- Вижу, - сознался я со вздохом и пошел звонить двум своим старым приятелям из полиции, тем, которых я даже при нынешнем положении вещей мог все еще считать друзьями. Мне хотелось выяснить, есть ли у следователей реальные, а не чисто умозрительные основания предполагать, что Терри Вилфорд и Айрин Боулз поддерживали контакты между собой до убийства. Я попросил их обоих сделать это для меня; и в ответ услышал, что они попытаются, но твердо ничего не обещают, и я отправился в постель.
Мне было не до сна. Я все время, помимо своей воли, думал об этих убийствах, и у меня в голове мелькало множество отрывочных мыслей, возникали отдельные картинки, никак не связанные между собой. Рано или поздно они, как крошечные отрезки проволоки, притянутся друг к другу, как магнитом, и сольются в стрелку, указывающую на чье-нибудь лицо, но пока это была лишь хаотичная мозаика из пестрых кусочков, черточек и линий, как имеющих, так и не имеющих прямого отношения к делу, представляющих собой тем не менее отдельное имя или отдельный факт. Я лежал, глядя в потолок, пытаясь разобраться в чехарде собственных мыслей.
Незадолго до полуночи зазвонил телефон. Это был Халмер.
- Я у Вики, - сказал он. - Донлон нас преследовал. Он где-то поблизости.
- Кроме слежки, он ничего не предпринимал?
- Нет.
- Он вас пытается напугать, не дайте себя втянуть в историю.
- Я останусь здесь на ночь, - заявил он. - А то мало ли - вдруг этот гладкий кот полезет к Вики.
- Если еще что-нибудь случится, свяжись обязательно со мной, - наказал я.
Глава 13
Халмер больше не позвонил, и ни один из двух моих знакомых тоже - во всяком случае, до десяти часов утра, когда я вышел из дому и на метро поехал в Манхэттен.
День ожидался такой же отвратительный, жаркий и душный, воздух уже нагрелся и неприятно щипал ноздри и горло. Выйдя в десять часов на улицу, я тут же ощутил, как меня обволакивает что-то, напоминающее теплую влажную шерсть, возникшую из воздуха и затруднявшую ходьбу. На мне была белая рубашка с короткими рукавами и расстегнутым воротом, без галстука, и, пока я шел к метро, она уже успела пропитаться потом и прилипнуть к коже.
Поезд, в котором я ехал, был почти пустым. Вентиляторы немного помогали, но целью моей поездки был Манхэттен, поэтому я старался не обращать на них внимания, так как знал, что на выходе меня ожидает духота, еще похлеще, чем в Куинсе.
В связи с тем, что добраться подземкой до Нижнего Ист-Сайда возможности не было, а в лабиринте манхэттенских автобусных маршрутов я никогда не мог толком разобраться, то пришлось сделать широкий жест и взять такси. Тут мне в кои-то веки повезло - салон оказался с кондиционером - хотя поначалу вряд ли это обстоятельство можно было счесть за удачу: влажная от пота рубашка промерзла насквозь, и я сидел стуча зубами, не думая ни о чем, кроме пневмонии, тогда как люди по обе стороны машины изнывали от жары, изо всех сил обмахивая себя журналами и газетами.
Не успел я привыкнуть к сухому прохладному воздуху в такси, как мы прибыли в новую штаб-квартиру "Самаритян Нового Света". Фасад напоминал магазин, только витрины были закрашены простой белой краской, на которых красовались надписи, выполненные золотыми буквами. На витрине слева от входа, наверху, было написано: "Самаритяне Нового Света", а чуть пониже: "Американская церковь". Оставшаяся часть витрины была исписана фразами и изречениями вроде: "Задумайтесь о своем спасении", "Епископ Вальтер Джонсон - опекун и наставник", "Добро пожаловать, открыто круглые сутки", "Иисус пошлет вам утешение", "Войди и примирись с Богом" и так далее. Витрину справа покрывали надписи на ту же тему, но другого содержания, как бы дополняя и развивая общую идею примирения с Богом, а на стеклянной панели двери скромно значилось: "Вход к Спасению".
Выйти из такси было равносильно тому как залезть в чулан, битком набитый зимней одеждой. Чуть ли не задыхаясь, я поспешил пересечь тротуар и войти… то ли в лавку? То ли в церковь? То ли в миссию?..
Вошел и остолбенел! Я ожидал увидеть привычную, характерную для Ист-Сайда обшарпанную обстановку, плюс стулья или скамьи для паствы. Вместо этого я очутился в прохладном полумраке выдержанного в бледных тонах помещения, напоминавшего внутренность калифорнийских монастырей. Стены были покрыты простой штукатуркой и белой краской, как и потолок, который пересекали темные деревянные балки, пол был из доброго старого дерева, пропитанного олифой, десяток рядов церковных скамей с высокими спинками - темных, деревянных, хорошо отполированных - были обращены к находившемуся в дальнем конце помещения смутно видимому алтарю, тоже белому, с золотой и пурпурной окантовкой по краям. По стене за алтарем вилось какое-то растение наподобие плюща, создавая впечатление свежести и покоя.
Воздух здесь был прохладные и сухим, очень приятным, гораздо более естественным, чем в такси. Направляясь к алтарю по центральному проходу, я почувствовал, как весь расслабился, словно непонятным образом завернул за угол и передо мной возник мой дом. Я чуть было не улыбнулся, просто тому, что оказался здесь, и ощущение это никоим образом не было ни религиозным, ни мистическим; скорее чисто эстетическим, относящимся к архитектуре помещения. Оно возникло от восторга, который охватил меня, от контраста этого величавого полумрака с духотой и ярким солнечным блеском нью-йоркских улиц.
В помещении не было ни души, но мне почему-то не хотелось искать кого-либо. Я стоял перед алтарем, разглядывая лежавшие на белой парче предметы: свечи, большую раскрытую книгу, медный кубок, квадратный кусок черной материи, вышитый золотом по краям и все остальное. И даже, когда я заметил, что плющ, вьющийся по задней стене, искусственный - как я мог бы догадаться и раньше, - это не ослабило того очарования, которое произвело на меня помещение с самого начала.
Не знаю, как долго я стоял так, но я не шевельнулся до тех пор, пока справа от алтаря не открылась неприметная на первый взгляд дверь и вышедший из нее человек в длинной белой сутане, подпоясанной белой переплетенной веревкой, не обратился ко мне со словами:
- Доброе утро, брат. - Закрыв за собой дверь, он подошел ко мне и сказал: - Рад, что вы к нам заглянули.
Все в нем было выдержано в одном церковном стиле, кроме лица, которое гораздо больше подошло бы не монаху, а банковскому клерку или почтовому служащему. Оно было округлым, бледным, расплывчатым с блекло-голубыми глазами за стеклами очков в легкой пластмассовой оправе. Однако его начинающая лысеть макушка создавала впечатление тонзуры, выбритой у него на голове, и голос его звучал глубоко, уверенно и проникновенно.
Я сказал:
- Я хотел бы поговорить с епископом Джонсоном.
- Ах, - вырвалось у него. - Значит, цель вашего посещения светская.
- Меня зовут Митчелл Тобин. Эйб, то есть Абрахам Селкин должен был позвонить епископу и предупредить о моем визите.
- Возможно, - ответил он. - Я пойду сообщу епископу, что вы пришли.
- Благодарю вас.
- Не за что. - Он, повернувшись, направился к двери, но остановился у нее, снова повернулся, поглядел на меня и сказал: - И все же, брат, когда я впервые увидел вас, то решил, что у вас совсем другое на уме.
Я перевел взгляд на алтарь и снова на него:
- Возможно, вы правы. Но это может и обождать.
- Спасение всегда откладывают на потом, - заметил он и, пройдя через дверь, оставил меня в одиночестве.
Я продолжал созерцать алтарь и, нахмурившись, спрашивал себя: "Что же такое он прочитал у меня в глазах?" Когда монах открыл дверь, я секунду или две не подозревал о его присутствии. Что тогда было написано на моем лице? О чем я думал, пока стоял в этом псевдомонастыре?
О днях своей службы. Едкая ностальгия вкралась в мои мысли, оживив воспоминания из тех времен, тронутые плесенью за давностью срока, словно они, подобно старинным изделиям из бронзы, слишком долго пролежали в сундуке на затонувшем галионе. Я припомнил отрывочные короткие моменты совместной службы с Джеком Стиганом, моим партнером, и еще более краткие мгновения наслаждения с Линдой Кемпбелл, в чьей постели оказался, когда Джока застрелили.
Мне захотелось с кем-нибудь поговорить. Я порылся в архивах своей памяти, извлекая образ за образом: друзей нынешних и бывших - странно, что я еще не забыл их имена - знакомых, родственников - словом, всех, выискивая среди них того, к кому бы мог пойти и высказать тот миллион слов, так и не произнесенных мной за этот год.
Мне даже захотелось побеседовать с этим банковским клерком, облаченным в белые монашеские одеяния и с лысиной-тонзурой. Но это было бы лишь самобичеванием, и не чем иным, как пустой тратой времени, и отвлекло бы от дела. А оно не терпело отлагательств, так как упиралось в убийство Терри Вилфорда, убийство Айрин Боулз, возможное убийство Джорджа Пэдберри, арест Робин Кеннели и более чем вероятно таило угрозу если не для меня, так для оставшихся партнеров "Частицы Востока". Даже если бы и был какой-то прок в граничащем с невозможным - в том, чтобы излить невысказанный за год миллион слов, - время и место для этого были неподходящие.
Думаю, что человек в белом облачении, вернувшись, не увидел на моем лице ничего, что могло его заинтересовать. Я взял себя в руки и, стоя у двери, мысленно готовил вопросы, которые намеревался задать епископу Джонсону.
Монах, или кем бы он там у них ни числился, взглянул на меня и кивнул так, словно только что выиграл заключенное с самим собой пари.
- Епископ примет вас с радостью, - произнес он. - Прошу вас, следуйте за мной.
Я прошел за ним в небольшую бежевую комнату с несколькими креслами и раскладными столами - очевидно, помещение для переговоров - и через нее - вверх по лестнице. Мы поднялись на третий этаж и, проследовав по темному серому коридору, в который выходило множество дверей, очутились в почти лишенной мебели, если не считать стоявших по центру два белых табурета, комнате. Два запыленных окна без всяких гардин, занавесок или ставней выходили на А-авеню и Томпкинс-Сквер-Парк. Мой сопровождающий сказал: "Епископ сейчас придет" - и вышел, закрыв за собой дверь.
Комната была квадратной, футов десять на десять, с серыми стенами и пожелтевшим, в пятнах потолком. Пол покрывал выцветший линолеум с темным узором. Краска на табуретах пооблупилась. Стекло в окне справа в верхней части рамы треснуло и было заделано липкой лентой, отставшей с одного конца трещины.
Облик комнатушки был в общем-то характерным для зданий по соседству, и, может, поэтому контраст между нею и залой на первом этаже невольно действовал на нервы. Почему эту комнату они сохранили в таком виде? Зачем было еще больше подчеркивать ее убожество, оставив с голыми окнами и почти без мебели?
Я подошел к окну и выглянул в парк, где было полным-полно детей, резвившихся, качавшихся на качелях и игравших в баскетбол так, словно снаружи не было изнуряющего пекла. Я стоял, глядя в окно, пытаясь не дать себе отвлечься от цели своего визита.
Не прошло и двух минут, как дверь открылась, и вошел епископ Вальтер Джонсон, удивив меня тем, что не заставил себя ждать; мне почему-то казалось, что меня долго промаринуют в одиночестве.
Сам епископ Джонсон тоже не мог не вызвать удивления. Я не представлял его себе отчетливо, но в моем списке "тех, кем бы он мог оказаться с виду", и в помине не было стройного, с короткой стрижкой, слепого мужчины, лет тридцати, в опрятном светло-сером костюме и с отливающим перламутром серым галстуком.
Войдя в комнату, он закрыл дверь, сделал два шага вперед, втянул носом воздух, протянул руку и сказал:
- Мистер Тобин? Рад с вами познакомиться. Вчера вечером позвонил Эйб и сообщил, что вы зайдете.
Я поспешно отошел от окна, спеша скорей пожать протянутую мне руку.
- Епископ Джонсон? Как дела?
- Да, я - епископ. - Улыбка его так же, как и рукопожатие, внушала доверие. - Садитесь, - предложил он и указал рукой на одну из табуреток, а сам без суеты подошел к другой и сел на нее.
На него нельзя было смотреть без сожаления. Его слепота была того рода, что делает глаза безжизненными, серыми и почти не моргающими - такая нелепая деталь на таком красивом лице. Должно быть, он это понимал, потому что сразу же, как только сел, достал темные очки и надел их. Я понял, что он вошел в комнату без них только для того, чтобы я сразу понял, что он слеп, и не мог не восхититься тем, как ненавязчиво этот человек подчиняет себе окружающих.
Сев напротив него, я произнес:
- Надеюсь, что Селкин объяснил, по какому поводу я хотел с вами встретиться?
- Думаю, что да. Из-за этих убийств в какой-то степени. Но в основном из-за ключей.
- Верно. Возникает вопрос, как Айрин Боулз - так звали девушку, которую тоже убили…
- Да, я знаю.
- Ну вот. Спрашивается, как она могла попасть в помещение.
Он кивнул:
- Насколько я понимаю, вы хотите знать, сколько ключей и у кого они?
- Да, пожалуй.
- Здесь у нас двое ключей, - ответил он. - Один, вместе с несколькими другими не на связке, лежит в старом потайном ларце в среднем ящике стола в моем кабинете наверху. Я проверял, он на месте. Другой, вместе с другими ключами, на связке, всегда, как правило, находится в кармане Риггса, нашего служки, и он тоже все еще там - можете проверить. - Он склонил голову набок. - А теперь, думаю, вы не прочь узнать, есть ли какая-то связь между Айрин Боулз и "Самаритянами Нового Света".
Он попал в точку, но меня поразило, как он мог догадаться, каким будет мой следующий вопрос.
- А что - это не исключается? - ушел я немного в сторону.
Он развел руками:
- Нет, во всяком случае пока. Никому из нас, постоянных обывателей, не известна женщина с таким именем, хотя, конечно, некоторым из живущих здесь приходится время от времени иметь дело с такими, как она. Конечно же я буду и дальше наводить справки, если что-то всплывет на поверхность, буду только рад позвонить и поставить вас в известность.
- Спасибо. - Я не успел даже опомниться - он ответил на все мои вопросы еще до того, как я успел их задать, и предложил свою помощь до того, как я о ней попросил. У меня не оказалось ни малейшего шанса обдумать его ответ и прийти к какому-то мнению - о нем лично.
Я заметил:
- Просто мне кажется, если кто-нибудь из здешних постоянных обитателей был связан с Айрин Боулз, то маловероятно, что при таком развитии событий он в этом сознается.
Он негромко возразил:
- В этой обители друг другу не лгут, мистер Тобин.
- К убийцам это не относится - им придется лгать, - заметил я. - На карту поставлена их жизнь.
- Душа важнее, чем жизнь, - ответил он. - И в этом доме нет убийц, уверяю вас. Ваш убийца где-то там, за этими стенами, мистер Тобин.
- Возможно.
- Когда вы нас получше узнаете, - продолжил он, - вы поймете, откуда у меня такая уверенность.
- Возможно, вы и правы, - согласился я. - Впрочем, есть и еще что-то, о чем бы я хотел вас спросить.
Он широко улыбнулся:
- Знаю. О "Частице Востока"?
- Вы опять угадали, - признался я, начиная испытывать легкую досаду. - Вызывает недоумение - как это религиозная община могла сдать помещение в аренду под кафетерий в Гринвич-Виллидже.
- Недоумение? А что в этом особенного?
- Одно с другим не вяжется, - попытался я втолковать. - Молодежь, которая посещает подобные заведения, далека от религии.
- По-моему, - возразил он, - кафетерий вряд ли можно считать рассадником зла. Там нет ни наркотиков, ни проституток, ни азартных игр, нет даже крепких спиртных напитков. Между церковью и кофе конфликта нет и не было, мистер Тобин. Боюсь, что он присутствует только в вашем воображении, забитом штампами.
- Где уж нам уж… - не скрывая раздражения, ответил я. - Конечно, я не дока в вопросах веры…
- Особенно нашей? - Его улыбка стала заметно саркастической. - Как можно разобраться в том, о чем никогда прежде не слышали? О вере, о которой вы не имеете представления? О нашей церкви, расположенной в бывшем складском помещении? В Нижнем Ист-Сайде? Ну что, мистер Тобин, вы по-прежнему уверены, что вам с нами все ясно?
- Здесь все по-другому, - кивнул я. - Не могу в этом не признаться. Я обычный мирянин.
Епископ снова склонил голову набок, и благодаря темным очкам возникло впечатление, будто он пристально разглядывает меня. Задумчиво, скорее для себя, спросил:
- Я, наверное, должен перед вами извиниться?
- Что вы, ничуть, - ответил я, не поняв, о чем он.
- Брат Вильям, - объяснил он, - поведал мне, что, как он думает, вас тревожит совсем другое, никак не связанное с объявленной целью вашего визита. Скажу вам, у него очень зоркий глаз. Хотел бы я, чтобы мой слух не уступал его зрению. В вашем голосе мне послышалась горечь, и я ошибочно принял ее за сожаление - признак недалекого ума - реакцию, к которой уже успел привыкнуть. Но брат Вильям оказался прав, не так ли? То, что я услышал, - это борьба с самим собой, чтобы не высказать того, что накипело на душе?
- Пусть так, - не замедлил я с ответом. - Надеюсь выйти из этой борьбы победителем. Вы были знакомы с Терри Вилфордом до того, как он пришел с предложением взять в аренду ваше прежнее помещение?
Поколебавшись, словно собираясь перевести разговор на другую тему, он все же ответил:
- Нет, это была наша первая встреча. Его привела миссис Джойс Риган, он дружил с ее сыном Эдом.
- Вы сразу приняли идею открыть там кафетерий?
- Нет, не сразу. Даже и не думали сдавать здание в аренду: скорее, искали для него покупателя. Но Терри был весьма настойчив и обещал сразу же освободить помещение, как только найдем желающих приобрести здание, и я в конце концов сдался. - Он улыбнулся, припоминая. - Терри, как личность, производил впечатление, держался запросто, но весьма уверенно. И подкупал своим энтузиазмом.
- И вы попались на эту удочку?
- Да, пожалуй, что так. Не то чтобы я поверил, что в финансовом отношении они не вылетят в трубу в ближайшем будущем, но, как говорят, решил, пусть ребята потешатся немного.
- Сколько вы с них взяли за аренду?
- Мы сошлись на восьмидесяти долларах в месяц, - сказал он.
Для той части города это было дешево, чуть ли не половина того, что с полным правом мог бы запросить епископ Джонсон. Я продолжал допытываться:
- Сколько времени пустовало здание?
- Мы переехали сюда в феврале.
- Полгода назад?
- Вы, кажется, удивлены.
- Молельня на первом этаже выглядит более древней.
- Среди нашей паствы есть мастера на все руки, - объяснил он.
Я продолжал:
- Там внизу на витрине написано: "Американское отделение". Что - кроме вас, есть еще?
Он с улыбкой ответил:
- Нет, боюсь, что нет. Некоторые прихожане слишком оптимистично смотрят на наше будущее. Сам я витрин, разумеется, не видел, но, как я понимаю, те, кто их расписывал… большие энтузиасты. - Смеясь, он добавил: - И даже способны заразить и других своим энтузиазмом, как Терри Вилфорд.
- Видно, не всех, - возразил я, вставая с табурета. - Спасибо, что уделили мне время…
- Не за что, - произнес он, тоже вставая. - Не знаю, оказался ли я вам чем-нибудь полезным.