– Я работаю со студентами, молодыми людьми, – продолжал Десятников, отметив, что голос его не дрожит, звучит спокойно, без срывов. – А в преподавательской работе всякое случается. Бывает так, что какая-то студентка воспылает чувствами к преподавателю. И моя профессиональная обязанность не давать никакого повода для надежды на взаимность. Никакого. Мы со студентами по разные стороны баррикад. Моя обязанность…
– Пощадите, Олег Олегович, – Егоров склонил голову на бок и жалобно посмотрел на Десятникова. – Отрицательный ответ засчитан, как ответ.
– Я просто хотел прояснить ситуацию, – Десятников постарался улыбнуться. – Хотел, чтобы до вас дошло…
– Уже дошло, – оборвал Егоров доцента. – Кстати, у вас красивая улыбка. Женщинам, должно быть, нравится, когда вы улыбаетесь. Если бы у меня была такая улыбка, о-о-о… Но я, к сожалению, улыбаюсь редко и оскал у меня какой-то не журнальный. Боюсь после нашего разговора, если вы и дальше будете врать, то перестанете нравиться женщинам. Еще та будет улыбочка, пугающая. Рот до ушей, как у Буратино. И другие части тела могут пострадать.
– Только не надо этого пси… психологического давления, – теперь голос Десятникова дрогнул. – И почему вы интересуетесь моей личной жизнью?
– Не вашей. Вы меня вообще не интересуете ни с какой стороны.
– Не знаю, что там напридумывала эта Романова, только она лжет, – выпалил Десятников. – Она лжет, вы ей верите, а мне поверить не хотите. У меня жена, я избегаю случайных связей. Тем более со студентками. Потому что репутацию берегу.
Егоров, не слушая доцента, придвинул к себе какой-то предмет, отдаленно напоминающий клещи.
– Знаете, что это такое? – спросил он
– Даже не догадываюсь.
Десятников смотрел на него затравленными мутными глазами.
– Всего-навсего щипцы для колки грецких орехов. Вы любите грецкие орехи? Очень полезный диетический продукт, создание самой природы. Впрочем, орехи это так… Этими щипцами можно расколоть все, что угодно. Да, простой и эффективный механизм, продается в хозяйственных магазинах. А раскалывает все на свете, – Егоров задумчивым взглядом уставился Десятникову между ног. – Хоть камень расколоть можно,
Егоров, балуясь, защелкал щипцами. В глазах Десятникова стояли слезы, он путался в словах.
– Прошу… Я ведь искренне… Я ведь понимаю, случилось недоразумение какое-то. Досадное, – он шмыгнул носом. – Все, что зависит от меня… То есть от вас…
– Прекратите, возьмите себя в руки. Если и дальше так разговор пойдет, то, уверяю, вам понадобится все ваше мужество. Все, до последней капли.
– Я не трогал эту потаскушку, – тонко вскрикнул Десятников, но осадил себя, быстро сообразив, что занесло его не туда. – Она сама, – сказал он тихо. – Сама ко мне в постель залезла. Воспользовалась слабостью. Минутной слабостью. Она потаскушка. Она со всеми подряд. А вы… А я…
– Слушай ты, урод корявый, – голос Егорова стал злым. – Еще пара таких слов, и я тебя убью. Твое тело будут находить по кускам. По ошметкам, разбросанным в разных концах города и области. Так что, у тебя даже могилы своей не будет.
– Не будет, – Десятников повторил последние слова и вытер тыльной стороной ладони влажные веки. Страх поднимался откуда-то изнутри, из желудка, подступал к горлу, как кислая блевотина.
– Ничего особенного у меня с ней не произошло, – промямлил Десятников. – Ничего особенного. Несколько встреч. Ну, поцеловал её, ну, как обычно…
– Ты поцеловал, она забеременела, – кивнул Егоров.
Десятников ошалело посмотрел на Егорова, оглянулся по сторонам, потрогал кончиками пальцев лоб и губы.
– Значит, он нашей любви с Леной ребеночек, так сказать, случился? – тупо спросил Десятников.
– Случился, – подтвердил Егоров, – потаскун ты этакий.
– Вот, значит, в чем дело, – Десятников снова оглянулся по сторонам и повторил загробным голосом. – Вот в чем дело. И что же теперь?
* * *
Теперь нужно действовать, другого уже не остается. Доцент краем глаза покосился на щипцы для колки орехов, лежавшие на столе перед Егоровым. Нужно действовать. Он уже наполовину вытащил нож из рукава пиджака, пряча предплечье под столешницей, сжал ладонью замотанную изолентой рукоятку. Осталась самая малость: броситься вперед, вонзить клинок в грудь этого мерзавца.
– Вижу, это известие вас не взволновало, – Егоров продолжал усмехаться. – И уж тем более не обрадовало, – он допил кофе и отодвинул чашку в сторону. – А что же вы кофе не пьете?
– А вот как раз собираюсь.
Десятников и не узнал свой голос, таким глухим и напряженным он сделался.
Двинув корпусом обеденный стол, Десятников выхватил из рукава нож. Поднимаясь на ноги, он оттолкнул стул, занес вверх руку, хотя собирался не делать отмашку, а ткнуть противника ножом в грудь или вонзить клинок снизу, под ребра. Но за долю секунды он изменил решение.
По столу покатились опрокинутые чашки, стул, на котором только что сидел Десятников, упал спинкой назад. Егоров, совсем не готовый к такому развитию событий, инстинктивно поднял предплечья вверх, стараясь защитить лицо и грудь от удара клинка, то была слишком слабая защита. Еще он успел отклонить корпус назад и пнуть Десятникова носком ботинка чуть выше подъема ноги, в берцовую кость.
Удар оказался слишком слабым и не совсем точным.
– Лягаться? – заорал Десятников пронзительно тонким голосом и вместо того, чтобы ткнуть Егорова в незащищенную часть корпуса, сделал новый замах, чтобы ударить сильно и наверняка.
Но секундная заминка решила итог короткой схватки. Воронин, на протяжении всего разговора безмолвно подпиравший плечом дверной косяк, выхватил из-под брючного ремня пистолет с взведенным курком, снял его с предохранителя и, прижав локоть к бедру, дважды выстрелил навскидку, не целясь. Доцент вздернул к потолку руки, выронил нож и повалился сперва на стол, а потом на пол, увлекая за собой клеенку с посудой. Егоров, не успевший даже испугаться, вскочил на ноги, сделав шаг вперед, наклонился и заглянул в раскрытые глаза Десятникова, за мгновение густо налившиеся кровью.
– Ты его подстрелил, – сказал Егоров. – Черт, ты его подстрелил.
Двумя руками он схватился за плечо Десятникова, перевернул тело на живот и стал разглядывать черное отверстие точно посередине затылочной кости.
– Ну, черт побери, – Егоров опустился на корточки. – Откуда у него этот нож?
Воронин топтался над телом доцента и никак не мог решить, что делать в этой ситуации оправдываться или лучше смолчать.
– Надо было обыскать этого деятеля. Вот ведь чего удумал, – неожиданно для самого себя он пнул мертвого доцента ногой в бедро. – Машину сейчас подогнать или до утра подождет?
– Не знаю, – Егоров пожал плечами. – Голова идет кругом от недосыпу, а тут ещё этот труп. Ты, Илья, все испортил. Мы вместе все испортили. Никогда бы не подумал, что научный работник может всерьез замахнуться ножом на человека, век живи, век учись. А ты, стрелок, только что оставил ребенка без отца. Дите появится на свет, а родной отец уже в могиле. И ты ещё улыбаешься.
– Недавно в соседнем доме человека убили за то, что он заглядывал в замочные скважины соседних квартир. А в моем дворе человека пристрелили только за то, что он снял колпаки с чужой машины, а этот с ножом бросился. Сидите мирно, кофе пьете, за жизнь разговариваете и вдруг этот нож.
– Я так думаю, что это с твоей машины колпаки сняли. И в твою замочную скважину заглянули.
Глава 12
С раннего утра Егоров заперся в своем кабинете. Плохо выспавшийся и немного раздраженный, он послушал по радио последние известия, заварил растворимый кофе и снял целлофан с коробки шоколадных конфет. Он пробежал глазами заголовки вчерашней газеты, найдя нужный материал, стал читать. Так, вот абзац о бедолаге Розове-старшем. Так, жестоко избит в собственном подъезде, пострадавший доставлен в травматологическое отделение городской больницы номер… Врачи оценивают его состояние… Надо же, даже о состоянии его здоровья написали, словно больницу попал не торгаш, а фельдмаршал. "По данным, полученных редакцией из конфиденциальных источников, покушение на жизнь торгового работника было отнюдь не случайным. По мнению нашего источника, г-н Розов тесно связан с теневыми структурами. Сам пострадавший опасается за свою жизнь, полагая, что бандиты смогут довести свое дело до конца и в больнице. Что ж, торговля, как и прежде, остается криминогенной зоной, где человеческая жизнь всего лишь уцененный товар".
Эта газетенка сплошная глупость, чтиво для недоразвитых. А эту галиматью написал, – Егоров посмотрел на подпись под обзором событий, – написал некто Дмитрий Ларионов, надо запомнить. Егоров свернул газету и бросил её на подоконник. Да, информация не слишком умная, но не в этом соль. Главное Розов-младший, бухгалтер, теперь уж точно знает, какая неприятность случилась со старшим братом. У Розова-младшего, разумеется, есть своя версия происшествия, он никак не связывает этот неприятный инцидент с мафией, во всем винит себе, страдает из-за того, что подставил брата. Так должно быть по логике жизни, в конце концов, есть же у этого сукина сына сердце в груди. Как бы то ни было, теперь Розов-младший явится в больницу, никуда он не денется.
День ожидается спокойный, без сюрпризов. А начать его можно с прослушивания записанных на пленку разговоров Лены Романовой. Теперь, когда кончилась эта тягомотина с поисками папаши будущего ребенка, можно вздохнуть свободно, снять прослушивание. Но если девочка влипла в эту историю, не сегодня так завтра может влипнуть и в другую. Пусть аппаратура пока остается на месте.
Вытащив из ящика стола большой настольный диктофон, Егоров перемотал кассету на начало, нажал кнопку ускоренного воспроизведения. Из динамика раздался странный скрип, будто двигают по паркету тяжелую мебель, заиграла музыка. Ах, не ту кассету он запустил, вторую, а следовало начать с первой и слушать все в порядке очередности. Ладно, пусть крутится эта, какая, в конце концов, разница? А вот телефонный звонок Егоров нажал кнопку воспроизведения записи в нормальном режиме. А, старая знакомая Вероника Устинович.
* * *
– Ты сегодня в ликбезе не была? – голос Вероники казался взволнованным.
– Сама знаешь, чего спрашиваешь? – голос Лены, напротив, звучал устало, как-то тускло. – Я и вчера не приходила. А что, проверку устроили на первой паре?
– На его паре всегда проверки. Но я не из-за этого звоню. Тут одна ситуация, довольно странная.
– Что за ситуация? – Лена не выразила заинтересованности.
– Десятников пропал бесследно.
– Найдется. Этот не пропадет.
– Говорю же, пропал, с концами, – Видимо, Вероника удивилась безразличию Лены. – Дело вышло так, совершенно скандально. У нас второй парой сегодня семинар Десятникова. Мы собрались в аудитории, ждем его пять минут, десять. Ирка, его последняя любовь, аж вся извелась, извертелась вся, а я с ней рядом сидела. Ирка и говорит: профессора кислых щей нет, и примадонны нашей Лены Романовой тоже нет. Это наводит на размышления. Видно, вместе они науку постигают, рядышком и сильно увлеклись, перезанимались – и смеется.
– Ирка получит чем-нибудь тяжелым по башке, – пообещала Лена. – Хотя её хрупкую девичью головку даже утюгом не прошибешь.
– Это я так про Ирку, к слову, – Веронике не терпелось рассказать о главном. – Сдим мы так, сидим, и уже всем ясно, что пары не будет. И вот открывается дверь – и в аудитории сразу тихо становится. Входит женщина, вся из себя, одета-разодета. Входит в аудиторию и становится там, где обычно Десятников торчит, возле первого стола. Я смотрю, глаза у женщины заплаканные, красные и лицо отечное. Она спрашивает у Никифорова, как угадала, что именно он староста: "Олег Олегович у вас сегодня семинар ведет?" Никифоров кивает, а женщина снова спрашивает: "А вы не знаете, где он сейчас находится?" Все молчат, мы понимаем, что женщина делает что-то не то, и она это понимает. Всем как-то неловко за нее. А она стоит, словно хочет перед нами разрыдаться. Стоит и не уходит. Тишина в аудитории, все молчат, глаза отводят, всем неловко.
– Может, Десятников ей денег должен, а она уже кофточку в магазине отложила, а рассчитаться нечем.
– Ты скажешь, – Вероника шумно вздохнула. – Сразу видно, это для неё вопрос жизни и смерти. Это ведь жена Десятникова нарисовалась. Я первая все поняла, потому что видела её раньше, заметная женщина, яркая блондинка.
– Как интересно. И долго она так стояла столбом?
– Долго. Стояла и все не могла поверить, что мужа её нет в аудитории. Наконец, она сказала "спасибо" и вышла за дверь стремительной походкой. Мы толкаем Никифорова, беги за ней, узнай, в чем дело. Она влетела к декану, а Никифоров вошел в приемную и сел у дверей, секретарши как раз на месте не оказалось. Никифоров слышал весь разговор. Оказалось, Десятников не ночует дома. Ты представляешь? Его супруга убеждена, что её котик переживает очередное увлечение, очень глубокое. Такого ещё не было, чтобы он дома не ночевал – и вот скандал. Жена подозревает, что во всем виновата какая-то студентка, с которой у Десятникова связь. Накануне его исчезновения жена поругалась с доцентом, из-за каких-то пустяков, не уточнила. В первую ночь, когда Десятников не пришел ночевать, жена подумала, что он просто обиделся. На вторые или третьи сутки она забеспокоилась всерьез. Нашла его расписание занятий, прибежала в институт.
– Уж, не думает ли его женка, что Десятников у меня отсиживается?
– Имен она декану не называла. А может, наш староста только говорит, что не назвала. Жена Десятникова настаивает, что у него роман со студенткой, и дело пахнет керосином, разводом то бишь. Ну, наш старик утешал её, как мог. Воды газированной из сифона наливал, все приговаривал: вы не беспокойтесь, мы не допустим… В смысле, не допустим, чтобы талантливый преподаватель и ученый в одном лице морально разложился на глазах здорового коллектива. Утешал её, утешал, а под конец, кажется, сам всплакнул, за компанию. Короче, старик вежливо закруглил разговорчик, как он умеет. Такой говорун. Ясно, что декану этот скандал нужен, как боль в печенке. Потом кто-то слышал в коридоре, как старик крыл матом Десятникова и в хвост и в гриву. Говорит: у жен хватает наглости приходить в это святое место, в деканат, то есть, со своими семейными дрязгами. Я, что им обязан мужей искать? А завтра, глядишь, притащат сюда грязное белье для постирушек. А Десятникову обещал, как только тот объявится, хвоста накрутить.
– А жена Десятникова успокоилась?
– Старик умеет успокаивать. А жена вышла из ликбеза, села за руль какой-то иномарки и укатила. Теперь Десятникова могут с кафедры турнуть. Ирка себе целый день места не находила.
– Черт с ней, с Иркой и с Десятниковым тоже – сказала Лена. – Ирка – это вообще не женщина, а теремок на гнутых ножках. А Десятников самоуверенный болван, петух гамбургский. Этот Олег Олегович давно уж для меня пустое место. Сама не понимаю, что я нашла в нем в свое время? Где у меня глаза были?
Егоров остановил воспроизведение, перемотал ленту назад и прослушал последние реплики Лены. Тон девушки показался ему фальшивым, неубедительным. Он поднялся с кресла, распахнул форточку и прикурил новую сигарету. А эта Вероника ничего себе девица, говорила много, но о главном ни слова. Даже не обмолвилась, что отношениями Лены и Десятникова интересовался какой-то мужчина, назвавшийся доверенным лицом Романова. А она, Вероника, разумеется, ничего не сказала, потому что о взаимоотношениях доцента и Лены ничего не знает, а если бы знала…
Вероника молчит, хотя наверняка уже связала исчезновение Десятникова и тот самый разговор с Егоровым в кафе мороженом. А может, потому и молчит, что поняла: дело тут нечисто, жалеет, что языку дала волю? Или совесть заедает? Вряд ли, совесть, как ей и положено, спит. Вероникой двигают исключительно шкурные соображения. Впрочем, не важны побудительные мотивы к действию – важно само действие, – решил Егоров. Вероника молчит – это главное. Он нажал кнопку диктофона.
– Я ведь тебе ещё тогда говорила: держись от него подальше, – в голосе Вероники появились назидательные нотки. – Совершенно пустой человек. Но ты меня не послушала. А теперь Никифорова запросто вызовут в деканат, поговорят с ним по-хорошему. Спросят, с кем из студенток поддерживал отношения Десятников? Его припугнут, мол, срежем на экзамене, и он поделится своими соображениями. Красный диплом – ради этой цели он родную мать заложит.
– Соображения Никифорова – пустые слова. А если ко мне начнут приставать с расспросами, просто пошлю их всех подальше.
– В крайнем случае, подключишь отца, все само собой рассосется.
– Вот именно, могу подключить отца, – с вызовом сказала Лена. – А Никифорову, если он станет распускать сплетни и делиться в деканате своими гнусными соображениями, не о красном дипломе придется думать, а подыскивать надгробье на свою могилу. Потому что его отец, копеечный лавочник, дорогое надгробье сыну не поставит. Скорее сам удавится.
– А что голос у тебя такой уставший, тебя прямо не узнать?
– Что-то сердце побаливает. Вчера "скорую" вызывала. Думала коньки отброшу, так плохо, – Лена остановилась, сообразив, что сказала лишнее. – Ты извини, я пойду прилягу.
– А твой отец знает, что тебе плохо?
– Конечно, не знает. Он откопал какого-то пентюха профессора, и тот звонит мне через день, все приехать хочет. Я уже устала от него. Врачам из "скорой" я больше доверяю. Пока, – Лена положила трубку.
Егоров промотал ленту вперед, но ни на той ни на другой стороне кассеты не нашел ничего интересного. Нужно ли сообщить Романову о недомогании дочери? Но, судя по всему, новости никакой нет, все люди время от времени болеют, а случается, и "скорую" вызывают. Егоров посмотрел на наручные часы. Что ж, поскольку срочных дел в первой половине дня не предвидится, можно послушать первую пленку, точно узнать, какая хворь приключилась с его подопечной. Он заменил кассету в диктофоне, нашел нужное место, пропустив первые дежурные реплики двух собеседников.