– Пожалуйста, вы только не беспокойтесь, – автоматически произнес я в ответ. – Эти последние дни нелегко дались моей жене. Да и всем нам. Ей просто нужно отдохнуть. А потом все наладится.
– Могу ли я чем-то помочь? – предложила Мириам.
Можешь, подумал я. Оставь меня в покое. Оставь меня в покое, черт тебя побери! Но я понимал, что мне не повредит, если Мириам будет мне симпатизировать и сочувствовать, если и я в ответ проявлю любезность и обеспокоенность.
– Послушайте, она к вам еще зайдет, и с ней надо просто быть потеплее, – ответил я. – И потерпеливее. А если что – звоните мне, договорились?
– Договорились, – подтвердила Мириам.
– А как там с Лео? – спросил я наудачу. – Зара его забрала?
– Нет, Лео пока останется у нас, – сообщила Мириам, и я, с облегчением вздохнув, произнес:
– Что ж, ладно.
– Да, сейчас ведь каникулы, – сказала Мириам.
Тут уж мне и слов не хватило, все, какие были, уже проговорил. Но все-таки я сказал:
– Спасибо за звонок.
– Да. О’кей. Не за что. Отлично, что вы снова здесь. Вот правда, это отлично.
– Спасибо, – оборвал ее я.
– Да… – проговорила Мириам как-то смущенно. Может, сообразила наконец, что не очень-то хорошо за спиной у лучшей подруги вести беседы с ее вновь обретенным супругом. Но что мне до того? Не мое дело.
Не успел я положить трубку городского телефона, как завибрировал мой мобильный. Поспешно я вытащил его из брючного кармана. Нажал на кнопку приема звонка, и низкий голос произнес:
– Говорит Харальд Гримм.
32
В Гамбурге лето, стрижи чирикают. Запрокинув голову, я следила за самолетами, пока те рассекали небо на части, и удивлялась, что это небо не раскалывается и не падает со звоном оземь.
Слова Констанции не выходили у меня из головы. Обволакивали меня, как тихонько произнесенное в темноте проклятие. Я сидела в своей машине. Выехала из квартала Мириам, миновала несколько улиц и остановилась. Я уже почти добралась до своего дома, ведь Мириам живет совсем недалеко от меня, но я пока не хочу домой, мне нужно некоторое время. Мне нужно собраться.
Пыталась по памяти воспроизвести в точности слова Констанции.
"Мой сын умер, – тихо повторила я. – Его убила моя невестка – она жадная и порочная. В Гамбурге это каждому известно. Каждому".
В изнеможении я закрыла глаза, еще минуточку, еще минуточку покоя. И тут же сознание стало расплываться, а сон заторопился ко мне, быстро, быстро… Тишина. Покой. Только на минуточку…
Нет. Сейчас нельзя засыпать. Я открыла глаза. С ужасом вспомнила кошмары, которые снились мне в последнее время. Начинаются они как обычно. Уже целую вечность мне снится эта дверь. Я всегда стою перед закрытой дверью, а за нею раздается таинственное постукивание. Смотрю на дверь. Затем открываю ее, хотя на самом деле мне хочется убежать прочь. И тут я просыпаюсь в страшной панике. Однако в последнее время я стала видеть и то, что находится за этой дверью. Ночная дорога, поблескивающая чернотой, как лакрица. Филипп со мной. Глаза у него пустые. Стою на улице, на асфальте, и рассматриваю свои руки, а они в крови.
Эта часть сна – новая история. И мои кровавые руки – тоже новое.
Я спрашивала себя, что сказал бы терапевт, к которому я обратилась после исчезновения Филиппа по настоянию друзей. Вообще-то этот дядька, здоровый как бык и больше подходящий, по моему мнению, для участия в рок-концерте, чем для медицинского кабинета, показался мне очень симпатичным, но на прием к нему я сходила один-единственный раз. Не люблю я рассказывать о себе. Я уж как-нибудь сама с собой разберусь. Филипп, кстати, не раз ставил мне это в упрек. И мгновенно у меня в ушах как будто зазвучал его голос. Как он говорил, шутя лишь наполовину: "Моя прекрасная молчаливая жена".
И опять мои мысли вернулись к Констанции. Неужели она действительно думает, что я убила Филиппа? Может ли такое быть? А если так считает она, значит, есть и другие люди, которые так считают? Перед моим внутренним взором появилось лицо того обманщика, который и сейчас, наверное, находится в моем доме. Я откинулась на подголовник, и мысли мои разбежались в разные стороны, как стая молодых щенков.
Все дело в деньгах, сказала я себе. Забудь ты всю эту кутерьму, забудь угрозу, забудь этот треклятый сон и собственную нечистую совесть. Не допускай всего этого в свою голову, не позволяй собой манипулировать. Все дело в деньгах.
Негодяй, внешне похожий на Филиппа – они и выбрали его из-за этого сходства, – выдает себя за миллионера-предпринимателя Филиппа Петерсена, он опустошит все его счета и исчезнет. В голове у меня как будто зазвучал голос Иоганна: в конечном счете, речь всегда будет идти о деньгах.
Или все-таки нет?
Жил да был один очень богатый король, и к нему с уважением относились на всем белом свете, сочиняла я. А вот королева у него была завистливая и злая. Она отравила мужа колдовским питьем, и с тех пор доброго короля никто на свете не видел и никто не мог сказать, что же с ним случилось. Но все подозревали, что за этим скрывается королева. У короля было множество друзей, и все они хотели за него отомстить. Но они никак не могли доказать, что именно королева убила короля, потому что тело его так никогда и не нашли. И тогда они разработали план. По всей стране они принялись искать человека, который был бы очень похож на пропавшего короля. Со всех концов королевства стали приходить к друзьям короля молодые люди, чтобы те оценили их внешность, и семь дней подряд друзья вглядывались в их лица, и в конце концов нашли того, кто действительно был похож на исчезнувшего короля. Они научили его говорить так, как говорил король, и нарядили его в одежды, ничуть не уступавшие королевским. Королева, увидев якобы своего мужа, которого она собственноручно отравила, потеряла рассудок. "Не может такого быть! Не может такого быть! Ты мертв и похоронен!" – кричала она. Никто и опомниться не успел, как она от ужаса прыгнула вниз с самого высокого зубца королевского замка и разбилась насмерть.
Я открыла глаза, заморгала, солнечный свет ослепил меня. Что я вообще тут делаю? У меня нет времени на этот бред! Неужели меня семь лет подряд мучил бы вопрос, что случилось с Филиппом, если бы я его собственноручно убила? Я собралась с мыслями, поймала их, как горстку светлячков, и нажала на газ.
Незнакомец
Закончив телефонный разговор, я пошел в ванную комнату и долго стоял под душем. Затем я достал чистые вещи из своей небольшой дорожной сумки и оделся. Сразу почувствовал себя лучше.
Размышления мои прервал телефонный звонок. Я несколько раз слышал телефон, принимая душ. Он долго звонил, потом ненадолго замолкал – и звонил снова. Я встал, направился к телефону и поднял трубку.
– Алло!
В ответ молчание.
– Алло!
Откашливание. Затем мужской голос:
– Да, гм, алло. Извините. Это Мирко. Блюхер. Я работаю вместе с Зарой.
Я молчал.
– Н-да, гм. Я совсем недавно узнал о вашем возвращении, – продолжал он, – это же потрясающе. После стольких лет. Я видел вас по телевизору. В аэропорту. Невероятная история. Мои самые сердечные пожелания, или что там говорят в таких случаях.
– Спасибо.
– Н-да, – проговорил он.
А я молчал. Не из тех я людей, что испытывают потребность заполнить тишину болтовней.
– Могу ли я поговорить с Зарой? – спросил он наконец.
– Нет, – ответил я. – Ее нет дома.
– А, ну хорошо, спасибо. – И он повесил трубку.
Некоторое время я продолжал смотреть на телефон, затем вышел в сад и уселся под одним из яблоневых деревьев. Спать мне никак нельзя, а вот немного отдохнуть – можно. Женщина сюда вернется. Все-таки это ее дом, просто так она мне его не отдаст. Я достаточно хорошо разбираюсь в людях, чтобы это понимать.
Мне представлялось, что все это будет куда проще. Но жизнь – она не такая простая. Она разная, но уж точно непростая. Чувствую, как мысли мои возвращаются в лагерь, вспоминаю ссоры, какие там постоянно возникали – и всегда по ничтожному поводу. Кому мыться первым, кто оставил другим слишком мало еды, кто храпит или треплется без умолку, кто смеется очень уж громко. Меня такие вещи вообще не беспокоили. Единственное, чего я совершенно не выносил – это отсутствие личного пространства. Если кто-то касался моих вещей, я просто выходил из себя, и ничего тут не поделаешь. Что ж, у каждого своя мера чувствительности.
Вспомнился мне мой лучший друг по лагерю. Дома у него тоже остались жена с ребенком. Как у меня. Мы поддерживали друг друга, стали как братья, причем на годы. Читали одни и те же книжки. Обсуждали одни и те же темы. Я любил этого парня, хороший он был человек. Обещание, данное ему, я не нарушу.
И почти без всякого усилия с моей стороны в голове начала крутиться моя старая, годами проверенная мантра. Держаться. Действовать. Держаться. Действовать. Держаться. Действовать. Держаться. Действовать. Действовать. Действовать. Действовать.
33
Только-только войдя, я почувствовала, что он здесь. Его присутствие – это как захват моего дома, как низкий звук, который воспринимаешь скорее животом, чем ушами, от которого все волоски на теле встают дыбом.
Бесшумно я закрыла дверь, прислонилась к ней спиной, ненадолго закрыла глаза и попыталась вызвать в памяти и осмыслить все, что знаю. Его исчезновение сегодня утром, его рейд по всему городу, тот факт, что он столь многое знает про Филиппа, что он знаком с какими-то людьми в Гамбурге и встречается с ними, что он сует деньги бродягам на вокзале. Что он хочет выиграть время и ради этого согласился даже на генный тест. Генный тест! Мысленно я вернулась к разговору с Барбарой Петри. Как много он знает о нас. Этот чужак, должно быть, хорошо знаком с Филиппом. Ему хватило времени, чтобы изучить того вдоль и поперек. Они были вместе в плену, что ли?
Я размышляла, не стоит ли вновь обратиться в государственные органы, но ведь ничего нового я им не расскажу. Я видела, как этот человек шел по городу и разговаривал с разными людьми – а разве это произведет на кого-то впечатление? Вспомнила снова и разговор с Барбарой Петри, закончившийся для меня столь неудачно.
Этот чужак выступает на редкость убедительно. Чтобы быть таким убедительным, надо верить самому себе. Постоянно носить маску вовсе не такое простое дело. Новую истину, усвоенную лично для себя, недостаточно правдоподобно представить остальным, нет. Ее надо постоянно, снова и снова повторять самому себе. Мысленно – опять и опять. Если хочешь выступать правдоподобно, то нельзя позволить себе ни одного неверного слова. Но еще нельзя позволить себе и ни одной неверной мысли. Надо постоянно повторять себе: я невиновен. Я невиновен. Я невиновен. Скажи себе восемнадцать миллионов раз, что ты невиновен – и ты станешь невиновным. Перед любым человеком, перед любым детектором лжи, но главное – перед самим собой. Скажи себе восемнадцать миллионов раз, что тебя зовут Филипп Петерсен и ты женат на женщине по имени Зара – и ты станешь Филиппом Петерсеном. У тебя все получится.
Мне не продвинуться вперед с моими агрессивными вопросами. Надо совершить другую попытку. Если этот человек действительно знал Филиппа, если их действительно держали вместе в плену…
Отойдя от двери, я отправилась на поиски. Заглянула в кухню, в гостиную, в столовую, во все спальни, наконец, бросила взгляд через дверь террасы, и тут-то обнаружила его в дальней части сада. Сидит себе там, прислонившись к стволу дерева, в тени, вытянув ноги, босиком. Он переоделся, теперь на нем джинсы и белая футболка.
Надо изменить тактику, снова подумалось мне.
Он заметил, что я стою в дверях и за ним наблюдаю. Воздух на улице по-прежнему жаркий, жаркий и влажный. Самозванец глядел прямо на меня, в глазах ожидание и – в изрядной степени – недоверие.
Я пошла к нему, села рядом. Взгляд его выражал теперь изумление. Некоторое время мы оба молчали. Я сорвала маргаритку, принялась крутить ее в руках. Дурацкий отвлекающий маневр.
– Когда Филипп исчез, – заговорила я наконец, – моему сыну как раз исполнился годик.
Чужак на меня не смотрел.
– Лео – это наша третья попытка, третья и последняя, – тут я вздохнула, – до того у меня было два выкидыша.
Я рассматривала маргаритку у себя в руке, потом отбросила ее в сторону. И продолжила:
– Бывает, люди так легко об этом говорят – выкидыш. Будто это мелочь какая-то. Проигрыш. Розыгрыш. Выкидыш. Ничего серьезного.
Чужак на меня по-прежнему не смотрел.
– После первого моего выкидыша мы были в полном отчаянии. Особенно Филипп, даже больше моего. Нам сказали, что лучше всего сразу попытаться снова, мы так и сделали. Вскоре я опять забеременела, и поначалу все выглядело просто великолепно. И ничего удивительного, я же была здоровая, я же была молодая. Как раз закончила учебу. Я… – Прервав себя на полуслове, я тут же продолжила: – Филипп любил детей, он всегда хотел иметь детей. Бывают такие люди, которым без детей счастья нет. Он именно такой. После второго выкидыша меня обуял страх. Мы похоронили уже второго ребенка. И я спрашивала себя, как же мы пойдем на такое в третий раз. Три – это для меня особое число, понимаете… У меня всегда такое чувство, что если любое дело не получается в третий раз, то оно не получится уже никогда.
Я чувствовала, как капля пота катится по моему виску, потом по щеке, по шее и, наконец, впитывается в воротничок футболки.
– Боялась я, что отныне это и есть моя жизнь: беременность, потом выкидыш, опять и опять, три раза, пять раз, десять раз, пока у нас, наконец, не иссякнут силы – у нас обоих. Однажды вечером я обнаружила Филиппа в детской комнате, которую мы с ним вместе обставляли. Он смотрел в пустую колыбельку и повернулся ко мне, когда я вошла. Казалось, ему неприятно было, что я застала его за подобным занятием. Тем же вечером я сказала ему, что готова снова попробовать, а он ответил: нет. Я ушам своим не поверила, я ведь знала, до какой степени он хочет ребенка. Спросила, отчего же теперь вдруг – нет, что такое случилось. А он ответил, что и он с трудом перенес наши две несостоявшиеся попытки, однако для меня это было, несомненно, еще труднее. И он не хочет теперь, чтобы я прошла через это в третий раз. Вы понимаете? – спросила я. – Вот такой человек был Филипп.
Снова вздохнув, я бросила осторожный взгляд на незнакомца, а он упорно смотрел вперед и по лицу его ничего прочитать было нельзя.
– Однако я настояла на этом. На третьей и последней попытке.
Чужак молчал.
– Вы ведь знали моего мужа, не так ли?
Чужак молчал.
– Вас вместе держали в плену? Вы там узнали Филиппа?
Молчание.
– Если вы знаете Филиппа, то и вам ясно, что он хороший человек.
На лице чужака отобразилось какое-то движение, незаметное, легкое, как будто шедшее из самой глубины. Что-то с ним происходило – может, новая мысль какая-то явилась, или полузабытое воспоминание, вдруг выплывшее на поверхность. Тут я заметила, как кадык его зашевелился, он сглотнул. Повернулся ко мне и посмотрел мне прямо в глаза. Трудно мне было выдержать его взгляд, но я не отвернулась.
– Меня зовут Филипп Петерсен, – произнес он. И даже глазом не моргнул. – Я родился в Гамбурге, день был дождливый. Имя моего отца – Филипп, как и мое, имя моей матери – Констанция. Моего сына зовут Лео.
Пробубнил все это, как заученное скучное стихотворение.
Я вскочила, повернулась к дому. Нет у меня никакого желания выслушивать заученные наизусть слова этого обманщика. А он продолжал:
– Все думают, что мы назвали своего сына в честь Леонарда Коэна. На самом же деле он получил такое имя в память о давно умершем прадедушке моей жены.
Я замерла на месте.
– Мы поженились в Лас-Вегасе, – сообщил чужак. – Ты хотела татуировки вместо обручальных колец, но я тебя отговорил.
Я повернулась к нему.
– Ты любишь "Radiohead", потому что они на тебя навевают печаль, и еще "Beatles", потому что они тебя веселят.
Я внимательно на него смотрела.
– Однажды во время пробежки в лесу нам пришлось вскарабкаться на дерево, чтобы спастись от целого стада разъяренных диких кабанов.
Я присела на корточки перед ним.
– Как-то раз мы вместе выхаживали маленького птенчика – стрижа, выпавшего из гнезда.
Я протянула к нему руки.
– Мы пообещали друг другу, что во время следующего солнечного затмения, если оно произойдет при нашей жизни, мы вместе пойдем в лес и проверим, действительно ли в этот миг замолкают все птицы.
Я приложила обе ладони к его голове, обняла его голову руками.
– Мне очень жаль, Зара, что я отсутствовал так долго, – сказал он. – Пожалуйста, прости меня.
Я приблизила свое лицо к его лицу и почувствовала комок в горле.
– Прошу вас, – сдавленно произнесла я, – прошу вас, скажите мне, где мой муж…
Возникла пауза, во время которой незнакомец смотрел на меня. Казалось, он молчал целую вечность. И наконец он высказался:
– А ты вообще уверена в том, что желаешь его возвращения?
– О, разумеется! – Я дышала часто-часто, сглатывая слюну. – Я любила моего мужа. Любила больше всего на свете.
– Зара, прошу тебя, – произнося это, чужак устремил на меня взгляд своих холодных темных глаз, – мы с тобой оба знаем, что это не так.
Что это значит, черт побери?!
– Пожалуйста, – опять обратилась к нему я, – пожалуйста, прекратите. Я больше этого не вынесу.
Снова какое-то движение в его лице, мне даже показалось на миг – краткий, иррациональный миг, – что он вот-вот зальется слезами. Но вместо этого он рассмеялся, коротко и горько. Высвободился из моих рук и встал.
– Ты хочешь знать, где твой муж? – спросил он.
Я кивнула, как идиотка, я все еще надеялась, что мне удалось смягчить этого человека.
– Он стоит прямо перед тобой!
Одарив меня любезной улыбкой, пронзившей все мое существо до мозга костей, он удалился. Вскочив, я в бешеной ярости помчалась внутрь дома и обнаружила его в кухне. Он обернулся, и я произнесла:
– Что ж, я была права.
Он стоял с таким видом, будто его терпение на исходе.
– Вы знали Филиппа. Иначе откуда у вас было бы столько сведений о нем самом и о нас.
Он вздохнул, как будто и сам, а не только я, страшно устал от всего этого цирка.
Я обошла кухонный стол, который нас разделял. Встала прямо перед ним. И подумала, что моя щека – если б я положила голову ему на грудь – никак не вписалась бы в ложбинку между его плечом и шеей, и не возникло бы у меня того домашнего, теплого чувства.
– Вы ниже ростом, чем Филипп, – сообщила я. – Ненамного. Всего на несколько сантиметров. И все-таки – заметно ниже.