* * *
Егоров закончил третью партию в шашки полным разгромом своего помощника Ильи Воронина.
– Еще хочешь? – спросил он.
Воронин, расстроенный тремя поражениями подряд, не смог скрыть огорчения.
– А техника у тебя слабая, только за счет зевков и выигрываешь.
– Технику какую-то придумал. Скажи просто: не умею проигрывать.
Воронин показал пальцем куда-то в сторону. За окном теплого рубленого дома летел и летел, исчезая в ночи, крупный снег.
– Пожалуй, нас тут к утру занесет. – Не занесет, – возразил Егоров.
Он удобнее устроился на стуле, отодвинул в сторону шахматную доску и уставился на экран небольшого телевизора, по которому шла прямая трансляция довольно скучных событий: пересекая подвальное помещение от угла к углу, заложив руки за спину, расхаживал взад-вперед Десятников. Иногда доцент останавливался, начинал жестикулировать, словно разговаривал с невидимым собеседником или самим собой и снова мерил шагами подвал. Вот Десятников в который раз остановился, прислушиваясь к каким-то звукам, поднял голову, спросил громко: "Есть здесь кто-нибудь? Живая душа здесь есть?" Не получив ответа, доцент уселся у стола, пробормотал что-то невнятное и плюнул на пол.
– Совсем человек извелся, – сказал Воронин. – Надо звать.
– Рано, – ответил Егоров. – Препарат, что ты ему ввел, ещё действует. Сейчас он чувствует себя, словно накануне напился в лоскуты, голова чугунная. Бесполезно с ним разговаривать в таком состоянии. Пусть немного очухается.
– А что за лекарство я ему вколол? – Воронин стал складывать шашки в пластмассовую коробочку.
– Тиогентал натрия, если тебе что-то говорит это название. Восемь кубиков – шесть часов глубокого наркотического сна.
– Лучше пользоваться традиционными средствами, хлороформом, например, – Воронин закрыл коробочку крышкой.
– Хлороформ – это позавчерашний день, – Егоров продолжал смотреть на экран. – Не надежно, не эффективно. И потом, как ты все это себе представляешь? Я сижу на заднем сидении автомобиля, выливаю хлороформ на какую-нибудь тряпку или вату, так? Займет это секунд десять. А Десятников понимает, что-то не так. Он чувствует острый неприятный запах. У него есть время на контрдействия. Мои руки заняты, твои на баранке. А за десять секунд можно много дров наломать. Он может выпрыгнуть из машины, вырвать ключ из замка зажигания.
– А что бы ты сделал на его месте?
– Для начала выколол бы глаз водителю, а там по обстановке.
– Вряд ли бы ты много успел за десять-то секунд. Шансы пассажира в такой ситуации практически равны нулю. Окажись я на его месте, просто сидел и ждал своей участи. Хотя, не могу представить себя на месте жертвы. Меня никогда в жизни не похищали. Да и кому нужно меня похищать? – Воронин глядел в черное окно, как в омут. – Вот если бы меня похитила одна подруга молодости, я бы не сопротивлялся. Представляешь, я возвращаюсь с работы, устал, жизнь не мила. И вдруг меня заталкивают внутрь машины и силой увозят в романтическое путешествие.
– А где бы ты хотел провести путешествие?
– На планете так много прекрасных мест, просто незабываемых, – глаза Воронина затуманились мечтательной дымкой.
– Ну, например?
– Феодосия или Судак, – Воронин приложился к горлышку пивной бутылки. – Много хороших мест, очень много.
– Получишь летом отпуск, – сказал Егоров. – Сам себя похитишь и отправишь наслаждаться жизнью в какой-нибудь Судак.
– Жена не отпустит, – Воронин снов глотнул пива. – Она сидит целыми днями дома, и всякие глупости ей в голову лезут. Что я молодухами от неё гуляю и всякое такое. Она ведь работала на галошной фабрике, совсем молодая на пенсию ушла. У них на вредном производстве, как у нас в армии, когда командируют в "горячую точку", день идет за три. Два сапога пара.
– Просто судьба.
– Теперь торчит целыми днями дома, как штык, – Воронин поморщился. – Телевизор посмотрит, сыну в рязанское училище письмо напишет, ужин сготовит. Сейчас, наверное, думает, что я у какой-нибудь бабы под боком. И на работу не идет. Говорит, я и так изработалась, как лошадь. Ревновать у неё здоровье есть.
– Скучно мне с тобой, – Егоров зевнул.
– И мне с тобой скучно, – Воронин допил пиво.
* * *
Устав от тягостного ожидания, Десятников подумал, что решение его судьбы откладывается на неопределенную перспективу. Просидев неподвижно на стуле полчаса, он почувствовал, что замерз, встал, сделав несколько кругов по подвалу, улегся на деревянный топчан, прикрывшись до пояса дубленкой. Придвинув под голову портфель, он незаметными движениями открыл сначала один, затем другой замочек. Преступники, как правило, не оставляют заложников в живых, – сказал себе доцент. Десятников потянулся, заворочался на своем жестком ложе. Параноидальный страх, управлявший сейчас его действиями, становился нестерпимым, причинял больше мучений, чем боль физическая. "Скорее бы все кончилось, – сказал себе Десятников. Только бы скорее все это кончилось".
Но интуиция подсказывала, что мучения, напротив, могут продолжаться бесконечно долго, а воображение, стоило лишь закрыть глаза, рисовало выпуклые зримые картины кровавой расправы и предсмертных страданий, ужасных в своей болезненности. Получив выкуп или хотя бы долю выкупа, преступники, это ясно как день, избавятся от Десятникова, который в будущем может стать центральной фигурой следствия. Ни слезы, ни уговоры, ни обещание молчать, разумеется, не подействуют на злодеев. Это тоже ясно.
Наверняка в этом загородном доме есть русская печь или камин. Там и сожгут останки расчлененного тела. Предварительно выпустят кровь в ржавое корыто, сольют в снег. Найдется в доме и топор. Руки, ноги, голова полетят в печку. А дальше? Выгребут обгоревшие кости вперемежку с углями, истолкут их в муку, свалят в выгребную яму. Возможно, в доме даже есть промышленная мельница, специально для таких целей, чтобы прятать концы в воду, не оставляя ни малейших улик.
Мужчины они серьезные, видимо, похищения людей поставили на поток, на конвейер. Только освободится место после Десятникова, тут же привезут следующего заложника. В таком деле без промышленной мельницы никак не обойтись. А может, дело совсем худо: он попался на крючок садистам, которые и выкупа требовать не станут? Они коллекционируют пальцы своих жертв… Или головы? Или ещё что-то? Другие органы… Десятников передернул плечами. Складывают части тела убитых в банки с раствором формалина, а эти банки ставят на полки, вместо книг. А потом длинными зимними вечерами разглядывают экспонаты своей страшной коллекции, любуются ими, вспоминают.
"А помнишь, как такой-то визжал, когда его кастрировали? Ой, как визжал, я чуть было не оглох. А потом, когда все кончилось, сразу успокоился, затих, даже сигарету попросил". А другой садист в ответ: "А помнишь, как доцент Десятников умирал? Ой, как трудно он умирал, бедняга. Как он ужасно мучался. Не поверишь: самому стало его жалко. Сроду не видел таких страшных мучений. Он весь поседел от боли". Говорит, а сам взгляда не может оторвать от содержимого стеклянной банки. Говорит, и утирает подбородок, потому что слюни бегут изо рта от этих воспоминаний.
Возможно, события примут несколько иной оборот. Садисты грязно надругаются над доцентом, выколют ему глаза, язык вырежут, а на груди выжгут каленым железом сатанинский знак, как некогда фашисты выжигали на груди партизан звезду… И оставят жить, но такая жизнь будет хуже страшной смерти, куда хуже. Десятников до боли сжал зубы. И ещё ему отрежут уши, конечно, уши отрежут. Это само собой.
"А уши– то, зачем отрезать?" -продолжил внутренний диалог Десятников. А затем, чтобы не смог узнать своих мучителей по голосам. Вот зачем. Что же тут непонятного? Это как пить дать, что уши оттяпают садовыми ножницами. Он погладил ладонью пока ещё целое ухо и одновременно запустил другую руку в глубину портфеля. Бумаги, бумажки, пара иллюстрированных журналов, ручки. Разумеется, портфель обыскали, вытряхнули все его содержимое на этот самый круглый стол посреди подвала, а затем бросили все бумаги обратно в портфель.
Нет, к содержимому портфеля не притронулись. Потной ладонью Десятников нашарил обмотанную изоляционной лентой рукоятку ножа с длинным трехгранным клинком, напоминающего штык китайского карабина. Теперь нужно действовать крайне осторожно. Его тюремщики наверняка скрытно наблюдают за поведением своей жертвы, они не должны ничего заподозрить. Возможно, они нашли нож в портфеле и теперь подглядывают за Десятниковым и посмеиваются: смотрите, какой умник нашелся, нож в портфеле носит. Тебя и будем этим ножичком на части мелкие рубать. Десятников заворочался, закряхтел, засовывая нож в рукав пиджака острием к локтю, а ручкой к ладони.
Вспомнились описанные в газетах случаи, когда заложникам удавалось бежать от перепившихся или потерявших бдительность преступников. Иным даже удавалось расправиться со своими обидчиками. Вытащив руку с ножом из портфеля, Десятников осторожно застегнул его замочки. Так или иначе, теперь у него есть оружие, совсем неплохое оружие для ближнего боя. И ещё вопрос, кто кому станет уши резать. Нож лежал в рукаве вдоль предплечья, холод стали пробивался сквозь тонкую материю рубашки. Да, насчет ушей – это ещё вопрос. И насчет всего прочего – тоже вопрос. Кто и чьими останками печь топить станет – большой вопрос.
Теперь Десятников испытывал робкую надежду на спасение, но мысли, неприятные, страшные мысли, не уходили, от них по спине бежал холодок. Обычно людей похищают по чьей-то наводке. Что ж, это вполне укладывается в схему событий. Возможно, все это козни врагов, злопыхателей, тесно связанных с преступным миром. Десятников морщил лоб, напрягал память, стараясь извлечь из её темных глубин имена врагов или друзей, которых можно заподозрить в связях с мафией, но тщетно. Аспирант Павлинов как-то обмолвился, что купил у бандитов угнанную в Европе машину. Неужели он?
Десятников вспоминал тщедушного Павлинова, долговязого, с впалой грудью, вечно непричесанного. Мразь, как он смог? Видимо, проигрался в карты, а рассчитываться нечем. Он и сказал бандитам, мол, чиркну вам имя и адресок одного доцента, у которого тесть большая шишка, с этого дела вы снимете такой навар, что надолго хватит. Но есть тут одна заминка… Павлинов не играет в карты. Десятников пробовал как-то затащить аспиранта на преферанс, но то ответил, что карты в руки не берет.
Не в домино же он проиграл Десятникова, не в шахматы. Бандиты в домино с Павлиновым не сядут. Аспирант отпадает. Не того поля ягода, кишка у него тонка с бандитами якшаться. А про мафию он тогда просто сдуру ляпнул, болван этакий. Такому хлюпику, как Павлинов, мафия, небось, за каждым кустом мерещится. Но если не он, то кто же?
А может, жена, Люся? Снюхалась с каким-нибудь подонком, и однажды они решили, что Десятников им помеха. К чему таиться, прятаться, если можно встречаться, жить открыто? Вот и предстоящий отъезд Люсии к родственникам в Тулу теперь выглядит подозрительно. Не к родственникам она едет, а куда-то в другое место, со своим сожителем едет. Змея, сука. Законопатила живого мужа в этот сырой склеп, где он без посторонней помощи отбросит копыта через день-другой. От жажды, от холода. То-то она в последнее время все дулась, как мышь на крупу, все морду воротила, не желая с ним разговаривать. Якобы обижалась на что-то. Вот в чем, оказывается, секрет её обид. А он, слепой дурак, проспал все на свете, проглядел жену. Крякнув, Десятников сел на топчане, едва не выронив из рукава нож с трехгранным клинком. Боже, как он был наивен. И Люся, змея подколодная, отдала на растерзание бандитам собственного мужа.
Неужели нельзя было расстаться по-человечески, цивилизовано, как интеллигентные люди? Загс, заявления, развод. Она опасалась, что Десятников станет настаивать на разделе имущества, станет судиться из-за денег, дачи, квартиры, наконец, постельного белья. Судиться и судиться, до исступления, до посинения. Меркантильная сучка, тварь. Вот ведь тварюга какая. Опустив голову, он, раздавленный ужасными мыслями, невидящими глазами уставился в пол. Как все гнусно, как беспросветно…
* * *
– Олег Олегович, вы не спите?
Десятников дернулся всем телом, как от удара током, поднял голову. Голос знакомый, точно, это голос Сорокина или как там его? В распахнутый над лестницей люк пробивался яркий электрический свет. Человек стоял на ступеньках, звал Десятникова, манил рукой к себе.
– Олег Олегович, поднимайтесьльная. Идите наверх, тут холодно. Идите же сюда,
Встав на ноги и сделав несколько шагов вперед, Десятников снова испытал легкое головокружение. Ну вот, все страхи, все догадки и версии в прошлом. Сейчас ситуация разъяснится, сейчас любое объяснение, пусть самое чудовищное, лучше неизвестности. На ватных ногах он дошагал до лестницы, кистью левой руки придерживая нож в пиджачном рукаве. Одна ступенька, другая. Он зажмурился от яркого света, словно просидел в полутемном подвале, по крайней мере, год.
Большая комната, обшитые деревом стены, камин. Не похоже, чтобы здесь глумились над людьми, пытали пленников, выжигая на их телах сатанинские знаки. Крышка погреба упала, скрипнули половицы, собака залаяла совсем близко, видимо, в будке возле дома. Эти звуки вернули доцента из мира воображения в мир реальный, земной.
– Вот к столу проходите, присаживайтесь.
Егоров показал рукой на стул с мягкой спинкой.
Доцент, опустился на стул, плотно прижав рукав со спрятанным в нем ножом к бедру.
– Очень тут у вас мило, – сказал он первое, что пришло в голову.
– Хороший домишко, без лишней роскоши, без архитектурных излишеств, но построен на совесть.
– И подвал глубокий, – машинально отметил Десятников. – А стены не промерзают.
– Да, натерпелись вы там, понимаю, – Егоров вздохнул так тяжко, будто в погребе сидел именно он, а не доцент. – Обстоятельства заставили нас применить, так сказать, неординарные методы. За что сразу хочу попросить прощения. Кстати, супруга ваша предупреждена, что эту ночь вы проведете вне дома. Срочная деловая встреча. А подробности мы сочинять не стали, у вас это лучше выходит, сочинительство.
Егоров как-то криво двусмысленно усмехнулся.
Десятников, озираясь вокруг, покрутил головой, задержал взгляд на черном ночном окне, на экране выключенного телевизора и тут только заметил человека с неопрятной взъерошенной головой, узнав в нем водителя "Мерседеса". Тот, скрестив руки на груди, стоял за спиной доцента, подпирая плечом косяк двери, ведущий или в соседнюю комнату или на кухню.
– Здравствуйте, – сказал Десятников.
– Уже здоровались сегодня, – ответил водитель каким-то резким, отрывистым голосом, похожим на собачий лай.
– Кофе, чтобы согреться, не хотите?
– Горячего кофе можно. Я и вправду замерз немного там, внизу.
– Организуй крепкого кофе, – попросил Егоров Воронина.
* * *
Теперь ясно, преступников в доме двое: собеседник Десятникова и тот, что отправился организовывать кофе. Значит, шансы на спасение отнюдь не малы. Если действовать быстро, использовать момент неожиданности… Животный, дикий страх, парализовавший доцента в подвале, не пропал окончательно, страх заставлял соображать быстро, толкал к решительным действиям. Этот мужика, сидящего рядом, можно за пару секунд приколоть ножом к стулу. А голову того, седого и лохматого, разбить первым попавшимся под руку предметом, табуреткой или… Десятников снова огляделся по сторонам, выбирая тот тяжелый предмет, которым разобьет голову водителя.
Вот хотя бы этой массивной пепельницей с острыми углами, вырезанной из целикового куска мрамора. Дурная башка этого водителя, должно быть, разлетится, как гнилой орех, надвое развалится. Итак, суть плана такова: он выхватывает из рукава нож и острым трехгранным клинком бьет этого черта в грудь, в самое сердце. Хватает со стола пепельницу. А водитель уже бежит на помощь своему хозяину. И получает острым углом пепельницы в лобную кость. Десятников на несколько секунд смежил веки, представляя себе кровавую картину расправы над преступниками, и твердо сказал себе: такое, увы, тебе не под силу, этого ты сделать не сможешь.
Жить захочешь – сможешь, – поправил сам себя внутренний голос.
– Вас, наверное, интересует, почему вы здесь? – поинтересовался Егоров. – Но, упреждая вас, сразу отвечу: вы здесь для того, чтобы прояснить один вопросик. Пустяковый вопросик, чисто житейский.
– И ради того, чтобы прояснить какой-то там житейский вопросик, нужно было меня похищать, травить всякой дрянью? – к Десятникову окончательно вернулся дар речи, он почувствовал себя увереннее. – Ничего себе, прояснить вопросик…
– Невероятно, но факт. Всего один вопросик. Я его задам, а вы честно ответите. Возможно, мы расстанемся друзьями.
– Вот кофе.
Неслышно подоспевший водитель поставил на стол две чашки и занял прежнее место у дверного косяка.
– Вопросик у нас такой, – Егоров придвинул ближе к себе чашку. – У вас учится студентка Лена Романова.
Десятников утвердительно кивнул головой.
– Это ещё не вопрос, – Егоров размешал сахар. – Это утверждение. Вы поддерживали с Романовой половую связь? Это вопрос.
– Помилуйте, – Десятников вытаращил глаза. – Помилуйте, я же преподаватель. Да, Лену я припоминаю, есть такая студентка. Между прочим, студентка прилежная. Между прочим, успевает по моему предмету.
– Значит, половых отношений у вас не было, между прочим? Так и запишем, – сказал Егоров, но ничего записывать не стал.
– Что вы? – Десятников продолжал таращить на Егорова круглые как пуговицы глаза. – Есть же на свете этика. Есть же дистанция между преподавателем и его учениками, то есть, ученицей. Есть грань, переступить которую нельзя. Невозможно.
Вот все и разъяснилось: эта потаскушка Романова навела на него бандитов. Мстит, подлая душа. А он ещё на Люсю грешил, на жену. Люся, конечно, способна на многое, но до такой мерзости не опустится. И аспирант Павлинов ни при чем. А Романова, ничего себе штучка. Нет, плохо Десятников знает женщин, с его-то опытом и такие накладки – это непростительно. И зря он, не подумавши, сказал этим чертям, что связи с Романовой вовсе не было, глупо.
Надо было по-другому, дескать, была интрижка, девчонка сама затащила его в постель и всего-то один единственный раз. Он глубоко сожалеет о пришедшем, раскаивается, не может простить себе эту слабость, казнит себя, ну, и так далее. Но теперь поздно идти на попятную, нужно стоять на своем, до конца стоять. Но с какой целью Романова натравила на него этих бандитов? Мстит за то, что бросил её – вот ответ. Но ведь не он бросил Лену, сама порвала все отношения. Сама его бросила, сама же и мстит. Нет, это не логично. И что это за странные вопросы: была ли у него с Леной половая связь? Сами знают, а спрашивают. Или не знают?