Сыщик явился в полицейскую часть к 9 часам утра и записался у делопроизводителя на приём к начальнику. Иванов отрекомендовался своими настоящими именем и фамилией, назвал род службы, но предупредил чиновника, что разговор его с полковником Крачаком имеет частный характер и потому он готов подождать в общей очереди. Ожидание растянулось минут на 40, принимая во внимание, что Иванов был в очереди седьмым, получалось, что полковник с посетителями разбирается шустро, без лишней волокиты.
Очутившись, наконец, в кабинете начальника части, Агафон отрекомендовался по всей форме и протянул полковнику конверт, полученный накануне от Новицкого. Фома Фердинандович, не выразив удивления, вскрыл послание и пробежал текст глазами. На его лице не шевельнулся ни один мускул, так что Иванов даже засомневался, понял ли полковник прочитанное. Но первый же вопрос показал, что тот всё правильно понял.
- Виктор Афанасьевич написал, что многим Вам обязан. Чем же это? - спросил Крачак.
- Я ему спас жизнь. Лет восемь назад мы с ним зашли в притон, ожидая застать там одного хозяина, а оказалось, что сидела шайка из пяти грабителей. Один из них бросился на Виктора Афанасьевича с ножом, а другой - с кистенём… - спокойно объяснил Иванов.
- И что же?
- Я сломал обоим руки… У меня правило такое: если кто берёт в руки нож, я тому руку ломаю… и пальцы. В целях, так сказать, педагогических, воспитываю почтительное отношение к полиции.
Полковник с сомнением посмотрел на Иванова:
- И как? Помогает?
- Очень помогает, никто никогда ещё не жаловался.
- Ясно. А что же остальные трое?
- Они, увидав такое дело, бросили всё и попрыгали в окна.
Фома Фердинандович испытывающе разглядывал Иванова. Агафон был крепким мужчиной, кряжистым, чувствовалось, что сила в его руках есть, но среди русских простолюдинов таких в дюжине двенадцать. Ничего такого особенного могучего в его облике заметно не было, поэтому полковник, видимо, был несколько удивлён рассказом о былинных подвигах сыскного агента.
- Хорошо, - наконец, решил Крачак, - Ко мне-то Виктор Афанасьевич для чего Вас направил?
- Я по делу Мироновича. Виктор Афанасьевич сказал, что Вы многое можете об этом человеке порассказать, - Иванов примолк, подбирая слова, которые необходимо было сказать именно здесь и сейчас, - Я хочу Вас уверить, Ваше превосходительство, что всё, сообщённое Вами в этом кабинете, не будет иметь документального оформления и сохранит… приватный характер.
Полковник Крачак сложил письмо Новицкого, убрал его во внутренний карман кителя, затем потянулся к стоявшему на столе звонку. На его резкий раздражающий звон в дверях кабинета полицмейстера появился делопроизводитель из приёмной.
- Василий, отпусти господ из очереди, пригласи их на вечерний приём. Скажи, что их очередь сохранится и я обязательно приму каждого, - спокойно проговорил Крачак, - Принеси подобающие извинения.
Оставшись один на один, полковник помолчал, потом откинулся на спинку кресла и, развернувшись всем телом, вытянул ноги вдоль стола. Обстановка в кабинете сразу сделалась полуофициальной.
- Я принял от Мироновича 2-й участок Литейной части. Моё назначение состоялось тем же приказом, что увольнение Мироновича. Было это в декабре 1872 года, почитай 11 лет прошло… Управление участком помещалось в деревянном флигеле во дворе дома Шипулинского, того, что напротив Греческой церкви на Лиговке. Сам дом находился в аренде у Мироновича. Улавливаете, да?
- Ну-у… - Иванов задумался над услышанным; он не совсем понимал, что именно в сказанном должен был уловить.
- Сам Шипулинский к этому времени умер, а Миронович у наследника взял в аренду целый дом, - пояснил полковник, - К слову сказать, из помещений участка к тому моменту была вывезена практически вся мебель, она оказалась личной собственностью Мироновича. Да-да, это не шутка и не преувеличение! Вы не поверите, у меня на первых порах даже стола не было. Господин Миронович очень ловкий и очень умный человек, хотя поначалу таковым не кажется. Он умудрялся руководить участком практически не оставляя следов в бумагах; он не писал и практически не подписывал никаких документов. На самом деле это большой дар, так поставить работу! Разумеется одарённость эта имеет в моих устах самый негативный оттенок, полагаю, Вы это понимаете.
Иванов кивнул. Не совсем было ясно, к чему клонил полковник, но рассказчиком он был неплохим, слушать его было интересно.
- Вот типичный образчик действий Мироновича, дабы Вы лучше составили представление о том, каков этот человек в деле. Градоначальнику Фёдору Фёдоровичу Трепову подали жалобу на одного из хозяев домов в участке Мироновича. Трепов - очень взыскательный чиновник, радеющий за дело по существу, а не по форме. Было даже такое выражение "треповская весна" - это когда в феврале начиналась деятельная очистка улиц от снега, сбивались сосульки с крыш и тому подобное. Это ведь при Трепове началась в Петербурге замена убогих брусчаток из крупного камня на нормальные мостовые с гранитными тротуарами. Вообще, Фёдор Фёдорович очень много хорошего сделал для города, реформу полиции провёл в свою бытность обер-полицеймейстером. Это потом, после выстрела Засулич на него стали наговаривать все, кому не лень… Н-да, ну да я отвлёкся, - остановил свои рассуждения полковник, - Поступает жалоба, значит, на домовладельца. Трепов ходу ей не даёт, желает сначала сам подъехать, ознакомиться с ситуацией. Миронович по каким-то своим каналам узнаёт, что в Канцелярии градоначальника лежит бумага, способная вызвать нарекания и в его, Мироновича, адрес. Он моментально организует инспекцию дома, актирует все недостатки - а их действительно была масса! - и со своей бумагой мчится к Трепову: вот, дескать, у нас тут нелады, но мы добьёмся порядка, как раз работаем над этим. И разумеется, отводит от себя угрозу.
- Что ж, ловкий ход, - усмехнулся Иванов, - Сноровистый, видать, начальник был господин Миронович!
- Уж конечно, - согласился Фома Фердинандович, - Миронович очень не любил, когда на его участке работали чины Сыскной полиции. Оно и понятно почему: ему было чего бояться. По сыскной части он имел одного делопроизводителя, некоего Катарского. Это был опытный полицейский, более 20 лет он отработал в Москве, кого-то там ловил, говорят, неплохо ловил. И были на участке Мироновича два дома, в которых давали убежище "бегунам"…
Полковник замолчал, наблюдая за реакцией сыскного агента. А Иванов сразу напрягся. И было отчего. Секта "бегунов", наряду с хлыстами и скопцами, принадлежала к трём самым опасным течениям русского Раскола. Бегуны принципиально не получали паспортов, не служили в армии, не платили налогов и вообще не вступали ни в какие отношения с государством. В случае задержания полицией они называли себя людьми "не помнящими родства". Государство, на протяжении многих десятилетий пытавшееся оградить себя от бродяг (рассматривая "перехожих людей" как потенциальных преступников), ссылало таковых в каторгу, изгоняло из городов. Со времён Петра Первого одно только отсутствие паспорта уже образовывало состав уголовного преступления. Но помимо этого "бегунов" подозревали - и не без оснований - в том, что они для пополнения своих рядов похищают из христианских семей детей для последующего воспитания в духе сектантского вероучения. Кроме того было известно, что "бегуны" нередко дают убежище уголовным преступникам, особенно, если последние хорошо знают Священное Писание и объясняют свои столкновения с законом несовпадением с официальным собственных взглядов на религию. "Бегуны" доставляли властям очень много хлопот; никто в точности не знал численности секты и масштабов её распространения. Известно только было то, что подпольные молельни секты есть во всех крупных городах России и человек, связанный с сектой, может скрытно пройти всю страну от Владивостока до Варшавы буквально в каждом населённом пункте получая кров в тайных сектантских убежищах.
- И что же…? - осторожно спросил Агафон Иванов, стараясь не показывать особенной заинтересованности в услышанном.
- Миронович с Катарским завели очень любопытный порядок: они не трогали притоносодержателей, хотя, разумеется, прекрасно их знали. Более того, они не трогали и тех беспаспортных сектантов, что находили пристанище по упомянутым адресам. Как нетрудно догадаться, Миронович вовсе не был филантропом, просто за каждого нового "бегуна", появлявшегося на его участке, он получал 50 рублей серебром, так сказать, "откупных". И после этого беспаспортному сектанту во 2-й Литейной части ничего не грозило. Даже если в силу какой-то нечаянной ошибки такой "откупленный" попадал в участок, то благополучно покидал его, и никаких документальных следов такого задержания не оставалось.
- Ну, примеров такого рода нерадения мы знаем немало, - кратко прокомментировал услышанное Иванов.
- Э-э, нет, всё не так просто, как Вы решили, - усмехнулся полковник, - Тут были отношения несколько иные, нежели просто "дал" - "взял"… У Мироновича с "бегунами" установились своего рода отеческие отношения. Они иногда "сдавали" ему крупных преступников, из тех, что искали у них убежища. Так Мироновичу удалось арестовать известного убийцу Веретенникова, который за годы своей преступной карьеры погубил более двух десятков невинных людей. Вам, наверное, сейчас эта фамилия уже и не скажет ничего. А когда Веретенников убежал с Нерчинской каторги, его ловила полиция всей Империи. Он хотел скрыться у чухонцев, в княжестве Финляндском, то есть, и для этого пришёл в Петербург. Так вот на Афанасия Веретенникова наш драгоценный Иван Иванович Миронович "вышел" именно через своих "бегунов". Разумеется, всё было оформлено чисто, легенда была придумана такая, чтобы фамилия наводчика нигде не "засветилась", да чтобы и сам Веретенников не понял, как же ему на "хвост наступили"… Н-да, так вот, были и другие примеры такого же рода. Так что у Мироновича с сектантами были отношения самые что ни на есть тёплые, я бы даже сказал: душевные. Он на них оч-ч-чень большие деньги зарабатывал, а они свои делишки обделывали и ни-ко-го… слышите, никого! не боялись.
- Интересно.
- Да, интересно, - согласился Фома Фердинандович Крачак, - Только дальше будет интереснее. Вся эта идиллия закончилась весьма неожиданно и совсем не так, как надеялся завершить её сам Миронович. Нашёлся некий недоброжелатель, который оплатил какому-то журналисту написание очерка о проделках Мироновича и в особенности о специфических отношениях оного с сектантами. Такой очерк был написан и недоброжелатель оплатил его издание. И сигнальный образец брошюры прислал самому Мироновичу.
- Секундочку-секундочку, Вы хотите сказать, что Цензурный комитет пропустил противополицейскую брошюру? - засомневался Иванов.
- Я хочу Вам сказать, что брошюру против Мироновича держал в своих руках. И даже кое-что прочёл. А вот как было осуществлено издание этой брошюры - тут уж вопрос не ко мне. Чернышевский ведь свою галиматью тоже вполне официально издал, а крамолы там было куда поболее!
- И что же было дальше?
- Миронович, получив брошюрку, моментально всё понял. Скандал был бы неизбежен и сухим выйти из воды ему бы не удалось ни при каком раскладе. В принципе, его, конечно, надо было за все эти проделки с "бегунами" отправлять в каторжные работы. И Миронович это ясно сознавал… Разумеется, в каторгу ему идти никак не хотелось. Что бы в такой ситуации предприняли Вы, господин Иванов? - неожиданно спросил полковник.
Сыщик на секунду задумался, вопрос застал его врасплох:
- При попытке меня шантажировать я бы… пожалуй, постарался избавиться от шантажиста.
- М-м… - кивнул Крачак, - не очень-то оригинально. Сразу скажу, Миронович не мог избавиться от шантажиста: ни убить его, ни посадить в тюрьму. Шантажист в силу ряда обстоятельств был для него недосягаем.
- Что же он предпринял?
- Наш дражайший Иван Иванович пошёл ва-банк. Он отправился к Трепову и вручил градоначальнику памфлет на самого себя. Для такого шага требовались и большая смелость, и верный расчёт. Миронович продемонстрировал и то, и другое. Он упал в ноги градоначальнику, повинился во всём, разумеется, не обошлось без некоторого цинического лицедейства… сказал Трепову примерно следующее: меня утянут под суд, а вместо со мною и всю столичную полицию… и это возымело свой эффект.
- Градоначальник покрыл Мироновича, - предположил Иванов.
- Зачем же рассуждать такими ветеринарными терминами, - полковник как будто бы даже обиделся на сыщика, - Фёдор Фёдорович Трепов был вынужден принимать во внимание массу… массу привходящих соображений, о которых Вы сейчас даже и догадываться не можете. У него была масса недоброжелателей, Трепов пользовался большим и притом вполне заслуженным авторитетом у Государя Императора, а это рождает огромное число завистников. Когда вышла вся эта история с выстрелом Засулич, можете мне поверить, оч-ч-чень большое число высокопоставленных чиновников испытало гаденькое чувство удовлетворения. Трепов не мог допустить скандала в полиции, тем более, что речь шла о таком всеобъемлющем… м-м… разоблачении. Поэтому Трепов арестовал весь тираж, добился отзыва разрешения на издание, рассыпал типографский набор, а Мироновича отправил в отставку. В течение суток. Я Вас уверяю - это был пинок!
- Ну да, ну да… С правом ношения мундира, - с сарказмом в голосе заметил Иванов.
- Так было объявлено в приказе. На самом деле - нет! Трепов запретил Мироновичу когда-либо одевать мундир, пообещал прилюдно плюнуть тому в лицо, если тот хоть раз нарушит запрет. Вот так. Кстати, если Трепов пообещал такое, ему верить можно. Нюанс ведь в чём состоял: Миронович через своих "бегунов" дал несколько серьёзных арестов. За них люди получили не только отметки в приказах по городу, но и денежные премии, и ордена. И что же, через несколько лет вдруг затевать всеобщие разоблачения: отзывать представления? признавать подлог рапортов? Как Вы это себе представляете, батенька?
Иванов махнул рукой:
- Да Бог с ними, с "бегунами". А чтой-то было дальше с загадочным мстителем? Кстати, а какова была его фамилия?
- Фамилии я Вам не назову, не помню. - прочитав в мимолётном взгляде сыскного агента недоверие, полковник поспешил добавить, - Действительно не помню. Трепову она была известна, как впрочем, и самому Мироновичу, так что всегда можно справиться у кого-то из них. Ничего особенного с этим человеком не случилось, он добился своего, я имею в виду увольнение Мироновича из полиции. Более того, Мироновичу пришлось надолго уехать из столицы. Он ведь из Гродненской губернии, там и спрятался почти на год…
- Из-под Гродно, Вы говорите?
- Да, у него там большое имение. То есть, сначала оно было маленьким, а потом он подкупил земельки. Миронович хотя и русский человек, однако по вероисповеданию католик, он вырос с поляками и евреями, знает их национальные особенности, прекрасно умеет ладить с ними.
- Что Вы говорите… Я этого не знал, - признался Иванов, - Паспорт-то у него в столице выписан.
- Разумеется, он уже четверть века столичный житель.
- И что же было далее? - Иванов вернул разговор в прежнее русло, - Миронович удалился из Петербурга и…
- Миронович-то удалился, да только сестрица его младшая тут осталась. Она продолжала вести его хозяйство. Я ведь уже упоминал, у Мироновича целый доходный дом был в аренде. Кроме того, он ещё в бытность свою начальником участка начал промышлять учётом векселей. К нему ежедневно, как на работу приходил молоденький армянчик, Миронович с ним запирался на час-другой и там они свои делишки обделывали. Так что примерно месяцев через 10–11 после отставки Иван Иванович возвратился в Санкт-Петербург и занялся своим излюбленным ремеслом: ссуды, залоги, векселя, дёшево купить-дорого продать…
- Понятно. - Иванов помолчал немного, - А что же стало с "бегунами" - держателями квартир?
- Это были не квартиры, а дома, - поправил его полковник, - С подвалами, тайными схронами в под полами и в стенах. "Бегунов" прихлопнули, - Фома Фомич выразительно ударил ладонью по столу, - лично я и пришлёпнул. Я с этого начал, едва заступил в должность. Действовал по прямому предписанию Трепова. Как сейчас помню, взяли 6 человек беспаспортных, не пожелавших открыть имени.
- И чем же история закончилась?
- Все пошли в каторгу. По-моему, по четыре года получил каждый.
Полковник поднялся, давая понять, что время разговора исчерпано. Иванов, впрочем, и сам понимал, что потребовал слишком большого внимания к своей персоне. Фома Фомич протянул Агафону руку, что служило подтверждением доверительности установившихся в ходе разговора отношений.
- Напоследок я Вас спрошу, - проговорил полковник, - Понимаю, что это против правил сыска, но всё же… Я в курсе событий в кассе Мироновича, не далее как вчера большую статью прочёл об этом. Как полагаете, девочку убил Миронович?
- Впечатление такое, что "да", - кивнул Иванов, - Вроде бы всё сходится на нём, как в пасьянсе. В свою очередь спрошу и я напоследок: Вы допускаете, что Миронович мог пойти на такое?
- Не знаю, что и сказать. Убить ребёнка в собственной кассе и оставить труп… Даже не постараться его скрыть… Не знаю… Надо быть либо глупцом, либо очень самонадеянным человеком. Миронович же ни то, ни другое. Я не знаю деталей розыска, но как-то всё это очень подозрительно.
Агафон Иванов, покинув кабинет полковника Дубисса-Крачака, испытал растущее чувство неудовлетворённости. Всё, что давеча казалось таким простым и очевидным, теперь вдруг сделалось неопределённым и подозрительным. Единственное, в чём нисколько не сомневался сыскной агент, так это в том, что осуждённые в 1872 г. беспаспортные "бегуны" уже давно на свободе.
Дабы доставить Мироновича для допроса в прокуратуру, Александр Францевич Сакс отрядил на Болотную наряд полиции. Конечно, вполне можно было бы обойтись и без такого театрального жеста, но в подобном решении судебного следователя крылись и элемент устрашения подозреваемого, и толика мщения за его строптивость. Пусть Миронович поймёт, что дела его идут всё хуже и хуже. Большой дом - это множество любопытных глаз, чутких ушей и длинных языков; это кумушки, для которых перемыть косточки соседям - самое большое удовольствие в жизни; это дворники, которые всё знают, всё видят и непременно всё кому-нибудь перескажут. Подкинуть жителям большого дома такую новость значит дать пищу для сплетен на год вперёд! Александр Францевич, разумеется, всё это учёл.