- А вот это и есть моя хорошая новость. Я уже ее раздобыл, и именно таким способом, - Шумилов достал из кармана сложенный втрое листок плотной бумаги. Адвокат углубился в чтение, потом сложил и убрал в свой карман.
- Вы просто фокусник, Алексей Иванович. И во что же она обойдется моему подзащитному?
Шумилов обратной стороной вилки вывел на крахмальной скатерти число с двумя нулями. Адвокат, внимательно наблюдавший, вздохнул облегченно:
- Ну-у, что ж, могло быть и больше. Вы молодец, Алексей Иванович, можно сказать, добрый гений моего клиента. Не мне вам объяснять, что будет, если прокуратуре удастся повесить на Мироновича попытку изнасилования. Его дело значительно осложнится. Значительно, если не сказать - необратимо. Его и так сегодня заключили под стражу - да, да! Если отпустили Семенову и Безака, то взяли его. Это закономерно, кто-то же должен сидеть! - с едким сарказмом заметил Карабчевский.
Лицо его покраснело - то ли от выпитого вина, то ли от возмущения.
- А записочку эту, - Карабчевский хитро сощурился, - мы на суде-то огласим. Не все же прокуратуре втихаря пакости устраивать, пусть ответят! Сожру Сакса, ей-ей сожру… как полинезийский людоед.
- И что же планируете делать теперь? - поинтересовался Шумилов.
- Вот что, Алексей Иванович, хочу попросить вас перед судом повстречаться с назначенным экспертом из числа тех врачей, что делали вскрытие, и довести до его сведения, что защита располагает документом, уличающим прокуратуру в давлении на экспертов. Во всяком случае, я буду именно так трактовать этот документ. Я хочу, чтобы назначенный обвинением эксперт ясно понимал: если он слишком далеко отступит от первоначальных выводов вскрытия, то это обойдется боком и прокуратуре и самому эксперту. Я не допущу, чтобы прокуратура повесила на Мироновича обвинение в попытке изнасилования. Я бы и сам встретился с экспертом, но мне, как адвокату, нельзя это делать по закону. Вы же - человек нейтральный. А пока нашему Ивану Ивановичу придется посидеть в камере.
В первых числах февраля Алексей Иванович получил с мальчиком-посыльным записку от Карабчевского. Необычным был ее взволнованный тон и почти умоляющая интонация: "По известному вам делу возникли новые обстоятельства. Приезжайте срочно. И даже скорее!"
Был уже вечер, за окном стояла стужа, мела метель, в Питере царила та мрачная пора, когда совершенно не хочется покидать уютное кресло у камина и мысль даже о малейшем усилии повергает в уныние. Однако Алексей Иванович накинул пальто и через полчаса был в конторе адвоката. В приемной толпились уходящие посетители, судя по массивным золотым цепям поперек животов, купцы первой гильдии, не ниже. Николай Платонович стоял на пороге кабинета. Завидя Шумилова, он воскликнул с совсем несвойственным ему восторгом:
- Ну, слава богу, батенька, вот и вы! - и увлек Шумилова за собой в кабинет.
Он усадил гостя в кресло, свое придвинул поближе и достал уже знакомый коньячный набор - графин и маленькие рюмочки цветного богемского стекла. Отвечая на вопросительный взгляд сыщика, уже спокойнее пояснил:
- Теперь можно не спешить. Хорошо, что вы сразу приехали.
- Что за новая напасть приключилась?
Адвокат вздохнул:
- А случилось то, что воздух свободы лишает человека не просто элементарной осторожности, но и подчас разума. Помните Боневича? Того самого, с которым вы осматривали помещение кассы?
- Ну, конечно, ведь он так помог нам в этом деле.
- Вот именно, помог, - в голосе присяжного поверенного послышалась досада. - Вот только потом… чудить начал. Не успел Миронович выйти из тюрьмы в октябре, как тут же принялся раздавать презенты - на радостях. Да это уже и не важно, по сути, а важно то, что Миронович передал Боневичу пальто, шубку и платье какое-то. В общем-то тряпье, цены копеечной… Но следствие сие раскопало и повернуло всю эту историю против Мироновича. А как на Боневича вышли, догадываетесь? - неожиданно спросил Карабчевский.
- Ну, попробую предположить, - задумался на миг Шумилов. - Возможно, после отказа Семеновой от признания полиция стала вновь опрашивать дворников и предъявила им Семенову для опознания. Они её узнали, причем сказали, что видели её не только двадцать седьмого августа, но и в сентябре, уже после ареста Мироновича. Так?
- Да, Алексей Иванович, в самую точку. Ещё дворники рассказали, что ее привозили полицейские и один господин в штатском - это вы, дорогой друг. Дворники заявили, что вся эта компания заходила в кассу ссуд. Смекаете? Полиция уцепилась за эту ниточку и стала разматывать. Допросили Семёнову, она назвала Боневича и вас. Тут-то и всплыла эта дурацкая история с презентами. Сегодня Боневича полиция взяла за жабры. Он не скрывал, что неоднократно встречался с Мироновичем и даже получал от него вещи, но клялся, что платил за них деньги. Хорошо, что он в свое время побеспокоился насчет того, чтобы обеспечить себе уважительную причину для посещения кассы.
- Как же это он проделал? - полюбопытствовал Шумилов.
- Со ссылкой на своего надежного человека, информатора, я полагаю, он накануне посещения кассы оставил в дежурном журнале запись о подозрительном шуме, якобы имевшем место в кассе. И совершенно официально, не делая из этого тайны, отправился проверить, не сорваны ли полицейские печати, не вскрывалось ли помещение. Хорошо, что тогда, в сентябре, он все официально оформил. Иначе вопрос стоял бы о его отчислении из полиции… Так вот, возвращаясь к вещам, полученным от Мироновича: полиция классифицирует эти подношения как плату за услуги особого рода. Дескать, Семёнову, мелкую воровку и не совсем психически здоровую женщину, подкупом и угрозами заставили взять вину на себя, а в кассу возили, чтоб натаскать ее "по легенде", потому что знали - следствие непременно начнет все ее показания проверять на месте. В принципе, эта версия выглядит стройной, весомой, я бы даже сказал, убедительной. Думаю, не иначе как уже завтра вас пригласят "побеседовать" в прокуратуре, а потом эту беседу оформят протоколом.
- Ну, что ж, фокус не новый. Я расскажу всё как есть. Совесть моя чиста. Законов я не нарушал, действовал в интересах своего работодателя, а таковым являетесь вы, Николай Платонович. В кассу я пришел вместе с полицейским, который, как я понимаю, действовал официально. Печатей не срывал, улик не прятал и не подбрасывал. Прокуратуре мне нечего предъявить.
- Ну, вот и славно. Знаете, фактор внезапности поражает иной раз не только преступников, но и честных людей, выбивая почву из-под ног даже у очень сильных людей. Я подумал, что лучше его исключить.
- Спасибо вам, Николай Платонович, - сердечно поблагодарил адвоката Шумилов.
Вызов в прокуратуру действительно последовал, только не на следующий день, а через два дня. Из этого промедления Алексей Иванович справедливо заключил, что следователь Александр Францевич Сакс не питает особенных надежд на официальный допрос своего бывшего коллеги и, более того, не знает, как подступиться к этому делу. Он, разумеется, был прекрасно осведомлен о характере занятий Шумилова и, судя по всему, всерьёз не рассчитывал прижать его.
В принципе, так и вышло. Общение с Саксом, если продолжительные монологи последнего можно было назвать словом "общение", затянулось почти на полтора часа. Александр Францевич пытался "разговорить" Шумилова, но последний был чрезвычайно лаконичен и отвечал только на конкретные вопросы. Кульминацией разговора явился вопрос, заданный следователю Шумиловым: "Будут ли против полицейского Боневича выдвигаться обвинения в преступлении по должности?"
Подбрасывание улик и фабрикация свидетельских показаний, устроенные сотрудником полиции, подпадали именно под определение "преступления по должности". Сакс помялся и, в конце концов, признал, что "вопрос не будет рассматриваться в такой плоскости". Это означало, что фактически Боневича ни в чем обвинять не станут. То обстоятельство, что он привел с собой в ссудную кассу Семёнову и Шумилова, в худшем для Боневича случае будет названо халатностью.
Сакс попросил Шумилова рассказать о розысках Семёновой и о сути сделанного ею признания. Просьба представлялась совершенно бессмысленной. К великому неудовольствию Александра Францевича, его собеседник и тут оказался крайне неразговорчив. Весь рассказ Шумилова о розысках Семеновой уложился буквально в дюжину предложений.
Расстались они, уставшие друг от друга. Шумилов был измучен велеречивостью напыщенного следователя, а Сакс, в свою очередь, раздражен немногословностью юридического консультанта.
Прошло несколько дней, когда свежим солнечным утром, уже безотчетно пахнувшем весной и скорыми оттепелями, Алексей Иванович ехал в вагоне конки. Солнечные блики на полу от блестящих медных поручней вибрировали и дергались при каждом резком движении вагона. Вагоновожатый с сумкой через плечо задремывал, пригревшись на солнышке, припекавшем сквозь оконное стекло. До уха скучающего Шумилова донесся быстрый говорок тощей дамы с ридикюлем на остро выпирающих из-под платья коленках. Обращаясь к своей спутнице - такой же востроносой, с водянистыми серыми глазами, она пересказывала ей свежую колонку "Уголовной хроники".
- …Занималась правкой очерка о деле Мироновича. Там очередная сногсшибательная новость! Вы слышали, эта несчастная, Екатерина Семёнова, опять призналась в том самом убийстве! Представляете?! Она же сначала отказалась от всех признаний, теперь же все отыграла назад. Странно, правда же? Она заявила, что не считает допустимым, чтобы подозрение, построенное на её словах, падало на невиновного.
"Экий странный зигзаг", - подумал Алексей Иванович. Ни в какое благородство душевных порывов Семёновой он, разумеется, не поверил. Но и объяснить этот странный с позиций здравого смысла финт тоже не мог. Хотя при чем тут здравый смысл? Может, все гораздо проще и циничнее? Никакого смысла, никакого рассудка, одни голые инстинкты? Может, просто убедилась, что обещания Безака в вечной любви, переданные ей за решетку, - сплошное надувательство? А раз так - можно и самой в тюрьму, и его наказать? Но вот что будет делать следствие? Куда пойдет дальше господин Сакс? Ведь неглупый, в общем-то, человек, должен уже понять, с кем имеет дело. Оценивая данные и против Мироновича, и против Семеновой, неужели он не сможет подняться над личными амбициями? Зада-ачка…
17
Время шло своим чередом. Наступил март, потом апрель. Дело об убийстве Сарры Беккер как бы замерло. Казалось, ничего нового с персонажами этой драмы уже не могло произойти. Семенова попала вторично в тюремный лазарет с двусторонним воспалением легких. После нескорого излечения ее вернули в камеру. Следователь Сакс шлифовал формулировки обвинительного заключения, стараясь придать им чеканную строгость евклидовых постулатов.
Попутно он был озабочен приисканием специалиста, способного дать в суде экспертное заключение по протоколу вскрытия тела погибшей девочки. Решение этого деликатного вопроса никак не могло быть пущено на самотек, выводы судебно-медицинского эксперта могли стать одним из кульминационных моментов всего судебного следствия. Столичные газеты упоминали о "деле Мироновича" как-то вяло, без прежнего ажиотажа и истерии; весной их внимание переместилось на свежие происшествия, которых немало приключалось в столице Российской империи.
И вдруг девятнадцатого апреля Алексей Иванович Шумилов увидел в "Санкт-Петербургских ведомостях" броский заголовок: "Новый поворот в загадочном деле Мироновича". В статье сообщалось, что после ознакомления с материалами досудебного расследования Е. Н. Семёнова вторично отказалась от всех своих первоначальных показаний. То есть отказалась от прежнего отказа…
После того как Семенова вторично дезавуировала собственные показания, на точности и правдивости которых перед тем категорически настаивала, следователь Сакс догадался направить её на психиатрическую экспертизу. Сделать это надо было, разумеется, месяцами тремя-четырьмя ранее. Эксперты - представители различных столичных медицинских учреждений соответствующего профиля, в один голос отметили её несомненную лживость, любовь к притворству в любом виде, в том числе и немотивированному, а также истеричность. Кроме того, специалисты признали эмоциональную холодность обследуемой и ее прекрасную память. Понятие "эмоциональная холодность" использовалось для описания полнейшего равнодушия к окружающим, и для правосудия было важно тем, что исключало аффектацию как объяснение для немотивированной жестокости, направленной на ребёнка. Эмоциональная холодность отнюдь не противоречила истеричности Семёновой, если первая черта характеризовала ее восприятие окружающего, то вторая объясняла повышенную чувствительность ко всему, связанному лично с обвиняемой.
Психиатры признавали полную вменяемость Екатерины Семеновой, утверждали, что в момент совершения преступления она находилась в здравом уме и рассудке, была способна отдавать отчет в своих действиях и контролировать их. Это заключение экспертизы делало обвиняемую подсудной. На последних официальных допросах 11 и 23 мая 1884-го года Семёнова ещё раз твердо отказалась от своего повинного заявления и всех признаний, сделанных прошлой осенью.
Окончательная версия событий в её изложении сводилась теперь к следующему: убийство Сарры Беккер было совершено Иваном Мироновичем по неизвестной ей причине. Сама она, став невольной свидетельницей преступления, получила от него за своё молчание деньги и некоторые ценные вещи, которые Миронович своими руками извлек из застекленной витрины. В дальнейшем эти вещи Семенова якобы передала Безаку, не объясняя их происхождение.
Миронович, Семенова и Безак должны были предстать перед судом с участием присяжных заседателей. Заслушивание трех дел на одном процессе объективно было на руку обвинению, потому что при любом исходе слушаний, даже самом неблагоприятном для обвинения, кто-то из этой троицы, скорее всего, был бы осужден. Адвокатам, дабы отвести обвинение от своего подзащитного, вольно или невольно пришлось бы прибегнуть к тактике разделения защиты, следствием которой явилась бы необходимость "топить" другого обвиняемого, помогая тем самым прокурору.
Уже до суда в некоторых газетных публикациях стала высказываться та точка зрения, что в подобных процессах, объединяющих нескольких обвиняемых одновременно, эти самые обвиняемые остаются без должной защиты. Раздавались предложения о раздельном рассмотрении дел Мироновича и Семёновой - Безака, ведь трое обвиняемых не были связаны ни общностью преступного умысла, ни уговором о совместных действиях, ни разделением функций в процессе совершения убийства, а значит, не являлись бандой. Однако подобное разделение было не в интересах прокуратуры и потому не состоялось.
Прошло лето, такое быстротечное в холодном петербургском климате. Особенность бюрократической системы Российской империи заключалась в том, что в летние месяцы активность самых различных сфер административного аппарата замирала и оживлялась вновь только с приходом осенних холодов. Чиновники всех мастей возвращались в Петербург со своими семействами, кто-то из собственных имений, кто-то с пригородных дач, кто-то из-за рубежа. В министерствах и ведомствах начиналось привычное коловращение, циркуляция идей, реанимация невыполненных планов и буйство административных порывов.
В один из октябрьских неприкаянных дней 1884-го года Алексей Иванович Шумилов, проезжая мимо дома № 57 на Невском проспекте, обратил внимание на то, что яркая вывеска "Касса ссуд. Миронович И. И.", которую, бывало, видно было издалека, исчезла со своего места. Он до такой степени заинтересовался этим обстоятельством, что слез с извозчика и завернул в подворотню. Во дворе было пусто и мрачно. Алексей Иванович по старой памяти заглянул в дворницкую. Там у окна, на низеньком табурете, склонив голову к коленям, сидел дворник Анисим Щеткин. Он, орудуя шилом, латал большие валенки.
- Анисим, - позвал его Алексей, - здравствуй, братец, помнишь меня?
- Конечно, - весомо отозвался дворник. - Вы - репортер. А еще вы бывали у нас с полицией в прошлом годе, в кассу ссуд поднимались.
- Да, было дело. Моя фамилия Шумилов, - Алексей решил не напоминать дворнику, что некогда представлялся "Эразмом Иноземцевым". - А скажи-ка, Анисим, кто снял вывеску кассы Мироновича с проспекта?
- Дык, я же и снял. Приказ такой вышел от Ивана Иваныча, вот и снял.
- Вот те раз! А когда же это он тебе приказал?
- Да как во второй раз его "взяли", так и приказал. Вернее, через жёнку свою передал.
- Понятно. А как думаешь, за дело его "взяли"?
- Да кто ж это знает-то? Хотя жаль человека… Хороший был хозяин… Но видать, осерчал на нас господин Миронович, - со вздохом заключил Щеткин.
- За что же ему на вас обижаться? - полюбопытствовал Шумилов.
- Да хоть бы за то, что пьянствовали тогда и ворота не заперли или за то, что полиции при осмотре помогали. Он мог подумать, что мы полиции испугались и напраслину на него возвели.
- Постой-ка, ты говоришь, полиции помогали при осмотре? - заинтересовался Шумилов.
- Ну, конечно. Я с Лихачевым и Авдотьей убитую обнаружил, нам же потом полиция велела прихожую осмотреть и комнату Сарры. Сами-то господа полицейские место убийства осматривали и кассу, потом стали хозяина допрашивать, потом папашу Беккера.
- Погоди, так что, выходит, прихожую полицейские сами не осматривали?
- Да говорю же вам: заняты они были очень! Потому нам велели. Посмотрите, говорят, внимательно, все ли в порядке, нет ли где крови, одежды разорванной, каких-нибудь предметов посторонних. Ну, мы свечку зажгли и внимательно все обошли. Но луж крови нигде не было, ни мусора какого. Все чисто.
- А полиция чем занималась?
- Так их там много было, они туда-сюда ходили, разговаривали, бумаги всякие писали. Сумбурно это все как-то было, шумно.
"Так, так, так. Вот неожиданное открытие! - лихорадочно размышлял Шумилов. - Теперь понятно, почему в протоколах осмотра сказано, что в прихожей не было зафиксировано никаких пятен крови. На самом деле полиция их даже не искала в прихожей, ограничившись поручением провести осмотр совершенно посторонним и несведущим людям. Следователь Сакс, может быть, и исправил бы это, да, видать, совершенно упустил из виду. Поэтому составленный им протокол осмотра места преступления - документ, строго говоря, некорректный, формальный. Это обстоятельство может очень помочь Карабчевскому в суде".
- Скажи-ка, Анисим, мне еще раз, - продолжил между тем разговор Шумилов, - с кем именно ты осматривал прихожую, а я запишу для точности.
- Петр Лихачев, скорняк. Адрес: Невский проспект, дом 55, и Авдотья Пальцева, живет в нашем доме.
- Возможно, тебе представится случай рассказать это все в суде под присягой. Не сдрейфишь?
- Я, господин хороший, всю крымскую кампанию прошел, пороху понюхал, - с некоторой укоризной в голосе произнес Анисим. - И в мертвецкой поработал, повидал всякого. Мне ли чего бояться?