Алексей Иванович был много наслышан о прекрасных деловых качествах адвоката, о его вдумчивой работе со следственным материалом и особой манере вести дело в суде. Кто бы ни предложил Жюжеван этого защитника, она сделала очень хороший выбор. Хартулари сразу же внушал доверие спокойной убежденностью в своей правоте, деликатностью манер, которая порой так диссонировала с жестокостью и грубостью его подзащитных, настоящих убийц, насильников и прочих изуверов. Казалось, суд - это совсем не его место. Но на самом деле, в груди этого маленького худенького человека билось воистину львиное сердце искреннего защитника невинных. Можно было не сомневаться, этот адвокат, исполняя нравственный долг, сделает всё, что в человеческих силах и даже чуточку больше.
Наблюдая за бестолковыми утками, воцарившимися в пруду после удаления из него на зимовку лебедей, Шумилов отрешённо думал, что предстоящая встреча и то, что последует за ней, возможно, перечеркнёт его дальнейшую карьеру в прокуратуре. Но отступать он не хотел. Будь что будет.
Константин Федорович Хартулари зашёл в Летний сад со стороны Михайловского замка и неспешно двинулся по дорожке на противоположной стороне пруда. Он не знал, кто назначил ему встречу и теперь ждал, когда к нему подойдут. Шумилов, оглядевшись по сторонам - нет ли поблизости знакомых лиц? - двинулся наперерез. Они не были официально представлены друг другу, но в окружном суде встречались не раз и в лицо друг друга, конечно же, знали.
Шумилов быстро нагнал Хартулари.
- Константин Фёдорович, это я написал Вам записку, - заговорил Шумилов и прочитал в глазах присяжного поверенного недоумение, - Шумилов Алексей Иванович, первое отделение, следственная часть.
- Да-да, Алексей Иванович, разумеется, узнаю Вас. Хотя все это очень неожиданно.
Они сели на садовую скамью одну из многих на аллее вдоль Фонтанки. В Летнем саду в этот послеполуденный час было множество гуляющих: няни с детьми, стайки гимназистов и гимназисток, пожилые дамы с зонтиками.
- Я хочу сообщить Вам, Константин Фёдорович, о серьёзном процессуальном нарушении, о котором Вы при всем желании не смогли бы узнать иным способом, - начал Шумилов, - Дело касается судебно-химической экспертизы изъятых в процессе анатомировании Николая Прознанского органов. Доктор Николаевский, семейный врач Прознанских, лечивший Николая от краснухи, договорился об ускорении экспертизы и для этого повез извлеченные из тела Николая Прознанского органы в Петербургский университет. Но дело было вечером, везти их в университет было поздно. Он решил подержать их до утра у себя дома и уже утром отвезти экспертам. Но произошло непредвиденное - обычный уличный вор украл саквояж с печенью, и нашли его только на другой день на воровской малине. Всю эту историю скрыли, чтобы не подставлять доктора под удар - уж больно уважаемый, авторитетный человек.
- Что Вы говорите? - изумился Хартулари, - Правильно ли я понял, что доктор забрал органы из Медико-хирургической академии, отвёз их на свою квартиру и только на следующее утро доставил в университет?
- Именно так. Попутно у него украли саквояж с судком, в котором находилась печень Николая Прознанского.
- Невероятно. Одно это нарушение позволяет дезавуировать результат экспертизы. Ни один суд не примет результат, полученный с таким нарушением определенной законом процедуры, ведь её наиважнейшая задача - обеспечение недоступности исследуемого материала посторонним лицам. А доктор Николаевский именно такое постороннее лицо. И около полусуток внутренние органы Николая Прознанского находились в его бесконтрольном распоряжении. Вдруг доктор сам влил яд?
- Я уверен, что он этого не делал, - убежденно сказал Шумилов.
- Я тоже. Но допущенное нарушение позволяет на законном основании исключить экспертизу из числа доказательств, - сказал задумчиво Константин Федорович, - Неужели Шидловский, зная это, закрыл глаза?
- Представьте себе. И кстати, это не самое вопиющее нарушение закона с его стороны.
- Что ещё?
- Доктор Николаевский сообщил Шидловскому о том, что Николай Прознанский страдал фимозом. Молодой человек был физически неспособен осуществить половой акт. Разумеется, это сообщение полностью развенчивало миф об интимных отношениях Николая Прознанского с Жюжеван и разрушало всё обвинение. Вадим Данилович запретил доктору рассказывать об этом кому бы то ни было, даже мне. Потом, правда, Шидловский не удержался и сам поведал мне о существовании этого заболевания у Николая.
- Чудовищно… - пробормотал адвокат, - Но для чего Шидловский фальсифицирует дело? Ведь он должен снять обвинение!
- Я подозреваю, что помощник прокурора действует в крепкой связке с полковником Прознанским. Вольно или невольно Шидловский позволил манипулировать собою. На самом деле процесс фальсифицируют Дмитрий Павлович и Софья Платоновна Прознанские. Шидловский им просто не мешает. В силу каких-то соображений, полагаю, карьерных, ему выгоднее потрафить им.
- Вы полагаете, что показания прислуги - Яковлевой и Радионовой - организовал полковник? - уточнил Хартулари.
- Я в этом не сомневаюсь. Он манипулирует людьми на работе, он манипулирует людьми и дома.
- М-да, - задумчиво протянул адвокат, - Воистину, муж и жена - одна сатана. Видимо, смерть сына их очень сблизила. Адюльтер полковника прощён и забыт женою. Вот только Софья Платоновна не забыла и не простила свою обидчицу.
- Вы в курсе, что полковник имел интрижку с Жюжеван? - уточнил Шумилов.
- Да, моя подзащитная об этом мне рассказала. Скажите, Алексей Иванович, а Вам какой резон выступать защитником обвиняемой? Вы же рискуете карьерой! Если то, что Вы говорите является правдой хотя бы наполовину, то я просто уничтожу Шидловского в суде. А он в свою очередь уничтожит Вас. Вы же умный человек и способны смотреть вперёд.
Шумилов не любил выспренных разговоров о "долге и чести" и всячески избегал патетики в повседневном общении. Поэтому вопрос присяжного поверенного вызвал у него лёгкое раздражение. Он поднялся со скамейки, давая понять, что заканчивает разговор:
- Как тут ответить, Константин Фёдорович? Думаю, девять из десяти людей благородного звания посчитают меня дураком. И наверное, будут по-своему правы. Но раздумывая над тем, что я должен защищать - честь синего мундира жандармского полковника или честь невиновной женщины - я почему-то выбрал второе. Должно быть, воспитан скверно.
Хартулари поднялся следом, подал руку:
- Разыщите меня, пожалуйста, за день-два до процесса. Возможно, потребуется что-то уточнить.
На том они и расстались.
По прошествии трёх недель, 4 ноября 1878 г. Алексей Иванович опять встретился с адвокатом. До открытия судебных слушаний оставался один день. Председатель окружного суда Анатолий Федорович Кони уже разослал пригласительные билеты на места в зале. Ожидалось, что на процесс явятся высшие чиновники Сената, министерств госимуществ и внутренних дел, штаба корпуса жандармов. Пять билетов на процесс Жюжеван испросило министерство двора, стало быть, могли появиться персоны из ближайшего монаршего окружения.
Газеты оповестили о том, что дело кажется прозрачным и понятным, хотя и нетривиальным. А давеча Шумилов прочитал заметку, где упоминалось заявление адвоката, в котором Хартулари сказал, что "не допускает даже мысли об осуждении Жюжеван". Одним словом, дело об отравлении 18-летнего юноши было у всех на слуху и волновало многих в столице.
Шумилов и Хартулари встретились в Летнем саду на том же месте, где расстались.
- Я должен Вас поблагодарить, - начал адвокат, - С Вашей помощью, полагаю, мне удастся отбить обвинение.
- Благодарить рано. Сказанное ещё только предстоит сделать, - ответил Алексей Иванович.
- Я виделся с доктором Николаевским. Вы знаете, это честный человек. Он очень тяготился сложившейся ситуацией. Мне показалось, он даже обрадовался, что его тайна известна мне. Не беспокойтесь, он не знает источника моей осведомленности, - поспешил успокоить Шумилова адвокат.
- Ваша таинственность, боюсь, мало мне поможет. Шидловский поймет от кого произошла утечка. Скажу дальше больше: если он прямо меня спросит, я прямо ему и отвечу как есть. Молчать не стану. Вы лучше скажите, с Вашей стороны осечки не будет?
- Не будет, - тон Хартулари был уверенный и даже довольный, - Им придется её отпустить. Мы докажем её полную непричастность к смерти воспитанника.
- Вы отведёте экспертизу? - попробовал угадать Шумилов, - Я бы действовал именно так. Чтобы наверняка. Без экспертизы не может быть обвинительного приговора.
- Я пока не уверен в том, как буду действовать, - уклончиво ответил Хартулари, - Боюсь, Алексей Иванович, отвод экспертизы будет слишком банален. Кроме того, всегда в подобных случаях остается осадок - дескать, освобождение состоялось не силу невиновности обвиняемого, а потому лишь, что формальное нарушение процедуры помогло защите. И тот же Шидловский будет на всех углах проклинать Ваше имя и твердить, что если б не поспешность доктора, то уж порок точно бы был поражён в самое сердце. В дураках останетесь Вы и Николаевский, а Шидловский с полковником Прознанским останутся в белых фраках "чище снега альпийских вершин", как сказал Некрасов. Нет, тут надо шваркнуть от души, так чтобы Вадима Даниловича раздавить всмятку.
Это просторечное "шваркнуть", так неподходящее облику рафинированного адвоката, ярко показало кипевшее в нем негодование.
- Я склоняюсь к мысли, - продолжал Хартулари, - вызвать доктора в качестве свидетеля защиты. Каково?
- Это будет неприятным сюрпризом для Шидловского. Полагаю, он даже схватится за сердце.
- Очень на это надеюсь, - адвокат кивнул, - доктор Николаевский добропорядочный человек, он не станет лгать под присягой и расскажет о фимозе. Тогда всем станет ясно, что эти разговоры о связи Жюжеван с воспитанником яйца выеденного не стоят. Но и это еще не всё! - продолжал адвокат, - Я подробно расспросил доктора, с пристрастием, - Хартулари улыбнулся, - И прелюбопытную, знаете ли, подробность он поведал, такую, которая вконец освобождает нашу подзащитную от любых подозрений.
- И что же это?
Хартулари переждал минутуку, пока мимо скамейки проходила бонна с двумя маленькими девочками, так и порывавшимися залезть в громадную кучу опавшей листвы. Константин Федорович проводил их взглядом.
- Утром, в день смерти, когда доктор явился к Прознанским, он застал тело покойного еще теплым! Вы понимаете что это значит? Что смерть наступила сравнительно недавно. Горничной Яковлева рассказывала о том, что она в седьмом часу утра слышала чирканье спички в комнате Николая, выходит, она не врала.
- Я тоже думаю, что не врала, - согласился Шумилов, - Только больше от неё никто этих показаний не услышит. Думаю, полковник Прознанский провёл со свидетелем необходимую работу и Матрёна живо все забыла.
- Я даже не сомневаюсь, что она всё забыла, - согласился Хартулари, - но сейчас речь не об этом. Получается, что смерть Николая Прознанского действительно наступила около семи часов утра, примерно за полтора часа до момента, когда это обнаружила мать покойного. Если бы яд действительно давала Жюжеван накануне вечером, то к моменту приезда Николаевского тело молодого человека было бы не только холодным, но и уже окоченевшим.
- Свидетельство Николаевского подводит нас к однозначному выводу: убийства не было. - заключил Шумилов.
- Да, да, Алексей Иванович, получается, что Николай Прознанский покончил с собой. Знаете, есть самоубийцы поневоле, так сказать. Это когда у человека просто нет другого выхода: или тяжкая неизлечимая болезнь, или безвыходная жизненная ситуация, угроза позора, потери чести, плена, наконец. А тут другое. Тут сильнейшая юношеская депрессия, вызванная ощущением одиночества и непризнанности. Да еще эта болезнь вкупе с фиаско на любовном поприще - все это сыграло роль.
- Я бы иначе сказал. Николай Прознанский - самоубийца из мести, мести близким, так сказать, - добавил Шумилов, - Но он, хитрец, он всё устроил, чтобы придать видимость, будто с ним расправилась мифическая радикальная группировка. Он и письмецо настрочил в канцелярию градоначальника загодя. Чтобы потом, когда начнется розыск, это обстоятельство подкрепило его вымысел. Он и папиросы отравил. Он рассчитывал всех запутать. Дабы папа и мама, заламывая руки, скорбели о нем! Да чтобы Верочка Пожалостина сокрушалась, ах, каким романтичным был Николай Прознанский, в какую загадочную интригу он попал, а я-то и не распознала в нём человека незаурядной судьбы! Тьфу, противно! Заварил кашу, сопляк, и теперь невиновный человек который уже месяц находится в тюрьме.
- Не думаю, что Николай Прознанский специально хотел навести подозрение на Жюжеван, просто так вышло.
- Разумеется, - согласился Шумилов, - подозрение на неё навели Дмитрий Павлович и Софья Платоновна. Полагаю, сынок был бы страшно возмущён, если бы узнал во что трансформировался его глубокомысленный замысел. Он-то думал о карбонариях, о заговорах, о ядах, о том, как высшая полиция по всем углам Империи бросится трясти политических преступников. А вместо этого папа с мамой состряпали пошлый сюжет с гувернанткой в главной роли. Ожидалась трагическая рыцарская баллада, а получилась какая-то пошлейшая песнь менестреля!
Они поговорили еще немного. Но разговор на отвлеченные темы не вязался: каждый думал о предстоящем деле. Пожимая на прощание руки, Хартулари сказал задумчиво:
- Зло часто побеждает. Но не в этот раз. Ибо нравственный закон - это не абстракция, это то, что даёт силы правому человеку быть правым.
18
Настало 6 ноября, день суда. С раннего утра Алексей Иванович явился на службу для завершения последних приготовлений. Накануне он лично объехал свидетелей обвинения, заявленных для представления перед судом присяжных. Все были в городе, никто не заболел, не заявил об отказе выступить в суде. Шидловский расписал очерёдность их допросов на заседаниях, благодаря чему перед жюри присяжных должна была развернуться яркая картина нравственного падения уважаемой дотоле женщины под пагубным влиянием аморальной связи и необузданной ревности. И результатом этого безудержного падения явилась трагическая гибель прекрасного молодого человека, только вступавшего в жизнь.
Уже за два часа до открытия заседания, запланированного на десять утра, перед зданием окружного суда на Литейном стала собираться толпа, жаждавшая попасть на свободные места в зале. Ожидалось, что таковых мест будет не более пятидесяти, поскольку остальные были закреплены за гостями с пригласительными билетами. В числе последних была многочисленная родня потерпевшего, представители различных столичных ведомств (зачастую не имевших никакого отношения к правосудию), а также почти три десятка корреспондентов столичных газет.
Председательствовал на процессе Анатолий Федорович Кони, сравнительно молодой юрист, сделавший в министерстве юстиции головокружительную карьеру. Даже оправдательный приговор Вере Засулич, процесс по делу которой также вел Кони, не особенно повредил ему. Министр юстиции Пален предложил Кони уйти в отставку; последний этого не сделал. Уже одно то, что председатель окружного суда - пусть и столичного! - позволял себе манкировать мнением министра, свидетельствовало о том, что Анатолий Фёдорович чувствует себя в коридорах власти весьма уверенно. Говорили, что своим крепким положением в обществе Кони обязан сенатору Таганцеву, известному юристу, лекции которого Шумилов слушал в училище правоведения. Именно через Таганцева председатель суда имел приватные выходы на высших сановников Империи, способных защитить его от дурного расположения всесильного на тот момент Палена. Кони прошел все ступени прокурорской работы, не по наслышке знал следственное производство, разбирал дела сектантов; он был известен своим ироничным образным языком и по праву признавался всеми весьма компетентным юристом.
Шумилову очень хотелось своими глазами понаблюдать, как поведёт процесс Кони, но осуществить это намерение практически было нереально. Шидловский отвёл Алексею Ивановичу роль опекуна свидетелей. С одной стороны, Шумилов должен был обеспечить недоступность свидетелей обвинения посторонним лицам, в особенности журналистам, с другой стороны - гарантировать их своевременное прибытие для выступления в зал судебных заседаний. До выступления свидетели не могли находиться в зале, дабы не слышать ту информацию по делу, которая будет оглашена до их появления. После дачи показаний свидетель мог остаться для дальнейшего наблюдения за ходом процесса и занять отведённое ему место в зале.
До вызова же свидетели должны были находиться в особом помещении - камере свидетелей. Это была обычная комната с двумя высокими окнами, выходившими на Литейный проспект, и грубыми деревянными скамьями вдоль стен. Хотя это помещение и называлось "камерой", с тюремным застенком оно ничего общего не имело: здесь можно было читать газеты, курить, даже попросить принести чаю со сдобой, разумеется, за свой счет. У защиты и обвинения были свои свидетельские камеры, дабы представители противоборствующих сторон, вынужденно проводя время вместе, не вступили в конфликт. Теоретически на дверях свидетельских камер должны были стоять судебные курьеры, призванные пресекать попытки посторонних поговорить со свидетелями, но на практике это требование не всегда соблюдалось. Поэтому Шумилову надлежало проконтролировать должную изоляцию свидетелей обвинения. Руководствуясь соображениями этикета Шидловский распорядился родителей Николая Прознанского в свидетельскую камеру не помещать, а предложить им подождать вызова во французской кондитерской на Захарьевской улице. Лишь за десять минут до вызова Дмитрия Павловича для дачи показаний Шумилову надлежало провести их в здание суда и объяснить где можно оставить шинель, где остановиться, в какую дверь войти и пр. Одним словом, Шумилову предстояло много беготни и суеты, по большей части совершенно надуманной. Но Шидловский хотел, чтобы все прошло без сучка и задоринки.
Из-за этого Алексей Иванович наблюдал ход процесса фрагментарно, хотя большую часть времени находился буквально в нескольких метрах от дверей в зал заседаний.
Суд начался в положенное время с довольно продолжительной и насквозь формализованной процедуры отбора жюри присяжных. Хартулари задал несколько уточняющих вопросов по некоторым кандидатам в жюри, получил на них ответы и в конечном итоге никого отводить не стал. Председательствующий назначил основной состав жюри, двух запасных, отпустил тех лиц, которые в жюри не попали. Проинструктировав присяжных о порядке слушаний, их правах и обязанностях в ходе заседаний, Кони, наконец, открыл процесс. Он прочитал формулировку обвинения, поименно назвал представителей сторон, затем обратился к Жюжеван с вопросом, понимает ли она сущность выдвинутых против нее обвинений? Та ответила, что понимает. На следующий вопрос, признает ли себя виновной? ответила жестко: "Категорически нет!"
Шумилов имел возможность наблюдать эту часть процесса, находясь за столом обвинителя. Шидловский располагался рядом на хлипком для его тучной фигуры венском стуле, держа наготове стопку листов с текстом обвинительного заключения.