* * *
Да, разных чудес насмотрелся Виктор Казимирович за годы лечения. Впрочем, какое там лечение - так себе, общеукрепляющие процедуры, чтоб не сразу сдох, а могли докторишки на тебе несколько экспериментов поставить и пару диссертаций защитить. Так он понимал все эти методики.
Сегодня в отделение поступил новенький, и, как в таких случаях действуют в отношении лиц, невинно пострадавших или достаточно известных, его поместили в двухместную палату, а застеклённую дверь заклеили несколькими рядами газет. Впрочем, Сучетоков уже успел разузнать, что за птица приземлилась в их вполне уютном по нынешним временам гнезде, и теперь лишь выжидал удобного момента ошеломить высокого гостя своим явлением.
К сожалению, варианты встречи с новеньким, откровенно говоря, были ничтожны. Палата была снабжена всей необходимой сантехникой, еду видному человеку заносили внутрь, процедуры ему делали также в палате, а телефонная трубка у него была с собой, - на что ещё мог надеяться Сучетоков? Инсценировать пожар? Нарядиться в белый халат и прикинуться врачом? Вывернуть вечером на щите пробки? А если понарошку перепутать свою палату? Или зайти, чтобы позвать к телефону совсем другого человека? Ведь после того как они увидятся, их отношения резко изменятся. Правда, ещё неизвестно, в какую сторону.
Наибольший интерес для Виктора представляла история болезни нового обитателя их безнадёжного отделения. Неужели голубой? Да нет, вряд ли - эдакий шерстяной кабан может быть только гетеросексуалом. А если?
Стоя около загазеченной двери с мечтательным лицом, Сучетоков увидел, как открывается дверь последней перед спортзалом палаты. Виктор знал, что там разместился ещё один недавний постоялец, Парамон Синевол, убеждённый (как он себя представлял) натурал, даже учинивший Виктору при их знакомстве скандал за навязчивые расспросы сентиментального Сучетокова. Да это же очень кстати! Сейчас он затеет с Парамошей, не пожелавшим добровольно даже рассекретить своего имени (благо есть вполне доступные Виктору истории болезни), свару, ненароком заденет дверь и, как бы не по своей вине, станет для новенького непредсказуемым сюрпризом.
- Послушайте, любезный! - Сучетоков театрально простёр руку к высокому, плечистому парню, годившемуся ему в сыновья, который проходил мимо Виктора, направляясь, очевидно, в процедурный кабинет.
- Я тебе сказал: не базарь со мной. Понимаешь, я не только говорить - видеть тебя не могу, - Синевол ткнулся в дверь, расположенную рядом с палатой, около которой дежурил Сучетоков, но процедурная оказалась закрыта, и он слегка остолбенел, рассуждая, как теперь правильней поступить: сразу уйти к себе или всё-таки подождать медсестру, отлучившуюся, должно быть, совсем ненадолго.
- Мне на тебя тоже, может быть, смотреть неинтересно, а куда денешься? Как говорится, связаны одной цепью! - Виктор привычно растирал правой рукой нарост на лбу.
- Да это вы, педрилы, эту цепь и создали! Из-за вас теперь и натуралы подыхают! - Парамон с ненавистью уставился в полузакрытые глаза Сучетокова, который уже чувствовал, что безнадёжно влюбился в этого черноволосого дегенерата, мерцающего, словно лакированными, янтарными и вроде бы беспощадными глазами, однако же таившими, по наблюдению Виктора, пусть ничтожную, но всё же уловимую долю кокетства.
- Да брось ты! - бодрым, несколько подростковым голосом выкрикнул Сучетоков. - Ну а сам-то где заразился? По вызову ездил?
- Какое твоё козлиное дело?! - Синевол навис над Виктором и одурял его своим приторным потом. - Я не болен! У меня анализы берут. В расклад попал, понимаешь ты, чёрт драный?!
- Четвёртый раз, что ли, анализы? Ладно лапшу-то вешать! Да ты даже самому себе теперь правду не скажешь - от кого инфицирован. Потому и разницы никакой нет, будь ты весь из себя прямой или из нашего профсоюза, - Сучетоков увидел, как одеяло, которым было занавешено стекло на двери, расположенной напротив процедурной, отъехало в сторону и предъявило постоянно грустное лицо Марии Азиатской - героини нашумевшего телесюжета аппетитной Лолиты Руссо. - Я тебе дам один бесплатный совет: раз уж так судьба сложилась - тебе лучше быть среди тех, кто тебя поймёт и оценит, поможет, когда станет тяжело, решит твои проблемы.
Парамон отследил взгляд Виктора и повернул голову в сторону палаты Марии Азиатской. При этом его бревноподобная шея напряглась и на ней вызывающе выперла сонная артерия. Сучетокову показалось, что, если эта провокация продлится чуть дольше, он просто вопьётся зубами в столь притягательную для него шею. Но собеседник вновь уставился на Виктора наглым, таранящим взглядом, словно уже умудрился забыть о том, кто перед ним стоит и о чём они сейчас говорили.
- Сам посуди, разве я виноват в том, что ты ВИЧем обогатился? Не нужно на весь мир сердиться и на меня полкана спускать, - Сучетокову показалось, что Парамон несколько растерялся и, возможно, уже готов к некоторым уступкам. - Кто знает, сколько нам ещё плыть в одной лодке, вдруг мы как-нибудь и столкуемся?
Парень вдруг издал лающий звук и толкнул Виктора в грудь. От удара Сучетоков навалился на дверь и, испуганный, но довольный, вторгся в манившие его пределы, оказавшись во вместительном предбаннике.
- Ребята, вы что, очумели?! С утра такой хай устроили! Если вам у нас не нравится, мы вас выпишем, а скандалить здесь никому не позволено. Здесь же лечиться надо. Вот так! И девочку нашу не пугайте! - голос медсестры затекал в палату из коридора.
Парамон удалялся, негодующе ворча в пространство: "Погоди, гад, скоро тобой другие люди займутся!" Мария приоткрыла дверь и равнодушно следила за Виктором, который с тревожным вниманием вперился в рослого, полного мужчину, стоящего лицом к окну. Распалённая медичка, буркнув "Извините!", машинально закрыла Сучетокова в чужой палате и перешла на ласковый, кукольный голосок:
- Что, Машенька, разбудили тебя наши дяди невоспитанные? Иди, доченька, досыпай. Хочешь, я тебе в палату завтрак принесу?
- Мне-то есть о чём вспомнить - не зря пожил, понимаешь, поэтому я и готов к смерти, а он ещё ерепенится, думает, в жизни чудеса бывают. А чудес не бывает! - Виктор беседовал как бы сам с собой, на самом деле, всё ещё не решаясь первым заговорить с обитателем палаты, который теперь, уже явно оповещённый о вторжении, должен был обернуться и как-то прореагировать на незваного гостя. - Ой, извините меня великодушно! - Сучетоков, вместо того чтобы сделать шаг назад, прошёл вперёд и наконец-то очутился непосредственно в столь интересующей его палате. - Меня этот допризывник так огрел, что я думал, уже и не выживу. Просто нечеловеческая сила!
- Виктор Казимирович, вам действительно так нужно было добиться нашей встречи? - Игорь Кумиров не только развернул к вошедшему весь свой корпус, но и двинулся ему навстречу. - Вы думаете, здесь самое удачное место, чтобы ближе узнать друг друга?
- Да кто ж мог предположить, что вы и я, вот так… - Сучетоков с нескрываемым притворством в голосе попятился к выходу. - Игорь Семёнович, дорогой вы мой, да вас-то как бес попутал?!
- Ладно, уговорил. Молчание - это тоже работа, - Кумиров остановился и даже с усилием улыбнулся. - Ты здесь надолго?
- Да на один денёк, Игорь Семёнович, на один денёк. Да и вы, надо полагать, тоже ненадолго? - Сучетокова нисколько не удивил новый тон кандидата на пост генерал-губернатора. Странно, что он ещё раньше не заговорил с ним на "ты", как когда-то поступали номенклатурные коммуняки. Да он и сам был в партийных рядах и тоже так вот иногда изгалялся над нижестоящими и зависящими. Что делать? Так, наверное, и должно быть. - Вообще-то, я здесь давно свой человек. Врачишки-то всё удивляются - чего до сих пор не подыхаю. А я им: сам не знаю, внесите меня в отечественную Книгу рекордов.
- Хватит болтать! Не будешь о нашей встрече трепаться - проживёшь ещё дольше. Я оплачу тебе новейшие методы лечения, буду отправлять на курорты, - Кумиров всё-таки подошёл почти вплотную к этому музею всех грехов и, несмотря на всё своё искусство общения, с некоторым напряжением изображал теперь приветливость и беззаботность. Правда, где-то в глубине души он потешался над собой, застигнутым в СПИДовской клинике не серьёзными людьми, а вот этим заживо гниющим ничтожеством. Ну ничего, он найдёт способ добиться от этой твари молчания. - Постарайся сейчас понять главное: будет мне хорошо, значит, и тебе тоже, а малейший намёк просочится - не обессудь, к тебе применят самые изощрённые методы. Подыхать будешь мучительно. Думай, голова!
Дождавшись, пока незваный гость закроет за собой входную дверь, Игорь Семёнович принял решение изничтожить это существо, уже давно живущее в счёт неоплатного кредита. Наиболее удачной ему показалась идея выдать Виктора за Людоеда Питерского (а почему бы ему, кстати, и на самом деле не являться любителем человечины, разве он не на всё способен в своей никчёмной и зловредной жизни?). Теперь оставалось только набрать нужный номер и сказать несколько слов.
Глава 35
Откровения в кабинете ОППН
- Знаешь, Морошка, до последнего времени мне казалось, что я с каждым годом понимаю в жизни всё больше и могу достаточно просто разобраться в происходящем… Ты куришь? - Стас так внезапно перешёл от рассуждений к вопросу, что Соня слегка оцепенела, складывая разбежавшиеся мысли.
- Курю… Да. А ты чего спросил? - Морошкина мягко улыбнулась, словно чувствуя вину за неловкую паузу, на которую Стас, кажется, даже не обратил внимания. Вообще же, он производил непривычное впечатление своей обескураженностью. - А ты ведь никогда не курил? Начал, что ли?
- Да нет. Я к тому, что если ты куришь, то кури, - Весовой тоскливо глядел в пространство. - Мне спокойнее, когда другие курят, хотя это вредно, то есть и курить, и дышать дымом.
- Так мне курить или нет? - Софья рассмеялась, сочувственно всматриваясь в подрагивающее лицо одноклассника. - Что вообще с тобой стряслось? Влюбился? Мне-то ты можешь довериться. Вдруг я тебе чем-то помогу? А не помогу, так хоть посочувствую. Мы, бабы, знаешь, для того и нужны, чтобы вас, мужиков, слушать да потихоньку сочувствовать.
- Понимаешь, Сонь, я собрался поговорить с тобой на одну очень серьёзную тему, причём это больше важно для тебя, чем для меня, но вот прийти-то пришёл, а как начать - не знаю. Попробую покрутить вокруг да около - вдруг как-нибудь само проклюнется, - Весовой внимательно, словно за жизненно важным для него делом, наблюдал за тем, как Морошкина достаёт сигарету и зажигалку, закуривает, выдыхает первую порцию дыма, пенящегося в солнечных струях, пронзивших закопчённые оконные стёкла. - А ты про меня, наверное, мало что теперь знаешь? Сколько не виделись-то? А если и виделись, то не откровенничали. Я тебе не говорил тогда, на встрече, ну чтобы не омрачать общий праздничный настрой, - от меня ведь жена фактически ушла, то есть даже уехала. В Америку.
- Как?! Инка умотала?! Да у вас же всё так хорошо складывалось?! - Морошкина оборвала друга, чтобы несколько поддержать его своей уверенностью в благополучии семьи Весового. Авось хоть от этого необременительного женского участия ему станет легче, а то он уж нынче действительно слишком уныл. - Да она ж ещё в институте клялась никогда родину не бросать, что бы в России ни творилось. С нами же в группе иностранцы учились, так ей один парень из Греции, причём из богатой семьи, несколько раз предложение делал. Что ты! Ни в какую! Ты извини, что я сейчас вспоминаю…
- Господь с тобой, Морошка, когда ж ещё вспоминать, как не сейчас, пока мы с тобой ещё из ума не выжили. Ну а было у нас, кстати, не так уж всё и хорошо, хотя, честно сказать, не намного хуже, чем у других, - Стас вздохнул. - Последние-то годы мы, признаться, вообще не жили как муж и жена, а просто держались по инерции рядом. Я много думаю о таких вещах, как распад семьи, особенно в наше время, и прихожу к выводу, что это из-за всеобщей неразберихи, которая уже десять лет у нас творится. Ну не обойтись тут без политики! Ты можешь меня обвинить в безумии, по мне иногда приходит мысль о том, что, может быть, все приключения, а точнее, злоключения нашей страны, да и всего соцблока, - суть этапы хитроумного долгосрочного плана нашего правительства. Но тут же я спрашиваю себя: а где оно, правительство? За это время весь аппарат столько раз сменился, что те фамилии, которые звучали в начале перестройки, давно уже обесцвечены или даже объявлены вне закона. Как же они вернутся, чтобы всё исправить? Да никак!
- Неужели ты допускаешь, Стасик, что эти твои предполагаемые авторы столь загадочного плана могли допустить такой кошмар, в котором мы оказались? - Морошкина без стеснения и спешки изучала лицо Весового, поскольку понимала, что в его состоянии люди обычно смутно помнят, с кем и когда виделись, что ели и во что были одеты. - Они-то ведь тоже, чай, не на Марсе проживают?
- Да в том-то и дело, что не допускаю! Что же это, дорогая моя, за политики такие, которые могли согласиться рискнуть целостностью и могуществом своего государства, жизнями и судьбами миллионов сограждан?! - Весовой неожиданно строго и требовательно уставился на форточку, вернее, на петербургское небо, которое именно в этот момент погрустнело и смялось, словно капризное лицо младенца. - Согласись, Сонь, ведь то, что мы имели, чем пользовались, - это действительно были великие завоевания нашего великого народа. Шутка ли: бесплатное детство, оплаченная старость, возможность обеспечить всё население работой и жильём - это было воплощённое чудо! Семидесятые, которые теперь клянут, называют "застоем" - да это же, по сравнению с теперешним адом, был сущий рай!
- Не совсем так, Стасик! - Соня прервала речь друга жестом руки с сигаретой, пепел с которой рухнул на бумаги, лежавшие на письменном столе Морошкиной. Софья привычно сдула серый холмик за край стола. На очередном вздохе Морошкина исподлобья посмотрела на гостя. - В том времени было много насилия. Ну а сейчас, конечно, много ужаса. Иногда даже кажется, что действительно грядёт Второе пришествие.
- Да и я к тому же, пожалуй, пришёл, - Стас искренне обрадовался и протянул к собеседнице руки ладонями вверх, будто предлагал сыграть в "пятнашки". - Ты чувствуешь, как всё изменилось? Все события происходят с невероятной скоростью, а время просто утекает сквозь пальцы. Такого раньше, мне кажется, не было. Я думаю, это тоже свидетельствует о приближении чего-то апокалипсического. Заметь, Сонь, какой-нибудь мерзавец что-то совершит и вскоре - всё, нет его. Вот ведь как возмездие стало быстро приходить! Я, честно говоря, тоже жду Страшного суда, только чересчур грешен, чувствую - достанется мне по полной программе. Я самому себе всегда повторяю: те испытания, которым ты подвергаешься, ты заслужил! Помнишь, мы по истории проходили про чудаков, которые ходили по Европе и хлестали себя почём зря. Да и наши такие же были: обузу всякую на себе таскали, не пили, не ели, то есть сами себя постоянно наказывали. Я эту систему сравниваю со Страховым или Пенсионным фондами: начал ты над собой измываться, значит, открыл счёт на своё имя и на нём деньги на чёрный день копишь. Правда ведь, почти то же самое получается: когда в полнейшей нужде существуешь, себя, как врага народа, истязаешь, то получается, что и грешить некогда. Зато если что с тобой и случится, то ты уж таких лишений натерпелся, что после них, как говорится, и сам чёрт уже не страшен. Я, Сонь, может, в ересь впадаю, но что делать, нас в своё время слову Божью не обучали, а сейчас столько дел каждый день наваливается, что, по сути, на самом главном-то и не сосредоточиться.
- Я, Стасик, столь серьёзно не рассуждаю - всё же баба, а не философ, - Морошкина вмяла окурок в морскую раковину, используемую в кабинете инспекции по делам несовершеннолетних в качестве пепельницы, после чего вдруг состроила заговорщическую гримасу, не раз подсмотренную ею у своих подопечных. - Выпить хочешь?
- Давай! Я сейчас сбегаю. У нас ведь нынче с этим делом никаких проблем - спаивают народ всеми способами, - Весовой вскочил, приосанился и стал похлопывать себя по карманам. - А ты что будешь? Я за последние годы, пока из армии не уволился, где нам денег не платили, какой только дряни не употреблял, так что сейчас и не знаю, что в порядочном обществе пьют.
Услышав признание Весового, Софья невольно рассмеялась его мальчишески растерянному виду.
- Нет, Стасик, ходить никуда не надо, - Морошкина распахнула дверцу стола, наклонилась и извлекла початую бутылку, на дне которой плавно колыхались лимонные, кожурки. - В качестве не сомневайся. Это я сама настаивала. Состав: медицинский спирт, лимон, сахар, вода. Извини, что не целая. Мы тут иногда что-то отмечаем, а пьяницы-то из нас не очень сильные, вот и остаётся. А закусить - вот у меня бутерброд с колбасой от обеда остался, думаю, нам хватит. Ну что, готов?
- Да я что, Сонь, давай. У меня, кстати, бутылка кваса с собой есть. Я всю эту западную отраву не употребляю. Так что и запивка имеется. Я сегодня, когда квас покупал, продавщицу похвалил: как, мол, она виртуозно считает. А она мне и отвечает: я ведь, знаете, математический факультет закончила. Во куда людей загнали! В ларьки вместо НИИ и академии! А слова-то какие звучали: перестройка, демократизация, гласность, реформы! Десять лет прошло, и слова умерли: говоришь, а они, оказывается, ничего не значат. Короче, обесценились, как рубль: эдакая инфляция языка, - Весовой принял от Морошкиной бутылку и две рюмки. Пока Соня делила бутерброд, Стас наполнил посуду и шумно вздохнул. - Морошка, я хочу выпить за тебя, за прекрасную, добрую, умную женщину, способную к тому же на настоящую, истинно мужскую дружбу!
- Спасибо, Стасик, - Соня затаила дыхание, зажмурила глаза и выпила. Стас сделал это чуть позже и медленнее. Морошкина закурила и включила миниатюрный приёмник. Пространство заполнили звуки, похожие на шум работающего электронасоса. Соня покрутила ручку настройки и, услышав русскую песню, прибавила громкость. - Я теперь только наше могу слушать, да и то не всё. Знаешь, я эти повторения одних и тех же слов и звуков не понимаю. Может быть, возраст?
- И правильно делаешь, Морошка. А я эту белиберду почти каждый день вынужден терпеть да на чуму всякую смотреть, - Стас вслушался в мелодию, которая последние полгода часто звучала в эфире. Соня задумалась и даже прикрыла веки. Весовой решил не отвлекать Морошкину, и они молча стали слушать хрипловатый мальчишеский голос, исполнявший полюбившуюся обоим одноклассникам песню "Ревность":