. Но глубоко внутри меня что-то шевельнулось. Я долго не мог дать этому определение. Но постепенно понял. Мне хорошо. Когда она растеряна, мне хорошо. Она того заслуживает, думаю я. Да, видеть ее растерянность одно удовольствие.
Правда, идти на поводу у своих чувств нельзя ни в коем случае. Правило номер три: действуй осмотрительно. Вот только действовать осмотрительно и впредь совсем не хочется. Нет ни малейшего желания испытывать терпение.
Хочется просто довести дело до конца.
Я изо всех сил стараюсь успокоиться. Я боюсь. Боюсь самого себя.
Если еще раз потеряю контроль, то вдребезги разлетится не только журнальный столик, но гораздо большее.
34
Я затруднялась сказать, что меня так шокировало. Подобный поворот событий не исключался, но, тем не менее, одна-единственная фраза, сказанная самозванцем, напрочь выбила меня из колеи. Как будто земля ушла из-под ног, я даже облокотилась о дверь, чтобы не потерять равновесие.
– Повторите это еще раз, – выдавила я из себя.
– О генном тесте даже не мечтай, – послушно проговорил он.
Потом отвернулся, словно дело теперь исчерпано, подошел к холодильнику, открыл дверцу. Достал клубничный йогурт – Филипп клубничный йогурт не переваривал, – снова закрыл холодильник. Выудил из посудомойки чистую ложку, откупорил стаканчик с йогуртом, сел за стол и принялся уминать.
– Ах да, звонил Мирко! – сказал негодяй в перерыве между двумя ложками. – Велел низко кланяться!
И он снова взялся за йогурт. Весь его вид выражал умиротворение, словно меня здесь и вовсе не было.
Я бросилась из кухни, кипя от гнева, побежала по лестнице в спальню, закрылась на ключ и упала на кровать. Хотелось выплакаться, но не получалось, наверное, я слишком устала, чтобы проливать слезы, или была слишком зла, а может, и то, и другое. Но потом ярость перевесила все остальное, я снова вскочила на ноги, толкнула дверь с такой силой, что та с грохотом ударила в стену. Потом слетела вниз по лестнице, нашла в кухне этого негодяя, который уже опустошил два стаканчика йогурта и готовился приняться за третий.
– Отвечайте, что вы сделали с моим мужем, – потребовала я.
– Я твой… – начал было самозванец, но я тут же его оборвала – по новому разу слушать уже заезженную пластинку было невыносимо.
– Тогда покажи родимое пятно на груди!
Он покачал головой и пообещал:
– Я отвечу на все твои вопросы!
Голос его звучал почти примирительно, но глаза насмешливо сверкали.
– Ну хорошо. Тогда скажи, как тебя зовут, – потребовала я.
– Филипп Петерсен, – ответил он.
Я схватила стоявшую на буфете чашку с кофе и запустила в стену, раздался звон, и осколки разлетелись по полу.
– Проклятие! – взревела я. – Отвечай, что ты сделал с моим мужем! Он мертв? Ведь так? Филипп мертв? Ты убил его? Отвечай наконец, подлец! – Было ясно: он читал по лицу. Он догадывался по моим глазам, что еще немного, и я превращусь в дикое, неконтролируемое, разнузданное нечто. Он предвидел все это и улыбался.
– Но, Зара, сокровище мое, – размеренно произнес он, словно решил смаковать каждую букву каждого слова. – Ведь я твой муж!
– Это неправда! – взревела я. – У тебя нет с Филиппом ничего общего, ты полная ему противоположность!
Я кричала так громко, что голос мой срывался, а в висках стучало.
– Лучше узнать, что мой муж мертв, чем переживать весь этот кошмар в обществе мошенника-садиста!
Незнакомец наблюдал за мной с таким спокойствием, словно хотел сказать: "Ты закончила?".
Потом он поднялся, взял пустые стаканчики из-под йогурта и выбросил в мусорное ведро. В довершение всему положил ложку в посудомойку. И наконец, сел на корточки, собрал осколки и отправил в мусорное ведро. Покончив с этим, он, ни слова не говоря, вышел из кухни.
В течение нескольких секунд я не двигалась с места, потом взлетела вверх по лестнице в спальню, захлопнула дверь, бросилась на постель и накрыла голову подушкой. Но о том, чтобы успокоиться, не могло идти и речи, даже тишина казалась оглушительной. Если его задача – довести меня до безумия, то справляется он с ней очень даже неплохо.
Откинув подушку, я начала кататься по кровати туда-сюда, потом уставилась в потолок, о который без устали билась большая муха, издавая при этом странный чмокающий звук, и вдруг задалась вопросом: сколько людей до меня уже лежали в этой комнате и так же глядели на этот потолок.
Внимание мое привлекли мелкие трещинки, которые я ранее никогда не замечала. Аккурат над моей головой, только там. Я подумала, что сама прочертила их, силой своего воображения. Отвела взгляд от потолка. И в памяти воскресла одна картина: мы втроем – Филипп, Лео и я – сидим в этой кровати. Я закрыла глаза.
С детской темой я тянула довольно долго. В отличие от Филиппа, который еще в самом начале наших отношений сказал, что очень хотел бы стать отцом, и тут я перед самозванцем не лукавила. Сомнения терзали одну меня. Филипп думал, я боюсь потерять свою независимость, спасовать в роли матери или что-то вроде того, но причина крылась в другом. Я не умела охранить ребенка от мира, но страх мой заключался не в этом, во всяком случае, не только в этом. Я не боялась, что буду плохой матерью, но боялась, что Филипп будет плохим отцом. Филипп ненавидел своего папашу, сеньор Петерсен был настоящим чудовищем. Хладнокровный тиран. Угодить ему казалось невозможно, – как Филипп ни старался, его в заключение все равно отправили в интернат. Сын никогда не простил отца за эту свою ссылку, за то, что тот не выносил его присутствия больше пяти минут. Но разве, в конце концов, мы не становимся в точности такими, как наши родители?
Прошло довольно много времени, прежде чем я нашла в себе силы поговорить на эту тему с Филиппом.
Как дать понять мужу, что для роли отца тот не создан. Теперь я знаю: с моей стороны это было ошибкой. Но тогда я думала именно так.
Я очень хорошо помню наш разговор, он крепко врезался в мою память.
– А что если ты, сам того не желая, превратишься в подобие своего папаши? – спросила я Филиппа, немного побаиваясь его реакции. Он рассмеялся. Нет, смех его относился не ко мне. Это был тот особенный, отличавший его смех оптимиста.
– Об этом я тоже думал. Ведь как там говорится: со временем женщины становятся похожи на матерей, а мужчины повторяют своих отцов.
До сих пор не понимаю, что такого смешного он нашел в этой мысли. Но потом лицо Филиппа сделалось серьезным:
– Обещаю тебе: я скорее умру, чем уподоблюсь своему предку.
Я попробовала угадать по его лицу, о чем он думает.
– Ты будешь терпелив к нашему ребенку?
– Терпелив как ангел.
– Ты не будешь возражать, когда тот будет вертеться рядом? И никогда не надумаешь от него избавиться?
Филипп взял мое лицо в свои руки, посмотрел мне в глаза.
– Клянусь, я никогда и никуда не отправлю нашего ребенка. Скорее в аду наступит стужа. Даю тебе слово.
Он дал слово, и я поверила. Конечно, мой муж совершал ошибки, кто их не совершает, но в одном на него можно было полагаться: если он что-то обещал, то слово свое держал непременно.
Я подумала о Мирко, с которым так бессердечно поступила.
Подумала о Лео, который ночевал у чужих людей, – только потому, что его предполагаемый отец посоветовал его куда-нибудь отвести. Только потому, что я, идиотка, беспрекословно ему подчинилась. Уже тогда следовало бы обо всем догадаться. И с самого начала слушаться своего сердца, с самого начала потребовать фотографию Филиппа, телефонного разговора по скайпу. Проклятие.
Я не улавливала между событиями никакой связи. Но твердо решила разобраться. Все пути вели к Филиппу. Может, я изначально действовала неверно. Через несколько часов, когда начнется день, я свяжусь с полицией, с Министерством иностранных дел и постараюсь выведать от них как можно больше о похищении Филиппа. Я до сих пор знала слишком мало. Заведенная мною папка практически не содержала никакой информации, которая позволила бы продвинуться дальше. Но, тем не менее, я схватила ее, положила на письменный стол. Включила ноутбук, открыла "Word" и стала записывать немногие факты, известные мне и казавшиеся более или менее бесспорными.
2008 год: Филипп отправляется по работе в Южную Америку.
Он планирует пробыть там пять дней.
Филипп часто летал в Колумбию по делам.
Обычные, рутинные поездки.
Мы прощаемся на пороге дома.
Он обещает каждый день посылать весточку, как делал это всегда.
Примерно через сутки от Филиппа приходит смс-сообщение, из которого следует, что он приземлился, и все в порядке.
С тех пор я больше не получала от него никаких известий.
Филипп отправился один – как сказал сотрудник, сопровождавший его в Колумбию, тот самый, кто видел его последним – на переговоры с потенциальным инвестором.
В лобби отеля-люкс в Боготе, где была назначена встреча, он так никогда и не появился.
Его след теряется между отелем, где он жил, и отелем, где жил его деловой партнер.
Ничто не наводило на мысль о похищении, хотя похищение нельзя исключать, когда речь идет о таких состоятельных людях, как Филипп.
Никакого письменного заявления, никого, кто признавался бы в совершенном преступлении.
Никто никогда не требовал выкупа.
Не было ни единой наводки. Ничего.
А потом, семь лет спустя, почти день в день, появляется некий человек и утверждает, что он Филипп. И мне преподносят – если рассуждать трезво – всю эту совершенно неслыханную чушь. Дескать, Филипп был якобы похищен в Колумбии. Содержался в лагере для военнопленных – и подобные случаи, увы, нередки, – таким способом местная герилья пытается собрать деньги на свои политические цели. Судя по всему, при первой попытке затребовать выкуп что-то пошло не так, а на новую попытку похитители не отважились. Почему – точно никто не знает, но если обратиться к конфиденциальным источникам или копнуть еще где-то, то обязательно выяснится. И, тем не менее, с пленниками не расправились, похитители просто выжидали. Все эти долгие годы. А потом, по прошествии семи лет, их вдруг освобождают и при этом выясняется, что один из почти дюжины заложников, находившихся в лагере, есть не кто иной, как Филипп Петерсен?
Я оглядела комнату, нашла сумочку, открыла и стала судорожно копаться, ища мобильник. Иоганн, думала я. Черт побери, его надо найти наконец, – и во что бы то ни стало. У него есть влияние, Иоганн поможет разоблачить обманщика и избавить меня от него. Иоганна никто не осмелится назвать выжившим из ума. Я сняла блокировку кнопок и, посмотрев на дисплей, пришла в ужас. Тридцать восемь звонков. Один от Мириам и тридцать семь от абонента с засекреченным номером. Нахмурив лоб, я уже собралась проверить, нет ли сообщений на автоответчике, как вдруг мобильник в моей руке затрезвонил. Сейчас полночь. Этого номера почти никто не знал.
Я нажала кнопку приема.
– Алло?
Тишина. Но я чувствовала: там кто-то есть. Я выжидала. Я ощущала его дыхание. Потом трубку положили.
Я бросила мобильник на кровать, как будто тот мог укусить. Что все это значит? Закрыла на секунду глаза. Снова заставила себя взять телефон и набрать Иоганна. Долго ждала, прислушиваясь к тому, как колотится в груди исполненное надежды сердце, – увы, мне опять не повезло. Я разъединилась. Набрала номер автоответчика – ничего. Решила заодно проверить почту, – с этим я всегда тянула – открыла входящие письма. Рассылку, рекламу, мейл от директора школы с информацией о новом учебном годе и письмо от Мирко. "Без темы" зависло оно в папке и с упреком на меня смотрело. Я вышла из программы. Проверила смс-сообщения и нашла три непрочитанных сообщения от Мириам.
В ту же секунду пульс учащенно забился, надеюсь, с Лео ничего не случилось. Я открыла первое сообщение, отправленное в 20:30.
Дорогая, ничего страшного, но прошу тебя, перезвони! Мири.
Убрала сообщение, открыла следующее.
Зара, никак не дозвонюсь до тебя, иду укладывать малышку. Хотела сама тебе сказать. Есть кое-что, тебе непременно надо это увидеть. Посылаю ссылку. Загляни в комментарии. Они везде. Почти во всех статьях. Везде, где речь идет о Филиппе. Это только один пример. Мири.
Совершенно ничего не понимая, я избавилась и от этого сообщения, открыла последнее. Там только ссылка и подпись: Мне очень жаль. Надеюсь, ты в порядке. Поговорим об этом завтра. Можно наверняка что-нибудь придумать. Мири.
Первый порыв: отложить телефон и выбросить всю эту чушь из головы. На что бы там Мириам ни наткнулась, мои проблемы уж точно посерьезнее. Но любопытство все же пересилило, я открыла ссылку. Пока на маленьком дисплее смартфона загружалась фотография, я поняла, куда все клонится, и вздрогнула. Самозванец. На губах – улыбка. На руках – Лео. Тут же рядом я, на лице – полное безразличие. Это было вчера, в аэропорту. Нет, позавчера.
"Долгожданное возвращение сына города" – гласил заголовок над фото. Я почувствовала, как засосало под ложечкой, и для своего же блага решила не читать статью. По настоянию Мириам прокрутила дальше до комментариев. Прочла несколько из них и поначалу не усмотрела ничего необычного. Но потом как гром среди ясного неба. Я оцепенело глядела в дисплей. Удар застал меня врасплох. Открытая клевета в Сети. Меня оскорбляли самими последними словами. Называли оппортунистической шлюхой, которая выскочила за Филиппа Петерсена только из-за денег, сделала ему ребенка, а в его отсутствие крутила шашни со всем Гамбургом.
Я совершенно растерялась. Какая редакция допускает подобное? А вдруг самозванец имел в виду именно это, когда говорил, что я все потеряю, если не буду держать язык за зубами? А вдруг это только начало? Вдруг я теперь и вправду все потеряю?
Если верить тому, что пишет Мириам – а какой резон ей обманывать? – то подобного рода комментариями напичканы все электронные версии ежедневных газет. Все форумы и все статьи, где обсуждается возвращение Филиппа Петерсена. Это не злая промашка, не единичный случай, а самая настоящая кампания. Меня намереваются смешать с грязью, запятнать мою репутацию.
Мысли мои обратились к человеку, находившемуся где-то здесь, в этом огромном доме. Спокойно, Зара, сказала я сама себе вполголоса. Все эти грязные нападки в Сети. Может, это его рук дело? Есть ли в том хоть какой-нибудь смысл? Вспомни о звонках, о дыхании. Нет, определенно это не он, это решительно исключено. Правда, звонки начались с появления незнакомца. Никак не получалось все это увязать.
Вот уже несколько дней я тщетно пыталась дозвониться до Иоганна и почти впала в отчаяние. В то же время мне постоянно названивал анонимный абонент. И звонки эти наверняка имели связь с происходившими событиями! Но с каким умыслом они совершались? Может, меня хотели запугать? Или наоборот? Предостеречь? Но тогда почему звонивший молчал? Боялся, что я узнаю его голос?
Или ее?
Снова вспомнились комментарии. Накатила волна запоздалого гнева. А что если Лео обо всем узнает? Или соседи? Коллеги? Ученики?
Я схватила вазу, стоявшую на ночном столике, и запустила в стену, та раскололась на большие куски, и я испытала удовлетворение. Ударила ногой по платяному шкафу и почувствовала острую боль. Принялась швырять все, до чего только могла достать: книги, подушки, карандаши. Разбила вдребезги ночник. Я исступленно кричала, извергая накопившийся гнев. Потом села на кровать, этакий сгусток негодования, головной боли и смятенности. И тут наконец-то хлынули слезы.