Тогда господин Гурвич проходил свидетелем по делу о крупных финансовых махинациях некоего благотворительного фонда "Новая Сибирь". Лесной банк, возглавляемый вышеупомянутым господином, являлся основным пайщиком и одновременно управителем означенного фонда, созданного для повышения жизненного и культурного уровня коренного населения Западной и Восточной Сибири. И все бы ничего, но по странному стечению обстоятельств деньги, собранные и отпущенные на открытие новых школ, библиотек, компьютерных центров и прочая, почему-то бесследно растворялись на необъятных таежных просторах, а через некоторое время таким же таинственным образом "толстели" банковские счета местных чиновников от администрации, долженствующих как раз следить, куда и как эти общественные деньги вкладываются.
Феликс Абрамович тогда добровольно вызвался сотрудничать со следственными органами, благо баллотировался в то время на теплое и ответственное место депутата городской думы. Но спустя всего несколько месяцев дело отчего-то зашло в тупик, часть важных отчетных банковских документов пропала куда-то и, несмотря на титанические усилия господина Гурвича по их розыску, так и не нашлась. Через полгода дело было закрыто "за недостаточностью улик", а Феликс Абрамович спокойно вернулся к своим прямым служебным и общественным обязанностям. Более того, умудрился сохранить мандат народного избранника.
Господин Гурвич и теперь выглядел моложе своих сорока пяти лет. Подтянутый, широкоплечий, без намека на брюшко, с глубоким и цепким взглядом серо-стальных глаз и черной густой шевелюрой без малейших признаков облысения и седины. И лишь темные круги под глазами да неестественная бледность плохо выбритых пухлых щек намекали, что их хозяину за последние несколько суток пришлось несладко.
Он по очереди настороженно и внимательно оглядел всех присутствующих и повторил слегка дрогнувшим голосом:
– Прошу уважаемые органы правопорядка защитить мою жизнь и достоинство.
– Проходите, господин Гурвич, – спокойно предложил Берест, воспользовавшись правами начальника и хозяина положения. – Мы готовы вас внимательно выслушать.
– Но я вижу здесь посторонних, – заявил беглый банкир, недобро уставившись на меня.
Еще бы! Не кто иной, как журналист Котов три года назад раскопал того самого отставного бухгалтера, давшего следствию ценнейшие сведения об истинных объемах средств фонда "Новая Сибирь", распределяемых по районным отделениям. Господину Гурвичу тогда пришлось изрядно понервничать, прежде чем его ушлым юристам удалось уговорить этого честного человека отказаться от своих показаний…
– Дмитрий Алексеевич Котов – журналист, имеющий постоянную аккредитацию в управлении криминальной полиции, – веско сказал комиссар. – Так что, прошу, Феликс Абрамович, излагайте вашу одиссею.
Гурвич переступил с ноги на ногу, одернул дорогую, из тонкой темно-серой замши, куртку и с независимым видом прошел мимо меня к столу. Медленно и с достоинством опустившись на предложенный стул, он вынул из нагрудного кармана вычурную с золотым тиснением коробку папирос "Publish smoky" и изящную перламутровую зажигалку в виде обнаженной женской фигурки, держащей на голове амфору, затем тщательно размял папиросу и со вкусом закурил.
Мы молча наблюдали за его действиями, понимая, что банкир не из тех, кто побежит в органы по пустякам. Чтобы решиться на такой шаг, Гурвичу должно было достаться, по моим расчетам, что называется "по самое не балуйся". Наконец, сделав несколько глубоких затяжек, он заговорил.
– Три дня тому назад я познакомился в театре, на премьере новой пьесы Семена Велисевича "Оборотни" с очаровательной женщиной, Анной Леонтьевной Закревской, как выяснилось, большой поклонницей творчества юного гения драматургии и профессиональным психологом. Мы чудесно провели вечер, посидели после спектакля в "Лайзе", погуляли по ночному городу, потом я проводил Анну до ее дома, и она, вполне естественно, пригласила меня на чашечку чая, – Гурвич мельком глянул в мою сторону, стряхнул пепел в предложенную комиссаром пепельницу и продолжал: – Как-то незаметно выяснилось, что Анна не только интересная и умная собеседница, но и просто роскошная женщина!
– И вы не устояли! – не выдержал я: этот вальяжный мартовский кот раздражал меня все больше и больше.
– Разумеется, как всякий нормальный мужчина, – галантно осклабился Гурвич. – То, что произошло между нами, не имеет отношения к делу, поэтому, комиссар, я прошу разрешения не уточнять деталей…
– Допустим. Пока, – кивнул Николай и занялся своей трубкой.
– Спасибо. Так вот, утром я проснулся довольно поздно, по вполне понятным причинам. Анны уже рядом не было, я услышал ее голос, доносящийся из кухни и напевавший какую-то модную песенку, уловил запах свежемолотого кофе и только собрался вставать, как мне показалось, что слышу чьи-то шаги в соседней комнате. Но едва я прислушался, шаги стихли в коридоре, – Гурвич аккуратно загасил окурок в пепельнице и извлек из кармана мятную пастилку, кинул в рот.
– Вы проверили, кто это был? – поинтересовался Ракитин, тоже с легкой гримасой брезгливости наблюдавший за банкиром.
– Нет. Специально нет, – покачал красивой головой тот. – Правда, когда я вышел в коридор, направляясь в ванную, то увидел на пуфике под зеркалом весьма занятную игрушку, которой раньше вроде бы не было…
– Уж не куклу ли, часом, господин Гурвич? – у меня неприятно засосало под ложечкой, и появилось четкое ощущение тяжелого, недоброго взгляда в затылок, так что я с трудом подавил желание обернуться.
– Вы, как всегда, чертовски догадливы, мистер журналист! – язвительно отозвался этот "казанова". – Именно куклу. Кстати, очень похожую на Анну. Я даже подумал сначала, что кукла сделана на заказ. Знаете, есть такой модный вид искусства…
– И вы рассмотрели ее? – продолжал я расспрашивать, решив не обращать внимания на его укусы.
Сейчас мне было важнее выяснить, прав ли я в предположении о назначении этих кукол? Мысль об этом преследовала меня со вчерашнего дня, когда я увидел первую куклу – Светланы Величко, а дополнительный толчок к развитию мои размышления получили после "эпохального" инсайта Колобка насчет религии вуду…
– Конечно, я заинтересовался! – заметно оживился вдруг Гурвич, вытащил новую папиросу и принялся постукивать ею по коробке. – Я даже взял ее в руки и, вы не поверите, господа, мне показалось, что она теплая! К тому же довольно тяжелая для своих размеров. Вы не в курсе, из чего сейчас делают куклы?
Мы с Ракитиным и Берестом переглянулись, и по молчаливому соглашению продолжил допрос Олег.
– Феликс Абрамович, а вы не пытались выяснить, откуда она у госпожи Закревской?
– Нет! – как-то странно дернулся тот и поспешно начал прикуривать папиросу. – То есть я собирался это сделать, но потом решил сначала принять душ и… – он запнулся на полуслове, еще больше сжался и даже снова побледнел, видимо, вспомнив дальнейшие события.
– Что с вами, Феликс Абрамович? – заметил его состояние и Берест. – Вам плохо?
– Н-нет, все в порядке. Теперь, – Гурвич уже справился с собой, глубоко затянулся и продолжал: – В общем, я думаю, это меня и спасло! Когда я минут через десять вышел из душа, то вдруг услышал стоны и хрипы, доносившиеся из гостиной, а потом и увидел… – он снова замолчал и сделал две-три затяжки. – Нет, господа, этого лучше не видеть! Там, в гостиной, на ковре Анна боролась с… сама с собой! Ну, то есть на Анну нападала женщина, как две капли воды похожая на нее! Копия!.. Я… я ничего не успел предпринять! Я был ошарашен и растерян! Я… я не знал, кому из них надо помогать!
– И никто из них не кричал и не звал на помощь? – уточнил Ракитин.
– В том-то и дело, что нет! – Гурвич в отчаянии сжал кулаки, позабыв про папиросу, и не заметил, что раздавил мундштук. – Одна из них ударила другую большим подсвечником – канделябром – по голове, и та, другая, упала на ковер, обливаясь кровью. Я не выдержал и вскрикнул. Тогда первая, я не знаю, была ли это Анна, обернулась и, улыбаясь, молча пошла на меня! Я отступил в коридор, и тут получил сильнейший удар сзади по голове!
– Значит, в квартире находился кто-то еще! – констатировал верный своему логическому кредо Берест.
– М-да, – хмыкнул Ракитин, – получается, что был. Но ведь мы у Закревской каждый сантиметр обнюхали! Никаких следов чужого присутствия!
– И тем не менее! – Николай, как всегда, был неумолим. – И что же было потом, господин Гурвич?
– Когда я очнулся, то в квартире, кроме мертвой Анны, никого не было, – уже как-то нехотя продолжал тот. – Голова моя буквально раскалывалась от боли, но крови я не обнаружил, только шишка изрядная. А дальше… Я подумал, что в убийстве заподозрят меня, и поэтому решил…
– …смыться! – снова не удержался я от комментария. – А проще говоря, струсил и бросил истекающую кровью женщину, с которой только что провел чудесную ночь! Идеальный поступок народного избранника!
– Господин Котов, по-моему, вы забываетесь! – лязгнул начальственным тоном Берест.
– Молчу, – буркнул я, встал и отошел к окну, доставая сигареты.
– У вас все, господин Гурвич? – сухо поинтересовался комиссар.
– В том-то и дело, что на этом мои несчастья не кончились, – окончательно стух наш банкир. – Когда я вернулся домой, то меня не пустил на порог мой собственный начальник охраны!
– То есть? – Ракитин сделал профессиональную стойку. – Что значит "не пустил"?
– Буквально! – развел руками Гурвич. – У меня же на входе система видеоконтроля, и вот мой Виктор Иванович, которого я знаю уже не первый год, опытный телохранитель, заявляет мне через громкую связь, чтобы я убирался куда подальше, будто я какой-то бомж! А когда я попытался урезонить его, мол, иди проспись Иваныч, наверное, перебрал вчера, пока меня не было, он послал меня по матери и другим адресам и пригрозил, что если не уйду сам, то он выйдет и мне поможет, потому как его хозяин давно вернулся и спит!
И банкир уставился на нас ошалелыми глазами. Мы, признаться, верно, выглядели не лучше. Во всяком случае, челюсти отвалились одновременно у всех троих. Первым опомнился Ракитин как истинный опер.
– Что же вы предприняли?
– Я здорово испугался, растерялся окончательно! – Гурвич говорил теперь каким-то заискивающим тоном, от прежней вальяжности не осталось и следа. – Согласитесь, для одного дня это уже было слишком! Я чувствовал, что здесь что-то не так: или меня кто-то очень умело пытается вывести из совершенно непонятной мне игры, или я не понимаю чего-то совсем очевидного. Короче, я от отчаяния и страха сначала поехал на дачу. Там мне стало совсем плохо, показалось, что кто-то следит за домом, и я решил приехать к вам.
– Мудрое решение, – кивнул Берест. – Здесь вам действительно ничего не угрожает, а вот насчет чести и достоинства…
– Дмитрий Алексеевич, расскажите-ка господину Гурвичу про вчерашние свои приключения в "Орионе", – предложил вдруг Ракитин, незаметно подмигивая мне. – Да и нам, сыскарям, не грех будет еще раз послушать…
Глава 5
Берест гнал машину почти наобум. Олег наотрез отказался заниматься "мистикой в служебное время" несмотря на присутствие непосредственного начальника. Тем более, заявил он, что "текучку" тоже надо кому-то разгребать, иначе она запросто может превратиться в натуральный снежный ком, так как поток сообщений о нелепых и жутких происшествиях за последние сутки начал угрожающе нарастать, а вразумительных объяснений этому до сих пор никто не смог дать. Собственно, это последнее обстоятельство как раз и склонило Николая на проверку моего второго "вещего сна". Он даже не стал давить на Ракитина за неповиновение, а просто озадачил его поисками запропастившейся куда-то Светланы Величко, которой не оказалось ни дома, ни на "работе".
У меня же внутри давно сидела уверенность, что все это: и смерть Закревской, и происшествие в кинотеатре, и прочие безобразия вроде разгрома группой молодежи мемориала памяти воинам-сибирякам (ребята, кстати, после этого выглядели так, будто только что проснулись и о своих "художествах" даже не подозревают!), и мои кошмарные вещие сны, и даже непонятные резкие смены настроения у всех нас – звенья одной цепи. Теперь сюда же пристраивались: странный угон моей машины и не менее странная, но добровольная явка Гурвича с повинной, да еще его жутковатый рассказ о двойниках. В какой-то момент разговора с банкиром у меня мелькнула мысль, а нет ли здесь действительно примеси магии? Но тогда разбуженная Ириной экстрасенсорика промолчала, и предчувствие исчезло. А вот теперь, заново прокручивая в голове всю беседу, я вдруг явственно ощутил зловещий ледяной сквознячок, принесший, показалось, далекий и знакомый шепот: "…будь осторожен… слушай себя… слушай эйдос – он знает все…"
Николай свернул на очередную узкую, извилистую как лесная тропа, улочку старого города, казалось, до отказа забитую вездесущим туманом. Он с размаху шлепался медузой в лобовое стекло, пытался зацепиться за дверцы и крышу и вязкими струями стекал с багажника на мостовую. Дело осложнялось тем, что я никак не мог вспомнить название той улицы, хотя мог в подробностях описать ее – стоило прикрыть глаза и картина восстанавливалась. Однако мы не теряли надежды, и Николай с обычной педантичностью обследовал эти застарелые городские вены по одному ему известному плану.
– Что ты думаешь по поводу показаний Гурвича? – нарушил молчание Берест, присматриваясь к щербатым контурам дороги, выныривающим из тумана.
– Он сильно напуган, хотя и старается держаться этаким казановой, которому все нипочем, но не врет, – я полез за сигаретами. – Ясно одно: то, что он увидел в квартире Закревской подействовало на него похлеще шока. Я бы, наверное, тоже слегка двинулся. Представь картинку: ты только что переспал с роскошной женщиной и вдруг видишь, как она раздвоилась и дерется сама с собой! Куда там Хичкоку или Кингу! – я закурил и приоткрыл боковую форточку.
– А как быть с его заявлением насчет собственного двойника, который устроил погром в "Орионе"? – Берест включил дворники, чтобы очистить стекло от водянистых следов тумана.
– Коля, ожившие двойники – это, конечно, из области фантастики, но… – тут я вспомнил драку в тумане возле кинотеатра, – что-то ненормальное вокруг происходит. А у банкира Гурвича скорее всего острое расстройство психики с явлениями расщепления личности, к тому же…
– …у журналиста Котова приступы ясновидения, – он отобрал у меня зажигалку. – А у котов так просто приступы чревовещания!
– Вполне возможно, – я вдруг совершенно успокоился, и ко мне вернулась прежняя задиристая манера разговора. – Вот видишь, сам с котом разговаривал?
– Он со мной. Ругался, п-подлец, что я его рыбу в холодильнике доел! П-представляешь, картинка?!.. – Берест как-то странно вздрогнул и затих.
– М-да, прямо как у Булгакова… Он в очках был?
– Кто?!.. Ах да, нет, нормальный! – Николай настороженно покосился на меня. – Ты на что это намекаешь?
– Стоп! – я заставил себя мыслить серьезно, хотя это и было чертовски трудно: мозг отчаянно сопротивлялся и старался отрешиться от непонятностей за тонкой ширмой иронии. – Я сдаюсь, не хватало, чтобы мы еще и с тобой разодрались из-за кошки, хотя вывод тут напрашивается очевидный: причина всего этого безобразия, по-моему, должна быть одна! Понимаешь, мы как бы находимся внутри многогранника – можем сосчитать все грани, а представить как он выглядит в целом не в состоянии. Короче, нужен человек, так или иначе знакомый с проблемой и способный свести все факты вместе, – я вызывающе уставился на Береста. – Ну-ка, Холмс, продемонстрируйте свой метод!
С минуту Николай молча крутил баранку, потом вдруг резко затормозил, так что я ощутимо приложился лбом о стекло.
– Вольский! – выдохнул он, выбросил окурок в окно и посмотрел на меня. – Уж ему-то по должности положено разбираться в подобной чертовщине.
– Браво, комиссар! – морщась, похвалил я. – Только водила ты никудышный.
– Ну, в данном случае, похоже, что Холмс – ты, – с сожалением изрек Берест.
– Благодарю, Ватсон, – раскланялся я. – Ну что, навестим ученого?
– А как же сон?
– До вечера еще далеко, успеем, – заявил я с уверенностью, которой не чувствовал.
Наоборот, во мне зрело убеждение, будто мы пытаемся стоять сразу в двух лодках, а впереди река раздваивается.
Но сейчас реальнее казался шанс с Вольским. Николай, видимо, пришел к такому же выводу, потому что резко развернул машину и взялся за рацию:
– "Букет", ответь "Тюльпану"! Прием…
– "Букет" на связи. Это вы, господин комиссар?..
– Выясните, где находится сейчас сотрудник Института психофизики Вольский Антон Аркадьевич. Жду…
Берест вырулил на проспект Молодежи, сбросил газ и перестроился в правый ряд, ожидая результатов проверки.
– Сдается мне, что наш ученый тоже в бега ударился, – высказал я предположение.
Николай не удостоил меня ответом, разглядывая белесые пласты и комья, облепившие голые тополя вдоль дороги. Всегда он так, наш Пинкертон, еще со времен ухаживания за моей старшей сестрой, когда щеголял безусым лейтенантом, только из "учебки" – ни за что не выскажется, если не уверен. Даже в порядке бреда. В отличие от меня.
"Фантастом" меня окрестили в шестом классе. Я тогда написал и публично зачитал свой первый фантастический рассказ, за что и был бит. А через полгода однокашники ходили за мной по пятам и просили дать почитать "что-нибудь еще", потому что рассказ оказался напечатанным в молодежном альманахе. Теперь-то мне за него стыдно, а тогда…
Сейчас же, несмотря на молчание Береста, я был почти уверен, что Вольского в Институте нет, а искать его следует, например, дома или на даче. Видимо, снова заработала моя экстрасенсорика, разбуженная Ириной. Не шел он у меня из головы, и все тут. Он, я, кинотеатр… Почему-то эпицентром всей этой неразберихи норовил стать именно "Орион"? Да еще Вольский?.. Неужели его и впрямь пытались задавить? Тогда – кто?!.. В ожидании ответа на запрос я откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза…
…Татьяна сидела в моем любимом кресле в своей любимой позе – скрестив по-турецки ноги, едва прикрытые легкой голубоватой тканью ее любимого шелкового платья. Высокая девичья грудь призывно проглядывала сквозь полупрозрачные складки – короче, на ней было одно лишь платье. Странно, но я нисколько не удивился, увидев ее, закурил и сел на журнальный столик напротив.
– Сколько лет мы не виделись?
– Не помню… Пять, шесть… Ты соскучилась?
– Тебя невозможно забыть… – Татьяна слегка повела плечами, грудь сладко шевельнулась под платьем. – А меня?
– Я помню…
Я почувствовал, как внутри всколыхнулось что-то горячее, желанное, давно забытое.
– Выпьешь?
– С тобой…
Я подошел к бару, плеснул в бокалы по глотку сибирской водки и бросил по кубику льда из морозильника. Она приняла стакан с полуулыбкой.
– За прошлое?..
– За настоящее.
Я разглядывал ее сильное гибкое тело сквозь запотевшее тонкое стекло и не мог оторваться: так приятно, так сладостно и так… давно!
Татьяна приподняла бокал и сделала маленький глоток.