Новицкий вышел из комнаты, отправился строчить записку. Иванов прекрасно понял манёвр старого полицейского: привычка всё делать чужими руками была неискоренима. Безусловно, Новицкий знал что-то такое о Мироновиче, что считал важным для следствия, но прямо сообщить об этом не захотел. Решил донести информацию, так сказать окольным путём, через своего доверенного человека. Наверное, это было не очень хорошо, поскольку отнимало время, требовало лишних разъездов, да и вообще, выглядело как проявление недоверия Иванову. Вместе с тем, в подобном поведении была своя логика, его оправдывающая: Новицкий побоялся быть неточным и дабы не вводить в заблуждение сыскного агента дал выход на человека, который знает больше него. Что ж, тут грех было жаловаться, на самом деле, и такой результат был совсем неплох.
Когда хозяин вернулся в комнату, в его руках был небольшой синий конверт, который использовался для официальной полицейской переписки. Иванов не сдержал улыбку:
- Виктор Афанасьевич, Вы уж сколько на пенсии, а конверты у Вас всё ещё казенные.
- Это, Агафон, заначка. Со времён службы. Как говорится, идя со службы возьми хоть гвоздь… Вот я и натаскал.
Собеседники сели к столу, Новицкий протянул своему vis-a-vis конверт с надписью: "Его превосходительству полковнику Фоме Фердинандовичу Дубисса-Крачаку в собственные руки". Иванов так и крякнул: послание было адресовано полицмейстеру 3-го отделения, большому начальнику, о котором Агафон Иванов был немало наслышан.
- Вы б меня, Виктор Афанасьевич, ещё бы к градоначальнику прямиком направили, - не без сарказма пробормотал Иванов.
- Нечего ехидничать, - буркнул в ответ Новицкий, - Придёшь к Фоме Фердинандовичу, отдашь конверт, скажешь, что от Новицкого и посмотришь, как он ласково с тобой заговорит.
- Это отчего ж так?
- Он в полицию через меня попал. Было это в 1870 году. До того Фома Фердинандович 12 лет тянул лямку в Кронштадском крепостном полку, был гол как сокол. Когда пришла команда переезжать в Питер у него даже чемодана не было, куда исподнее бельё сложить. А теперь он уже полковник. Человек он умный, дельный, добро помнит. От тебя он не отмахнётся, не боись!
Иванов спрятал конверт во внутренний карман сюртука и заговорил о другом:
- По женской части Миронович знатно гулял?
- Ну, а как же! Я полагаю, ты и сам уже об этом наслышан. Надо же, при такой любви к женским прелестям Бог его еще и такой плодовитостью наградил! У него от первой жены трое, от второй пятеро…
- Он с ней невенчанным жил, стало быть, и не жена она, а сожительница, - поправил Иванов словоохотливого домовладельца.
- Да, говорят, сейчас уже новая, и тоже детьми Бог одарил… Ну, да это ведь и не важно - венчанный, невенчанный. Важно то, что их много - детей, женщин. Их всех надо кормить, одевать, учить, платить за квартиру. Опять же побрякушки всякие, цацки золотые, солитёры - что бабы, что барышни - все до них охочи. А у Ивана Иваныча этого добра в карманах всегда хватало.
- А что, он действительно так любил женщин, что об этом все в части это знали? - подвинул разговор ближе к интересующей его теме следователь.
- Да уж, не мог пройти мимо. Если уж глаз положил, то непременно начинал добиваться. И, надо признать, у него это получалось.
- Всегда?
- Ну, насчет "всегда" точно сказать не могу, но одно знаю наверное - женщины его любили. То ли секрет он знал какой, то ли слово волшебное, - Виктор Афанасьевич добродушно засмеялся в седые усы, - а только стоило на него посмотреть, когда он обхаживал какую-нибудь очередную цыпу. Это, я тебе скажу, - чистая оперетта!
- То есть верность своим постоянным… женам, сожительницам он не хранил?
- Какое там! - замахал руками Новицкий, - Он как тот пострел, который везде поспел. Да-с, успевал "налево" сбегать, и, надо сказать, бегал постоянно.
- А скажите, Виктор Афанасьевич, не помните ли случаев, чтобы он женщин наказывал, бил или грозил побить? Если, скажем, ему отказывали?
Новицкий задумался на минуту.
- Я понимаю к чему ты, Агафон, это спрашиваешь. Но признаюсь честно: мы не были настолько близки, чтоб говорить о таких вещах. А наговаривать на человека не хочу.
- Хорошо, я спрошу в предположительной форме: как Вы думаете, мог бы Миронович изнасиловать понравившуюся женщину?
- Думаю, что нет. Снасиловать - это совсем уж паскудство какое-то. У него была другая метода. Мы с ним как-то раз в ресторацию завалились, он за штофом беленькой размяк и пустился в откровения: я, говорит, руку дам на отсечение, что женщину легче, а главное, быстрее раздеть лаской, чем силой. И смеется. Я думаю, что все эти побрякушки - колечки там, сережки, - очень ему помогали в таком деле, - Новицкий мелко засмеялся, и розовая кожа на его щеках собралась в множество морщинок вокруг веселых глаз, - И потом, Агафон, запомни: Миронович никогда не пытался брать неприступные крепости, никаких дворянок, даже бедненьких, вдов ювелиров и банкиров, актрис и прочих избалованных особ у него отродясь не было. У него все женщины были простого сословия, так с чего бы им так уж артачиться?
- Так я про другое спрашиваю, - сказал Иванов, - Про гнев, про аффект…
- Так полиция - это ведь не институт благородных девиц! Конечно, мог и в ухо залепить какому-нибудь ханурику, по которому каторга плачет. Тут ничего необычного нет. А как иначе на участке? А приличной женщине - нет! Думаю, нет. А той, что по желтому билету - так они почище иного гопника оказываются. С ними, наверное, он не особенно церемонился. Так ведь и ты, я думаю, тоже.
И отставной полицейский опять зашёлся своим мелким дребезжащим смехом.
Утро следующего дня выдалось на удивление теплым. Солнце припекало совсем по-летнему, словно не конец августа стоял на дворе, а самая макушка лета; ветерок ласково трепал шторы в моментально открывшихся окнах верхних этажей, а дамы отправились на прогулки со зонтами от солнца. Жители северного города наслаждались последними вздохами уходящего лета, пытаясь продлить очарование столь краткой тёплой поры.
Под стать разыгравшейся погоде было этим утром и настроение Александра Францевича Сакса. Он пребывал в трогательно-возвышенном состоянии духа, в котором даже воробьи и синицы, гомонившие в кроне тополей перед окнами кабинета пристава, вызывали восторг. Утро 30 августа следователь начал с очередного "летучего совещания" в полицейской части; пристав Рейзин был изгнан с места за собственным столом, за которым теперь восседал Сакс, а все, прикосновенные к расследованию должностные лица, расположились на стульях вдоль стены.
- Ну, что ж. Вот всё и сошлось, - проговорил следователь, выслушав сообщения Черняка, Дронова и Чернавина, - Я вижу происшедшее в ссудной кассе таким образом, прошу меня поправить и высказать критические замечания в случае несогласия: Миронович собирался сделать Сарру Беккер своей очередной любовницей. Он не опасался негативной реакции родителей девочки, потому что старый Беккер был во всем зависим от хозяина и, вероятно, был не прочь просто-напросто продать дочь старому ловеласу. А мачехе происходившее с Саррой было безразлично. Практически, девочку некому было защитить.
Следователь сделал паузу и обвёл присутствовавших взглядом, как бы приглашая к полемике. Но никто не возразил ни слова и Сакс продолжил свои рассуждения:
- Миронович только ждал удобного случая, чтобы осуществить свое намерение. И такой случай представился, когда 25-го августа Илья Беккер на три дня отправился в Сестрорецк. В силу этого девочка оставалась на две ночи одна в кассе. Миронович не стал приглашать дворников под тем предлогом, что, дескать, Сарра сама не хотела их видеть. Наш сатир всё тщательно спланировал. В 21 час 27 августа он вышел из кассы, отправившись, якобы, домой. На Невском встретил свою бывшую любовницу Филиппову, проводил её до Аничкова моста, потом встретил портного и пошёл в обратную сторону. Таким образом, уйдя из кассы он потом туда вернулся! Заметим, что девочка в этот момент вышла в мелочную лавку. И тут он, возможно, Миронович решил подготовиться к задуманной им интимной встрече с Саррой, а именно: расставил мебель в маленькой комнате, приставил к дивану стулья, в результате чего получилось большое спальное место. Но не только! Он ещё поставил кресло таким образом, что загородил дверь в ватерклозет. Получилось что-то типа мышеловки. Оттесняемая от входной двери жертва уже никуда не могла бы выскочить. Входя в эту комнату, она попадала в западню.
Гаевский поднял вверх указательный палец, привлекая внимание говорившего.
- Слушаю вас, Владислав Стефанович, - кивнул Сакс, разрешая задать вопрос.
- А почему ему нужно было устраивать встречу именно в этой комнате? Не проще ли было бы воспользоваться двумя жилыми комнатами, где до того обитало семейство Беккера? Ведь там тоже были кровати. - сказал Гаевский.
- Э-э-э, не скажите, думаю, там Мироновичу было неудобно, - покачал головой Александр Францевич, - Почему? Поясняю: уезжая в Сестрорецк, Беккер запер дальнюю комнату, в которых обитал сам с женой и младшими детьми до отъезда, оставив Сарре для ночлега только первую проходную комнату с кушеткой вместо кровати. Вы все видели эту комнату - она довольно просторна и если бы Сарра оказала сопротивление, у неё был шанс вырваться. Всё-таки, это не маленькая комнатка с узким проходом, который Миронович мог перегородить своим корпусом. Итак, переставив мебель, Миронович уходит из кассы и едет на конке домой. У нас теперь есть расписание движения конки от Знаменской площади по Лиговке в Коломну - всё прекрасно получается. В 21.20 или 21.30 он заканчивает перестановку мебели и вторично покидает ссудную кассу, затрачивает на путь до Знаменской площади примерно 7 или 8 минут, садится в вагон конки в 21.38 или 21.45, проводит в дороге 27 минут и ещё 6 минут тратит на то, чтобы дойти до дома № 4 по Болотной улице. Таким образом, он появляется у себя на квартире около 22.20. Там его видят дворники и домочадцы. Таким образом, наш стареющий ловелас обеспечил себе алиби.
Следователь встал из-за стола и повернулся лицом к окну. Александр Францевич умел, а главное - любил рассуждать на людях, неосознанно подражая отцу, ординарному профессору Горного института. Служба в Следственной части прокуратуры лишила его возможности выступать в суде, поэтому Александр Францевич как никто из его коллег-прокуроров любил разного рода совещания, на которых был готов вещать сколь угодно долго.
- То есть, Миронович, полагаю, вовсе не собирался убивать Сарру, - продолжал неспешно излагать извивы своей мысли Сакс, - Но сам факт, что его видели на Болотной вечером, составляет, по его расчётам, прекрасное алиби. Поужинав дома, он берет свой шарабан, выезжает незамеченным из своего двора на Болотной. Это было примерно в 23 часа. Заметьте, для того, чтобы выехать, ему не нужно было будить дворников. Он сам мог без затруднений открыть ворота, причем бесшумно, ведь петли были хорошо смазаны и не скрипели. Он приезжает на Невский довольно быстро, думаю, примерно в 23. 20, заезжает во двор дома 57. Ворота оказались не заперты - это упущение дворников он вполне мог предвидеть, потому как знал об именинах одного из них - дворники не делали из этого секрета и обсуждали планы на вечер в присутствии многих обитателей двора. Миронович оставляет шарабан на обычном месте, где его видят ночью случайные свидетели. Сейчас у нас есть уже два таких свидетеля - это кухарка Егорова и плотник Константинов. Миронович идет в кассу. Сарра уже там, но она впускает хозяина. Помните крюк на двери, которым касса запирается изнутри, плюс засов, плюс замок? Без сомнения, Сарра уже заперлась на ночь, но хозяину не открыть не посмела. Он заходит и запирается изнутри. Вот поэтому он и орудовал спокойно в кассе, ведь прекрасно знал, что никто непрошеный не войдёт, дверь-то заперта! Потом Миронович заманивает девочку в маленькую комнату, пытается овладеть ею. Она сопротивляется, возможно, в запальчивости даже угрожает ему оглаской. Он в ярости, происходит борьба, и он ударяет её по голове либо куском газовой трубы, либо каким-то другим тяжёлым предметом. Но пока ещё остаётся в сознании, и тогда Миронович её душит. Половой акт мог и не состояться при таких обстоятельствах, поэтому на теле жертвы не нашли спермы. А дальше он спохватывается. Что делать?!Избавиться от тела? Как? Расчленить? Чем? Где? Нужны навык и самообладание… Просто вывезти и бросить его где-нибудь подальше? Слишком рискованно - могут увидеть соседи, да и повозка ночью может привлечь внимание ночной стражи. Проще всего имитировать ограбление кассы. Миронович идет в комнату, где лежат закладные, создает видимость постороннего присутствия - разбрасывает бумаги по полу. Но его подвела жадность - он не стал разбивать витрину, как сделал бы настоящий грабитель, в случае невозможности открыть её ключом (а мы помним, что открыть её постороннему человеку не удалось бы из-за дефекта замка).
- А может быть, он просто побоялся, что шум разбитого стекла привлечет внимание соседей? - предположил Дронов.
- Возможно и это. Но так или иначе - а витрину Миронович не трогает. Убить девчонку - это одно, рассуждает он, а собственное имущество портить не следует! Миронович боится, что свет в окнах кассы в неурочный час будет замечен соседями, и потому гасит лампу. Но ему надо выйти из тёмной квартиры. Он зажигает свечу. Пока возится с замком и крюком в прихожей, от свечки накапало воску на пол у входной двери - вот откуда эти якобы "загадочные" пятна. Так же незаметно, как и приехал, он покидает двор на шарабане. То же самое и на Болотной: ворота после его отъезда всё время оставались незапертыми, он спокойно их отворяет, въезжает, ставит шарабан на место и через чёрную дверь проходит со двора в свой парадный подъезд.
- А как же дворники? Дежурный по парадному подъезду должен был услышать появление человека со двора! - с сомнением в голосе заметил Гаевский.
- Должен был, да не услышал. Допускаю, что у Мироновича в его каретном сарае и чуни войлочные есть, и валенки обрезанные… Не в лаковых же туфлях он возок закладывает! Вставил ноги в чуни, даже не снимая туфлей, и шмыгнул мышкой. Подгадал, когда ломовой извозчик с кирпичами мимо дома проезжает, колёса по булыжнику гремят, и прошёл спокойно наверх мимо дворницкой. Имейте в виду, что была уже глубокая ночь, часа 2–3. Так вот. А утром Миронович пришел, как ни в чём не бывало, и целый спектакль перед вами разыграл - дескать, вещи из витрины пропали, векселя пропали, деньги - тоже пропали! Я, признаюсь, даже удивлён тем обстоятельством, что он такой маленький ущерб назвал. Вполне мог бы сказать и 300 рублей наличных, и 500… Тут же сам указал нам на следы от свечки на полу. Думал, что запутает этим нас. Шельмец!
- И что же теперь с ним, Александр Францевич? - поинтересовался Рейзин, - Будем брать?
Как и большинство полицейских территориальных частей пристав тяготел к немедленным конкретным действиям и тяготился длинными разговорами.
- С этим успеется. Я думаю его немного помучить, пусть почувствует, как петля затягивается. Для начала предъявим ему свидетелей, которые опровергают его показания. Что-то он скажет? Как будет выкручиваться? Но сначала надо выяснить всю его подноготную - что за человек, круг его связей… моральный облик, одним словом. Я вижу, Иванова здесь нет, стало быть, Агафон Иванович работает. Надеюсь, порадует. Поговорить с теми, кто знал Мироновича по службе в армии, - следователь примолк ненадолго, а затем неожиданно заговорил совсем о другом, - Так вы говорите - ни в какую не хотел пойти взглянуть на труп? Занятно… Что ж это за полицейский, что боится смотреть на труп! Возможно, это и есть его ахиллесова пята. Мы на этом можем сыграть. Не сомневаюсь, мы Мироновича дожмём, - с несокрушимой уверенностью подытожил Сакс.
6
Агафон Иванов на разговор с полковником Крачаком отправился не без некоторого внутреннего трепета. Сыщик не очень-то полагался на рекомендательное письмо отставного полицейского Новицкого. Старик, говоря о своих особых отношениях с полковником, скорее всего, ничего не выдумывал (такими-то вещами не шутят). Вопрос был в другом: захочет ли Фома Фердинандович Крачак быть вполне откровенен с неизвестным ему сыскным агентом? Управление Сыскной полиции стояло совершеннейшим особняком в системе правоохранительных органов столицы, вызывая ревность и зависть коллег по полицейскому цеху. Сыскные агенты всегда получали несравнимо бОльшие денежные награды, нежели сотрудники территориальных частей, речной полиции или пожарной охраны. Сыскным агентам за расследование крупных дел жаловались ордена, а кавалер ордена Св. Станислава автоматически получал дворянское достоинство; ничего подобного в отношении обычных полицейских не практиковалось. Когда городовой Алексей Тяпкин в 1868 г. при исполнении служебного долга лишился ноги, ему выписали премию всего лишь в 50 рублей. Через несколько месяцев героический городовой скончался от заражения крови и его большая семья получила лишь символически повышенную пенсию. Если б на месте городового оказался сотрудник сыскной полиции - в любом чине, пусть даже самом маленьком - награда оказалась бы куда весомее, в этом можно было бы не сомневаться: и дети были бы пристроены в кадетские корпуса, и вдова получила бы пенсию в три четверти оклада мужа… Подобное несоответствие в оценке заслуг рождало со стороны рядовых полицейских скрытую недоброжелательность в отношении сыскных агентов, хотя сами сыскари в этом нисколько не были повинны.
Родившийся в 1842 г. Фома Фердинандович Дубисса-Крачак, дослужившись к 40 годам до полковничьих эполет, давно овдовел и последние годы продолжал жить совершеннейшим бобылём. В занимаемой им 4-комнатной квартире 2 комнаты стояли закрытыми без мебели, поскольку в холостяцком хозяйстве эта жилая площадь была совершенно лишней. Это был истовый служака, много лет отработавший на низовых полицейских должностях. Сие означало, что его рабочий день длился с 9 часов утра до 2 часов пополудни и с 8 вечера до полуночи без праздников и выходных. Такой ритм жизни выковал из Фомы Фердинандовича человека строгого к себе, взыскательного к подчинённым и в известной степени формалиста. Последняя черта, впрочем, на полицейской службе того времени была скорее достоинством, нежели недостатком. В целом же, отзывы о полковнике были скорее положительные, нежели отрицательные, но сие вовсе не означало, что разговор с ним должен был пойти как по маслу.