Потом все заговорили разом. Шум за столом стоял такой, что звонка в дверь никто не услышал. Наде надоело звонить, и она достала из сумки ключи. В прихожей, снимая шубу, она была озадачена несвойственным для аксеновского дома галдежом. Надя постояла возле вешалки, машинально оглядела себя в зеркале, поправила прическу, осторожно вошла в столовую и остановилась на пороге. За столом все кричали и что-то доказывали друг другу. О чем шла речь, понять было невозможно. Со стороны могло показаться, что в квартире разразился крупный скандал, который вполне может завершиться мордобоем.
- Надя! - вздрогнула Елена Николаевна, заметив дочку. - Наденька! - Повторила она уже громко, вскочила и бросилась к дочери:
- Милая моя, родная, как я за тебя рада! - твердила мать, прижав Надю к себе.
Крики за столом смолкли. Все смотрели на Надю, словно видели ее впервые. Аксенов встал, поднял дочь и, словно ребенка, закружил по комнате. Николай Грыжин крикнул:
"Ура Надьке!" За столом его поддержали. Сева ловко выкатил со стула свою тушку, вырвал Надю из рук тестя и понес к столу.
- Ты что, Севка? Тебе после операции тяжести поднимать нельзя, - забеспокоилась Вера.
- Тоже мне тяжесть, - усмехнулся Кроткин.
- Карлсон, Вера права. Тебе рано изображать Голиафа, - согласилась с сестрой Люба.
Сева поставил Надю на пол и, обиженно посапывая, вернулся на свое место. Надю обступили и начали поздравлять. Каждый хотел до нее дотронуться и сказать что-нибудь хорошее.
- Что тут происходит? - растерянно спросила виновница торжества, наконец оказавшись за столом.
- Тут, Надька, спорят отцы, дети и бабушки, - пояснил молчавший все это время Николай Грыжин.
- О чем спорят? - не поняла Надя.
- О жизни.., твоей и твоего мужа. - Николай хотел что-то добавить, но опять запел его мобильный телефон.
- Грыжин слушает. Да, запрашивал. Вчера цены держались по тридцать два доллара за баррель. Хорошо, шлите факс.
23
Вера Никитина сегодня могла выспаться.
Она смену отработала, и теперь ей предстояло набраться сил. Водить трамвай вовсе не легкое дело. На работу приходится выходить ночью. В пять утра появляются первые пассажиры и надо выводить вагон на линию. Поэтому, услышав звонок в дверь, Вера взглянула на часы, по-мужски выругалась и, набросив халат, босиком вышла в прихожую.
Хотела спросить, кого там черти несут, но сдержалась и спросила:
- Кто там?
- Почта. Вам телеграмма, - ответил ломающийся мальчишеский голос.
Вера открыла дверь и увидела подростка с большой почтовой сумкой через плечо.
- Вы Вера Михайловна Никитина? - поинтересовался почтальон и, получив утвердительный кивок заспанной неприветливой женщины, подал ей бланк.
Вера расписалась и захлопнула перед носом мальчугана дверь. Бросив телеграмму на комод, она снова залезла в кровать и накрылась с головой одеялом. Но сон пропал. Стала думать: от кого могло бы прийти послание? Вспомнила про одинокую мать в деревне.
"Не случилось ли чего с мамой"? - кольнула сердце тревожная мысль. Женщина вскочила, взяла бланк и зажгла лампу. На улице давно рассвело, но свет в полуподвальную квартирку Дровяного переулка просачивался с трудом. Еще летом косые лучи низкого питерского солнца сюда пробивались, а зимой стоял полумрак.
Вера читала текст и ничего не могла понять.
Подпись на телеграмме, как она и предполагала, оказалась материнская. Но текст походил на розыгрыш.
"Дочь, я выхожу замуж. Бери Валю и приезжай". Дальше следовали дата и подпись.
Вера повертела бланк в руках, снова перечитала и, усевшись на кровать, стала думать, кто бы мог над ней подшутить. Число в телеграмме стояло сегодняшнее. Вера быстро оделась и, не завтракая и не умываясь, побежала на почту. Там долго изучали бланк, сверяли со своими бумагами и сообщили, что телеграмма подлинная, приняли ее из Бронзовицкого почтового отделения. Село Бронзовицы и впрямь было ближайшим от Крестов населенным пунктом, где имелась почта.
Вера набрала в магазине консервов, вернулась домой и стала собираться в дорогу. Кроме своих вещей, она собрала Валину сумку, чтобы та, придя из школы, не тратила время на сборы. После страшного романа дочери с Кадковым, о котором Вера узнала уже после того, как Эдик оказался в тюремной больнице, они между собой почти не разговаривали. Нет, о своем романе с богатым бизнесменом дочь поведала матери сразу. Вера только не знала, что этот богатый бизнесмен ее сводный брат.
В купленной Эдиком квартире Валя не жила, она даже боялась туда заглянуть. Валя продолжала ходить в последний класс, а после школы из квартирки в Дровяном переулке не отлучалась. Они с матерью молча вместе ужинали, когда трамвайные смены Веры позволяли ей бывать вечерами дома. Вера тряслась каждый день, боясь, что Валю посадят.
Она запретила дочери надевать злополучную лисью шубу - подарок бандита - и другие, купленные им вещи. Валя не спорила. Шли дни, а Валю никто арестовывать не приходил.
Веру однажды вызвали и сняли свидетельские показания. Она призналась, что знает о своем родстве с Кадковым, но дел с ним никогда не имела и даже в зрелом возрасте не встречалась. А видела его в детстве, когда мама работала у Кадковых в доме.
Следователь спрашивал и о квартире. Но Вера послушала совет Глеба Михеева, молодого человека из Москвы, и сказала, что купила дочери квартиру на свои деньги. Вообще Михеев им с Валей помог избежать большой беды, и Вера была ему очень благодарна. В те дни к ним приехала и Дарья Ивановна. Тогда Вера и узнала от мамы, что Кадков Валю изнасиловал. Вера жалела дочку, но тепла между ними не стало.
Валя пришла как всегда сразу после занятий. Вера молча протянула ей телеграмму.
Валя прочитала и удивленно посмотрела на мать.
- Чего вылупилась? Я знаю не больше твоего. Мать зовет, надо ехать. Я твои вещи собрала. Одевайся, быстро ешь, и пошли, - отрезала Вера.
На Новгородский автобус они едва не опоздали. От метро до автовокзала на Обводном канале мчались бегом. Автобус немного задержался, и им повезло. Билет купили уже у водителя. Двух свободных кресел рядом не нашлось. Вера села вперед, а дочь нашла место в последних рядах. Просить, чтобы пассажиры с ними поменялись местами, не стали. Все равно между собой они теперь не говорили, и так даже было лучше.
Вале в попутчики достался пожилой, сухонький дед.
- Пролезай, дочка, к окошку. Я курящий.
Буду выходить и тебя беспокоить.
Валя кивнула и устроилась в кресле у окна.
Короткий зимний день подходил к концу. Когда выехали из Питера, начало смеркаться.
Валя смотрела на летящие навстречу машины, домики вдоль шоссе и думала только об одном - как сказать матери? Эта навязчивая мысль неотступно преследовала девушку вторую неделю. Мать стала совсем чужая, и Валя ее побаивалась. Она не боялась, что мать ее ударит. Вера последний раз ее отлупила лет шесть назад и больше ремень в руки не брала.
Тогда Валя напялила мамину кофточку и ушла в ней гулять. - Кофточка была выходная, а Валя ее испачкала краской. Ребята присели поболтать и не заметили, что скамейка недавно окрашена. Но это были детские дела. Сейчас ей история с кофточкой казалась невинной шалостью.
Девушка поняла, что с ней что-то творится, не так давно. Хотя первая мысль пришла месяца два назад. В тот раз она не обратила внимания. На второй месяц Валя забеспокоилась. Но страшно ей стало по-настоящему, две недели назад, когда на уроке русского языка ее затошнило. Валя с трудом досидела до перемены и на следующий урок не пошла.
Своего отца Валя не знала. Она больше не интересовалась, какой он и кем был. Мама никогда об этом с ней не заговаривала. Однажды дочка спросила прямо: "Кто мой папа?" Мать посмотрела на нее и ничего не ответила. Валя мамин взгляд запомнила, и охота задавать этот вопрос у ребенка отпала. Когда Вале исполнилось шестнадцать, Вера ее предупредила:
- Родишь, как я, без мужа, - убью.
В Новгород они въехали уже в темноте.
Валя очень боялась, что ее укачает и опять начнет тошнить. Но все обошлось, до новгородского автовокзала она доехала нормально. Последний автобус на Лугу уходил через полчаса. Вера сводила дочку в платный туалет и купила им по стакану кофе с беляшами.
Беляши оказались холодными и жесткими, как резина, кофе мутный, горячий и безвкусный. Валя долго и трудно жевала свой беляш.
Но кофейная жидкость ее согрела. Потом они пошли в магазин, и Вера прикупила бутылку водки и килограмм разных конфет.
Старый, переживший не один капитальный ремонт автобус "Новгород - Луга" скрипел и надрывался двигателем. В щели несло холодом. Народ поднимал воротники и кутался. От тряски Валю начало мутить. Ехать им было не очень долго. С места они с мамой встали заранее. Остановки на повороте к их деревне не предусмотрели, но Вера упросила шофера, и он остановился.
Они вышли на шоссе, дождались, когда автобус, выпустив струю светлого дыма, съехал с обочины, свернули на проселок и двинулись к деревне. Красные автобусные огоньки растворились в синеве заснеженной бетонки, затем смолк хриплый рокот двигателя, и наступила тишина. Валя вздохнула полной грудью, тошнота пропала. Впереди не было ни фонарей, ни огоньков. Если бы не луна, пришлось бы шагать в полном мраке. Но однобокая луна искрила снег и освещала накатанную колею. Они шли уже минут сорок. Небольшой ельник остался позади, и справа замерцали огоньки бывшей колхозной МТС.
- Еще три километра, - сказала Вера и остановилась. Ладонь от ноши затекла, и она взяла сумку другой рукой. Консервы были тяжелые.
- Давай я понесу, - предложила Валя.
- Тебе тяжести сейчас носить нельзя, - отрезала Вера и зашагала дальше.
"Неужели она знает?" - испуганно подумала Валя и поспешила за матерью.
Два столба света ударили им в спину, затем качнулись, поднялись на холм и пропали, потом снова замаячили, но уже ярче.
Валя оглянулась. Свет бил из двух белых точек. За ними шла машина. Зимой дачники в Кресты не ездили, и Вера с опаской стала думать, кто бы это мог быть. Пока она раздумывала, машина их нагнала. Путницы сошли с колеи, давая проехать, но машина остановилась.
- Куда топаете, девочки? - спросил водитель.
- В Кресты топаем, юноша, - ответила Вера. Голос мужчины ей показался знакомым.
- Ой, Петр Григорьевич, это же Валя с матерью, - радостно сообщил водитель сидящему рядом пассажиру.
- Глеб, - прошептала Валя.
Михеев вышел, открыл заднюю дверь и запустил туда путешественниц.
- Как тепло, - обрадовалась Валя.
- Ясное дело, это же не колымага "Луга - Новгород", - заметила Вера.
- Петр Григорьевич, узнаешь девушку со Среднего проспекта? - спросил Глеб, трогая с места.
- Без лисьей шубы не узнаю, - признался подполковник и, повернувшись к женщинам, предложил:
- Давайте, красавицы, знакомиться. Я Петр Григорьевич Ерожин. Это для молодицы Вали, а для Веры просто Петр.
- Чего же знакомиться, раз вы нас знаете? - удивилась Вера.
- Одно дело: знать по делу, другое по телу… - скаламбурил сыщик Ерожин и пожал путницам руки.
Часть вторая
ДОБРЫЙ УБИЙЦА
24
Удар гонга прозвучал торжественно и глухо. Это означало, что служитель поместья господин Морвиль приглашал обитателей замка Тур Даржан к завтраку. Гоги Ираклиевич зевнул и посмотрел в окно. Яркий солнечный луч резко пробивался в щель между ставнями. Маэстро вовсе не жаждал вставать, и завтракать ему совсем не хотелось. Вчера после концерта артиста привезли сюда уже к ночи, до часу кормили ужином, да еще заставили играть на старинном клавесине. Гоги немало выпил и, вместо того чтобы рано лечь и выспаться, шалил до трех. Клавесин оказался расстроен, две клавиши у него западали, но пианист увлекся и, вдохновленный игрой на антикварном чудовище, долго потешал публику. Сегодня Гоги предстояло давать серьезный концерт, и такое поведение маэстро накануне выступления было возмутительно. Перед сном, возле огромного камина хозяйка развлекала гостей ужасными анекдотами из истории замка. Она поведала, что в правом флигеле есть комната, где по странному роковому совпадению, начиная с семнадцатого века, умирали все мужчины рода Даржан. Завел эту печальную традицию прапрапрадед Сьюзен, Ив Мария Клод де Даржан. Его принесли в злополучную комнату после дуэли, и он в ней скончался от ран.
Затем Сьюзен подробно описала последующие смерти. Комнату прозвали "шамбр де кадавр", и гостей никогда в ней не оставляли на ночь.
По словам Сьюзен, прислуга не раз замечала, как из этой комнаты по ночам выскакивают призраки и раздается жуткий смех.
- Я хочу, чтобы меня именно туда поселили на ночлег, - потребовал Гоги Ираклиевич.
Сьюзен возражала. Все отговаривали маэстро, но Гоги уперся. Видимо, хозяйка ни в шутку верила старым сказкам о предках, потому что в семь утра к гостю осторожно заглянул господин Морвиль и, пока не удостоверился, что Гоги спит, а не отдал концы, торчал у его изголовья.
Маэстро потянулся, разминая кисти, хрустнул костяшками пальцев и сел. Спал Гоги Ираклиевич в пестрой шелковой пижаме и в бигуди. Как бы ни устал артист, в каком бы состоянии ни оказался к ночи, "цирюльную" процедуру перед сном он проделывал неукоснительно. Вставать не хотелось, но в замке существовали свои порядки, а Гоги Ираклиевич "был человеком воспитанным и нарушать их не желал. Знаменитый гость понимал, что без него трапезу не начнут, а задерживать всех невежливо. Маэстро встал, распахнул ставни и, освободив свои седеющие локоны от папильоток, подошел к умывальнику. Возле раковины севрского фарфора стоял кувшин с водой и лежало мыло. Гоги Ираклиевич не первый раз гостил в замке и знал, что воду из кувшина следует на английский манер налить в раковину, предварительно заткнув ее пробкой, а умывшись, воду слить. Освежив лицо прохладной водой, маэстро надел свой стеганый халат, который всегда сопровождал его в гастролях, и, отшагав длинный коридор из флигеля, спустился в зал. С хозяйкой замка Гоги Ираклиевич вел дружбу не один десяток лет и потому мог себе позволить выйти к завтраку одетым по-домашнему. Столовый зал утопал в цветах.
Букеты стояли на камине, столике для визиток в холле, на огромном обеденном столе овальной формы и даже на полу. Цветы привез в замок специальный фургон, поскольку в легковые машины они не вмещались. Так парижские музыкальные гурманы выразили вчера во время концерта свое восхищение игрой приезжего пианиста.
Все уже сидели за столом и маэстро встретили громкими аплодисментами.
- Друзья, как видите, комната смерти мне нипочем. Я прекрасно выспался и вовсе не страдал кошмарами. Да и привидения меня не посещали, если не считать господина Морвиля, который появился в жуткую рань смотреть, не помер ли я.
- Браво, Тоги. Вы первый мужчина из моих поклонников, рискнувший на этот смелый эксперимент, - рассмеялась Сьюзен.
- Я уверен, что злой рок распространяется только на членов семьи Даржан. Вот если, моя дорогая, мы с вами сходили бы под венец, тогда я в эту комнату не пошел бы спать ни за какие коврижки. Но совершенно по другим соображениям, - многозначительно улыбнулся маэстро, целуя руку хозяйке.
- Вам, Гоги, это не грозит. Прожив весь век холостяком, вы изрядно набаловались, и теперь вас не оженишь, - ответила Сьюзен и посадила Гоги Ираклиевича рядом с собой.
Завтрак проходил в милой болтовне. Ночевать в замке остались человек десять. Все приехали сюда прямо после вчерашнего концерта маэстро, намереваясь и сегодня вечером слушать пианиста.
Гоги Ираклиевич с удовольствием участвовал в беседе. Он любил французский язык и говорил свободно, с едва заметным кавказским акцентом. От вина пианист отказался - ему предстояло вечером вновь покорять парижскую публику, и он позволил себе лишь чашечку кофе. Долго спорили, где обедать, и решили сделать это в Париже. Артист не хотел выходить на сцену после обильной трапезы, поэтому договорились направиться в китайский ресторанчик и ограничиться дегустацией экзотических блюд. Наконец завтрак подошел к концу.
Несмотря на конец зимы, погода в предместьях Парижа держалась теплая и солнечная.
Сьюзен предложила показать Гоги окрестности. Предстояла автомобильная прогулка, и Гоги Ираклиевич поднялся в свою "шамбр де кадавр", чтобы переодеться к прогулке. Достав любимый старомодный чемодан из ниши стенного шкафа, Гоги заметил кроме бирки аэропорта Орли на ручке чемодана еще одну бумажку с надписью на грузинском языке.
Маэстро сорвал ее и, поскольку в углу комнаты было темновато, подошел к окну.
"Мразь, теперь пришла твоя очередь" - прочитал Тоги. Артист побледнел, и руки у него задрожали. Гоги Ираклиевич уселся на маленький пуфик у постели и минут пять просидел не двигаясь. Затем вскочил, раскрыл чемодан, достал замшевую куртку, светлые брюки, рубашку и торопливо оделся. Быстро покончив с туалетом, что для маэстро было вовсе не свойственно, музыкант спустился вниз и, с трудом изобразив на лице светскую улыбку, попросил разрешения позвонить в Россию. Сьюзен провела его в кабинет. Современный телефон-факс совсем не вписывался в старинный интерьер отделанного дубовыми панелями кабинета. Гоги Ираклиевич уселся в кресло и принялся за набор номера. Он долго возился с телефоном, хотя у него дома в Тбилиси стоял такой же аппарат, но позвонить не смог.
- Сьюзен, у меня ничего не получается, - признался артист;
Хозяйка замка пришла, на помощь, но и у нее ничего не получилось.
- Что-то со связью, - она развела в стороны свои маленькие аристократические ручки. - Заедем во время прогулки на почту и спросим, в чем дело. С почты и позвонишь, - успокоила она гостя.
Колонной из трех машин компания выехала за чугунные ворота и покатила по маленькому городку. До столицы Франции от замка Сьюзен было не больше тридцати километров, но здесь протекала совсем другая, неторопливая жизнь. Городок выглядел вымершим. Из местных жителей им навстречу попался лишь продавец зелени, понуро кативший свою тележку. Почта находилась в конце улицы. Гоги Ираклиевич и Сьюзен, извинившись перед знакомыми за вынужденную остановку, вошли в маленький почтовый зал. Почтальон дремал.
Его разбудил колокольчик над дверью. Пожилой служащий с кавалерийскими усами, браво подкрученными вверх, поцеловал Сьюзен ручку и посетовал, сообщив, что французские телефонисты бастуют, а потому позвонить им не удастся.
- Возможно, в Париже не все телефонные узлы поддержали забастовку, и вам повезет, - ободрил он на прощание клиентов и снова погрузился в дрему.
Гоги Ираклиевич в автомобиле пытался шутить и не выказывать своего волнения, но это ему не слишком удавалось.
- Ты занемог? - встревожилась подруга пианиста, заметив, что ее знаменитый приятель не может найти себе места.
- Нет, дорогая, со мной все в порядке, просто я бы хотел скорее очутится в Париже и сесть за рояль. В моем концерте есть места, которые необходимо пройти перед выступлением.
Но Гоги лукавил. Он рвался добраться до действующего телефона. Однако связь не работала и в Париже. Телефонисты Франции вели себя солидарно. И лишь в военном департаменте, где у мадам Даржан служил высокопоставленный друг, Гоги Ираклиевич наконец получил возможность позвонить в Россию.