* * * *
По дороге в Москву Локтев, чтобы не искушать судьбу, завернул в областной автосервис. Там в течение часа сноровистый мастер, не задав ни единого вопроса, поменял лобовое стекло и уплотнитель, как оказалось, тоже поврежденный пулей.
Журавлев всю дорогу сосредоточенно молчал. В эти минуты и часы ему было о чем подумать. Ведь если на деньги, что оттягивали карманы внутренние карманы пиджака, купить внучке много молока, то наверняка останется небольшая сдача. Тысяч этак сто долларов. Никак не меньше. Когда проехали кольцевую дорогу, сыщик после долгих размышлений уже пришел к каким-то практическим выводам о том, как изменить жизнь в лучшую сторону.
– Последние семь лет я жил на улице Радищева, – сказал он. – Впрочем, что это за жизнь? Жизнью это не назовешь.
– Так вас на улицу Радищева отвезти? – не понял иносказаний Локтев.
– Я не о том, – сказал Журавлев. – Тесновато у нас в квартире стало. Зять живет, вот внучка появилась. Я только что решил купить приличную квартиру. Большую квартиру. И чтобы она была подальше от улицы Радищева.
– Не забудьте пригласить на новоселье. Сейчас куда?
– Давай к Мухину. Надо отметить такое дело. С меня причитается. Заверни в самый дорогой, в самый хороший магазин, какой знаешь.
Локтев остановился возле престижного супермаркета. Вместе они вошли в торговый зал и долго бродили между стеллажей с продуктами. Большие сумки, груженные деликатесами и отборной выпивкой, отнесли к машине за два приема.
Праздничный стол в квартире Мухина накрыли за полчаса. Когда сервировка была закончена, Локтев оглядел место будущего пиршества и застыл в благоговейном экстазе. Хозяина квартиры посадили во главу стола, словно именно Мухин был виновником грандиозного застолья.
– Я буду тамадой, – кричал старик. – Я не был тамадой уже тридцать лет.
Близоруко щурясь, он разливал коньяк двадцатилетней выдержки мимо рюмок, прямо на скатерть. Локтеву пришлось исполнить обязанности виночерпия. Отспорив у Мухина право первого тоста, он встал из-за стола и, слегка волнуясь, произнес первый тост, высокопарный и напыщенный.
Локтев сказал, что поднимает свой кубок за свободу. Поскольку свобода человека есть его счастье. А счастье… В этом месте Локтев слегка запутался. Он никак не мог придумать словесное выражение понятию "счастье", поэтому просто чокнулся с Журавлевым и Мухиным и выпил стоя.
Сыщик раскрыл раковину маринованной устрицы, заявил, что именно устрицы самая полезная и вкусная вещь на свете. Разумеется, после черной икры. После пятого тоста, мужская вечеринка сделалась несколько сумбурной и настолько голосистой, что соседи застучали в стену. После шестой рюмки, Мухин раздухарился настолько, что пробовал плясать русскую под симфоническую музыку и почему-то во все горло кричал "горько".
А после седьмой рюмки старик вынес из соседней комнаты шахматную доску, разложил её на подоконнике. Он расставил фигуры на доске, перепутав их место положения, и навязчиво предлагал сыграть с ним партию в шахматы на деньги. Он грозил пальцем Журавлеву, все повторял, что тому сегодня не мешает крупно проиграться.
Хмель ударил и в голову Локтеву. Он поставил на диван три толстых телефонных справочника, выхватил пистолет и пальнул в них. Пуля пробила все три книги в жестких переплетах и застряла в подушке дивана. Удовлетворенный убойной силой пистолета, Локтев приземлился к столу, набрался терпения и выслушал до конца длинный тост Мухина. Кажется, старик что-то говорил о молодежи…
После девятой рюмки Мухин, больше не порывался плясать и даже не претендовал на роль тамады. Выпив, он закрыл глаза и задремал на своем стуле во главе стола.
Журавлев заявил, что жена волнуется, а он ещё не купил внучке молока. Локтев проводил Журавлева до набережной. Стоя у раскрытой дверцы такси, он обнял захмелевшего сыщика и даже ткнулся в его щеку губами.
Вернувшись обратно в квартиру, Локтев застал Мухина лежавшим на диване в обнимку с шахматной доской. Он на руках донес старика до спальни и уложил в кровать. И ещё целый час Локтев слонялся без дела, вдыхая пьянящий запах свободы. Как выяснилось, свобода пахла вкусно. Свежей ветчиной, тортом, красной рыбой и ещё Бог знает чем. Наслаждаясь обретенной независимостью, Локтев позволил себе рюмку ликера, в обнимку с собственной тенью станцевал фокстрот.
В двенадцать ночи его осенила новая идея. Он разложил на кухонном столе чистую бумагу и засел за наброски новой пьесы. В два часа ночи понял, что писанина никуда не годится, это строчки – просто пьяная галиматья. Разорвав исписанные листки, Локтев завалился спать.
Он проснулся, когда подошло время обеда. Весь день провел в праздности, шатаясь по квартире и часто залезая в забитый продуктами холодильник. В восемь вечера позвонил Руденко и сказал, что завтра в семь вечера нужно встретиться на том же месте, в шашлычной.
Локтев похолодел сердцем. Он вдруг понял, что свободная жизнь куда-то уходит. Она заканчивается, так и не успев начаться.
Эпилог
По вечерам шашлычная "Вид на Эльбрус" светилась всеми огнями, здесь стали заводить музыку. Это были немодные теперь джазовые мелодии шестидесятых годов. Но уют новых занавесок, огни и музыка почему-то не привлекали посетителей.
В зале было пусто и прохладно. Локтев уже четверть часа сидел напротив Руденко и слушал его затянувшийся монолог об успехах по службе. Раскрасневшаяся физиономия инспектора блестела от счастья, как натертая бархоткой пряжка солдатского ремня.
– Вчера целый день меня все управление поздравляло, – говорил Руденко. – Потоком люди шли. Успешная операция, большой риск и всякое такое. Кстати, о риске. До милиции я работал младшим научным сотрудников в одном сраном НИИ. А директор там мужик лет шестидесяти, вдовец. У него молодая любовница и сам очень молодился, чтобы ей соответствовать.
– А при чем тут риск?
– Я рассказываю о самом рискованном, о самом опасном поступке в своей жизни. Директору исполняется шестьдесят. Наш отдел скидывается на подарок. А один козел купил на общие деньги здоровенную трость с серебряным набалдашником в форме собачьей головы. Я должен выйти на сцену дворца культуры и вручить эту гребенную палку. Я молодой чувак и не понимаю, что подарок стариковский, а директор молодится изо всех сил. В первом ряду сидит его цыпочка, любовница. Короче, вручаю. А он аж покраснел весь от ярости. Глаза кровью налились, аж весь затрясся. Я думал, он хватит меня по башке этой палкой. Но пронесло. Чудом.
– И чем кончилось дело?
– Меня подвели под сокращение. А потом весь наш отдел расформировали. Я устроился в милицию, тогда с кадрами была большая проблема. Вот это был риск: выйти на сцену и подарить палку. До сих пор удивляюсь, как цел остался. Но все это – дела давно минувших дней. Вообще-то, большое дело мы сделали.
– Большое, – как эхо повторил Локтев.
Руденко посмотрел на свет пузатый стеклянный графин. Остатки водки едва покрывали донышко. Руденко поднялся с места, направился к прилавку, через минуту вернулся с полными графином и блюдцем с нарезанной колбасой. Он наполнил рюмки.
– Да, не каждый день такие операции проворачиваем, – сказал инспектор. – И дело тут не в том, что обезвредили эту тварь Тарасова. Большие деньги государству вернули.
– Поздравляю.
– Чувствуешь, чем пахнет на этот раз?
Руденко поводил носом, словно охотничья собака.
– Опять дерьмицом? – предположил Локтев.
– На этот раз запах приятный. Пахнет премией в размере двух месячных окладов. И, главное, внеочередным званием. Теперь я, считай, уже майор.
– Поздравляю, – повторил Локтев.
– Спасибо. Ну, давай за нас. За успехи.
Руденко поднял рюмку, чокнулся с Локтевым и нанизал на вилку кружок колбасы. Закусив, он многозначительно задрал кверху указательный палец. Вспомнив о чем-то важном, полез в карман пиджака, вытащил деньги и положил на стол. Локтев смотрел на рубли, не понимая, что от него хочет Руденко.
Инспектор придвинул деньги ближе к Локтеву.
– Бери. Заработал.
– Спасибо, только я не понимаю…
– Чего тут понимать? В милиции существует специальный фонд, из которого мы выплачиваем премиальные таким людям, как ты. Ну, полезным для следствия людям. Усек? Провернул дело – получи премиальные. Деньги небольшие, милиция – не частный банк. А в хозяйстве любые бабки пригодятся.
Локтев взял деньги со стола, пересчитал и положил на место. Не густо стукачам платят. В пересчете на доллары – двадцатка.
– Лучшая награда для меня – свобода, – сказал Локтев. – Деньги не возьму. Мы в расчете.
– Нет, мы не в расчете, – Руденко покачал головой. – Мне понравилось с тобой работать. У меня есть для тебя новое задание.
– Постойте, – Локтев побледнел. – Вы же обещали… Ну, что-то вроде амнистии за то дорожное происшествие. Амнистия…
– Это когда было… Обстоятельства изменились. И вообще твоя статья под амнистию не попадает.
– Нет. Больше у вас этот номер не пройдет. Я не буду сотрудничать с милицией.
Лицо Руденко не изменило добродушного выражения. Он продолжал улыбаться.
– Ты до сих пор мечтаешь катать тачку по зоне? Не сри. Твоя мечта скоро сбудется. Завтра же твоя подписка о невыезде будет заменена другой санкцией: содержанием под стражей. Завтра же ты получишь письменное обвинение, где я укажу, что ты нештатный сотрудник милиции. Потом тебя отправят в камеру. Но не в четвертый привилегированный блок Матроской тишины. В обычную камеру, где подследственные сидят друг у друга на головах. Ты спрячешь обвинительное заключение в трусы. Больше некуда. Но твои сокамерники тебя обыщут. Знаешь, что делают с милицейскими стукачами? Можешь заранее повесить на шею ложку с дыркой.
– Теперь, после всего, что со мной было, я ничего не боюсь. Я разучился бояться. Пусть я сдохну в камере…
– Заткнись, придурок сраный. Это ещё не все. Я придумаю, что сделать с этим старым кренделем, у которого ты сейчас проживаешь. Что сделать с пердуном Мухиным.
– Например?
– Например… Я ему столько на плешь навалю, что донести не сможет. У него единственный сын живет в Ростове. Бизнесмен. У него неприятности с налогами. Для начала посажу сына. Надолго посажу. А когда Мухина хватит кондрашка, ты почешешь свою тупую репу. Если я что-то задумал, я добиваюсь цели.
За одну лишь минуту Локтев протрезвел. Он достал сигарету и прикурил её от зажигалки.
– Ну, у вас и хватка. Бульдожья. Хорошо. Лады. Еще на одно дело я подпишусь.
Локтев взял деньги со стола и сунул их в карман. Руденко усмехнулся и разлил водку по рюмкам.
– Почему только на одно? Одно – это мало. Теперь мне нужны твои контакты в театральных кругах…
* * * *
"Вид на Эльбрус" Локтев с Руденко покинули только через полтора часа.
Они переступили порог шашлычной, и попали в темноту позднего вечера и густое облако тумана. На улице сильно похолодало. Туман, мглистый и густой, как дым от горящих в костре листьев, поднимался от земли, заполняя собой все вокруг, он рос прямо на глазах, накрывая город серым облаком.
– Фу, ни хрена не видно, – Руденко помотал головой. – Ну, и туман. Давно такого не видел. Мать его.
Следователь уже с трудом перебирал ногами. Они прошли метров сто. В сыром мглистом сумраке Локтев едва отыскал то место, где оставил машину. Наконец, остановились перед "Жигулями", оставленнными прямо на газоне. Локтев задрал голову вверх. На звездное небо набежали тучи, желтая луна едва угадывалась за пеленой тумана. Спрятанные серым туманом, скрылись деревья, окна ближнего дома едва светились.
– Ты пьяный, – Руденко икнул. – Не поеду с тобой. И ещё этот чертов туман. Мы в первый же столб влетим. Черт, проклятье, ни хрена не видно. Кажется, я на дерьмо наступил. Не поеду с тобой.
– Я машину пьяный вожу лучше, чем трезвый, – похвастался Локтев. – Эта дверь барахлит.
Локтев показал пальцем, какая именно дверь барахлит. Он обошел машину спереди, ключом открыл переднюю пассажирскую дверцу. Распахнул её перед Руденко. Когда тот наклонился, чтобы сесть, Локтев выдернул из-за пояса пистолет.
Его рукояткой со всего маху хватил Руденко по затылку.
Инспектор, не издав ни звука, упал на мокрую траву. Тишина. Туман поглощает все звуки. Локтев, расставив ноги, сел на спину Руденко и с силой ударил по затылку ещё пару раз. Для верности. Сухо хрустнула затылочная кость.
Действительно, туман такой густой, что Локтев долго гонял машину в, казалось бы, знакомых переулках, пока не нашел правильный путь. Выехав на кольцевую дорогу, он высмотрел в среднем ряду грузовик с длинным прицепом под синим тентом. Локтев занял левый от грузовика ряд. Поравнялся с грузовиком, затем обогнал его метров на десять, приоткрыл пассажирскую дверцу.
Он спихнул Руденко под колеса грузовика, прибавил газу и скрылся в тумане.
Через сорок Локтев вернулся на свою квартиру, собрал в сумку теплые вещи и стал ждать ареста. Ожидание затянулось надолго.
Прошла ночь, затем день, ещё день… Две первые недели Локтев часто просыпался ночами от скрипа соседней двери, шума поднимающегося лифта. К концу третьей недели он устал ждать, решив: будь, что будет. От судьбы все равно не уйти. Тревога сменилась равнодушием.
Когда закончилась четвертая неделя, Локтев разобрал сумку, собранную в тюрьму. На пятую неделю вернулся спокойный сон. Локтев вздохнул с облегчением. Он понял: самая страшная страница жизни перевернута, все плохое кончилось.
Нужно жить дальше.
* * * *
Локтев стоял за кулисами и, замирая сердцем, прислушивался к звукам в зрительном зале.
Волна аплодисментов чуть стихла, а затем стала нарастать. "Браво, браво", – какая-то женщина заливалась тонким голосом. Артистов уже в пятый раз вызывали на поклон. Полотнища театрального занавеса трепетали, закрывались и снова расходились в стороны
Локтев, чтобы не мешать снующим взад-вперед артистам, отошел в сторону, встал возле большого, в человеческий рост зеркала. Он проверил, не сполз ли на бок бордовый галстук бабочка. Он так волновался, что едва узнал себя в отражении. Из зеркала на Локтева глянуло немного бледное, но приятное мужское лицо.
Темный фрак, взятый на прокат в театральный мастерской сидел так, будто Локтев только что вышел от модного закройщика. Отросшие чуть вьющиеся волосы намазаны бриолином и зачесаны назад. Белоснежная сорочка, расшитая на груди прозрачными рюшками с вкраплением серебряной нити, не оставляла сомнений в своем французском происхождении. Черные лаковые туфли отражали на своей блестящей поверхности все осветительные приборы. Белые манжеты сорочки выступали из-под рукавов фрака строго на полтора сантиметра.
Все нормально, на уровне. И даже выше.
Выбежавший из-за угла директор театра Олег Михайлович Замятин с разбегу ткнулся носом в плечо Локтева, выругался, поднял глаза.
– А это вы… Господи, что же вы здесь стоите? Скорее на сцену. Публика вас просит
Он подхватил Локтева под руку и, живо перебирая ногами, поволок его за собой. Сегодня Замятин чувствовал себя центром всеобщего внимания и притяжения. Еще со вчерашнего дня его телефон обрывали важные чиновники и представители богемной элиты. Все просили билет или контрамарку, хотя бы на откидные места.
Но билеты были распроданы ещё за неделю до премьеры. Бронь кончилась. На бельэтаже и в партере для тех гостей, кому нельзя было отказать, пришлось расставить стулья и кресла. Однако звонки не прекращались.
Замятин заперся в кабинете и отключил телефон. Однако люди просочились в театр через служебный вход. В коридоре возле приемной образовалась толпа. К четырем часам Замятин кое-как отбился от непрошеных гостей, сел в служебную машину и укатил "Прагу", проверять, все ли готово к вечернему банкету. Сейчас директор, позабыв об усталости и головной боли, испытывал лишь высокий подъем чувств.
На сцене артисты взялись за руки, и все вместе кланялись залу. Наконец, устав бить поклоны, разошлись. Вслед за артистами вышел режиссер спектакля Герман Семенович Старостин. Он с достоинством принял цветы, когда не хватило рук удерживать букеты, отнес цветы за кулисы, свалил их на пол и снова пошел кланяться.
"Автора", – крикнул кто-то в зале.
Но автор, подталкиваемый в спину директором, уже сам спешил на подмостки. Локтев, щурясь от света направленных софитов, вышел на середину сцены, отвесил три поясных поклона. Он шагнул вперед, остановился на самом краю сцены. "Браво", – крикнул знакомый мужской голос.
Журавлев, стоявший внизу послал Локтеву воздушный поцелуй. Мухин стоял рядом с сыщиком. Старик хлопал в ладоши. Журавлев поднял кулак и задрал кверху большой палец.
Тут на сцене появилась эффектная девица в длинном вечернем платье, вручила драматургу полную белых роз корзину. Локтев расцеловал девушку и повернулся лицом к залу.
Люди все не уходили, они, продолжая аплодировать, окружили сцену. Локтев, ещё не обласканный вниманием столичный публики, растрогался до слез. Теперь ему мешала корзина с цветами. Он поставил корзину на пол, снова прижал руки к груди и поклонился. Еще два глубоких поклона, он подхватил корзину, убежал за кулисы.
Навстречу попался Замятин. Теперь директор театра спешил на сцену принимать поздравления. За кулисами Локтев попал в объятия режиссера. Старостин, насквозь пропитавшийся французским одеколоном, долго тискал Локтева, вытирая о плечи его фрака напудренное, влажное от пота лицо.
– Видел, какие шишки в зале?
В глазах Старостина пылал неугасимый огонь кассового успеха. Локтев отрицательно покачал головой. Лица зрителей слились для него в единое светлое пятно.
– Это вам.
Локтев устал держать в руках корзину с цветами и передал её режиссеру.
– Спасибо. Из правительства, из администрации полно народу. Сразу два министра. Кого только нет… Кстати, сегодня ночью не спалось, прочитал твою новой пьесу на криминальную тему. Блеск, надо ставить. Обещали придти на банкет…
Старостин назвал фамилии известных политиков и махнул рукой, мол, всех не перечислишь. Он ещё раз поцеловал Локтева, наконец, выпустил его. В коридоре было полно народа. Локтев прошел в самый конец, к туалету, но не успел открыть дверь. Сзади его схватил, развернул к себе Замятин.
– Автобус до ресторана "Прага" отправляется через сорок минут, – сказал директор. – А банкет начинается через два часа.
– Почем так поздно банкет?
Замятин снизил голос до шепота.
– Потому что приедут большие люди. Самые большие. Так им удобно. Не опаздывайте на автобус.
– Я поеду на своей машине.
Замятин кивнул и исчез в толпе людей, заполнивший коридор. Когда Локтев вышел из туалета, навстречу ему шагнул высокий молодой мужчина с длинным костлявым лицом. Мужчина остановил Локтева, достал из кармана плаща удостоверение сотрудника МУРа и показал книжечку. Артемов Валерий Иванович, старший инспектор, – прочитал Локтев.
Сердце забилось часто и неровно.
– Чем могу?
– Где нам удобно поговорить? – спросил Артемов.
Локтев поискал в кармане ключ от кабинета администратора театра. В этом кабинете он переодевался для выхода на сцену. Он поманил Артемова за собой. Провел инспектора длинным коридором, открыл кабинет, пропустив Артемова вперед, зажег свет. Инспектор занял кресло у стены, Локтев сел рядышком на стул.
– Примите поздравления, – сказал Артемов. – Большой успех.