Шумилов помнил, что Карабчевский рассказывал ему о том, будто следователь Сакс после явки Семёновой с повинной специально приезжал в ссудную кассу для розыска следов крови в прихожей. Вроде бы таких следов он отыскать не смог. Если в ходе предпринятого им осмотра был составлен особый протокол, то этот документ мог компенсировать огрехи первого протокола осмотра. Но Шумилов был уверен, что Сакс второй протокол не составлял. Зачем его надо было писать, ежели ничего не было найдено? А раз так, то в суде обвинение будет апеллировать именно к тому протоколу, что был составлен в августе 1883-го года, со слов дворника, скорняка и портнихи. И тем загонит себя в ловушку.
Бросив все дела, Шумилов помчался к Карабчевскому.
В конце сентября, после подписания окружным прокурором обвинительного акта, полным ходом началась подготовка к процессу по делу Мироновича. Начало судебных слушаний по делу было назначено на двадцать седьмое ноября.
За пару недель до начала процесса Алексей Иванович направился на встречу с доктором Горским. К этому времени уже было известно, что судебно-медицинскую экспертизу на процессе будет представлять профессор Военно-медицинской академии Сорокин, но Горский также был заявлен в числе лиц, приглашенных к участию.
Встреча с доктором в силу понятных причин могла носить только неофициальный характер и потому была устроена на нейтральной территории - в зимнем саду рядом с Таврическим парком.
Место показалось Шумилову наиболее удобным как ввиду удобства расположения, так и потому, что вероятность встретить здесь знакомых из полицейского ведомства или прокуратуры была ничтожна. Действительно, в предвечерний час под огромным стеклянным сводом зимнего сада почти не было посетителей.
Было удивительно, как среди холода и сырости петербургского климата возникло такое рукотворное чудо - стеклянный дом с экзотическими растениями. В Петербурге кроме этой, городской, оранжереи подобные удивительные уголки тропической природы были практически во всех особняках и во дворцах - Зимнем, Юсуповском, Павловском, Аничковом, в Ботаническом саду. Помимо зимних садов имелись и многочисленные оранжереи, поставлявшие круглый год в богатые магазины на Невском свежие цветы, клубнику, лимоны, мандарины.
Прогуливаясь по усыпанным битым кирпичом узеньким дорожкам, замысловато закрученным среди клумб с пальмами, акациями и магнолиями, Алексей Иванович дожидался доктора. Он знал, что Горский жил на Захарьевской улице, буквально в трех минутах ходьбы от зимнего сада. Горский узнал Шумилова по трости и газете в руках, подойдя, поздоровался.
- Ваше ли письмо было получено мною? - поинтересовался он у Шумилова.
- Точно так, Трофим Аркадьевич, - с поклоном ответил Шумилов. - Я пригласил вас на эту встречу, которая, полагаю, совершенно необходима для нас обоих. Я знаю, что вы были в составе группы врачей-анатомов, осуществлявших вскрытие тела убитой Сарры Беккер.
- Да, это так. Но я должен сразу предупредить, что не смогу входить с вами в обсуждение деталей моей деятельности по долгу службы.
- В этом нет необходимости. У вас на руках моя визитка, на которой четко написано, что я работаю юридическим консультантом, а значит, знаю законы. Также мне хорошо известно, что вы заявлены в числе лиц, подлежащих вызову в суд по этому делу.
- Вы хорошо осведомлены.
- Благодарю. Я осведомлен, кстати, не только в этом вопросе. Я знаю и кое-что другое. Например, то, что существует письмо следователя Сакса, в котором вам предлагается изменить смысл собственного заключения на противоположный… - Шумилов помолчал, предоставляя собеседнику поразмыслить над сказанным. - Надеюсь, вы не станете отвергать тот факт, что получали письмо, в котором следователь подсказывал, будто в своем заключении вы пропустили частицу "не" перед выражением "исключается попытка к изнасилованию".
- Черт возьми… - доктор осекся, не окончив фразы. - Кто вы такой, господин Шумилов?
- Помимо того, что я юрисконсульт "Общества поземельного взаимного кредита", в настоящий момент я представляю интересы присяжного поверенного Карабчевского.
- По-о-онятно, - протянул Горский и удрученно замолчал. Он, видимо, совершенно потерялся и не знал, как себя вести дальше.
- Я лишь хочу сказать, что вам ни в коем случае не следует отрицать факт существования этого письма, - продолжил свою мысль Шумилов. - Боже упаси сказать под присягой, что такого письма не было.
- Я и не думал этого делать.
- И очень хорошо. Потому что это письмо находится у Карабчевского. Если вы солжете под присягой, это будет означать крах вашей карьеры.
Горский поднял руку к лицу, словно закрываясь. Помолчав какое-то время, он спросил:
- Вы не шутите, Алексей Иванович? Не блефуете? - и поскольку Шумилов даже не потрудился ответить на эти вопросы, Горский пролепетал: - Вы меня уж простите, что я задаю такие дурацкие вопросы…
Они некоторое время молча шагали по тропинкам между пальмами, бессмысленно нарезая круги. Наконец, Горский прервал молчание:
- Откуда это письмо у Карабчевского? Я думал, оно потерялось.
- Не волнуйтесь, Трофим Аркадьевич, на вас ни в коем случае не будет брошена тень подозрения в передаче этого документа защите, - заверил Шумилов, - тем более что вы его нам не передавали. Но в свой черёд оно, вероятно, оглашено будет. Согласитесь: налицо факт давления прокуратуры на судебных медиков. Я вас по-доброму предостерегаю: не идите на поводу следователя, не покупайтесь на его сладкоречивые обещания, помните о собственной чести. Я сам выходец с Дона и потому приведу вам казацкое присловие: можно потерять жизнь, но не должно терять совесть.
- Да, да, вы правы. Это было бы ужасно. Я и сам об этом думал, когда получил письмо следователя Сакса. Признаюсь, я был чрезвычайно смущен. Мне никогда не доводилось прежде сталкиваться с таким предельно откровенным… пренебрежением ко мне как к специалисту.
Шумилов понял, что доктор до сего момента пребывал в состоянии тревожного раздумья. Он колебался, боясь совершить серьезный промах. С одной стороны, совесть доктора и просто порядочного человека велела ему не поддаваться давлению прокуратуры, с другой - будучи маленькой сошкой громадной и сложной системы столичного правопорядка, он очень не хотел наживать могущественного врага в лице представителя вышестоящей инстанции. Теперь же колебания доктора закончились - обстоятельства приняли решение за него, и осталось только подчиниться.
18
За два дня до начала заседания Алексей Иванович получил билет-приглашение на слушания. Вообще открытые судебные процессы по громким уголовным делам собирали массу желающих попасть в зал заседаний, но это удавалось далеко не всякому. Распределением посадочных мест в зале занимался председательствующий на процессе судья.
Обычно по пять мест выделялись представителям правительствующего сената, Министерства юстиции, Штабу Корпуса жандармов, а также Министерству внутренних дел. Не менее трех билетов запрашивало Министерство двора. Определенное количество мест оставлялось для командированных на процесс представителей прессы. На процесс по делу об убийстве Сарры Беккер было направлено более шестидесяти журналистов, это был рекорд того времени! Разумеется, допуск на процесс получали все близкие родственники потерпевшего и подсудимых, изъявившие желание наблюдать за ходом судебных слушаний. Также существовала так называемая "прокурорская и адвокатская бронь", размер которой варьировался от величины зала, отведенного под процесс. В свободную раздачу всем желающим направлялось сравнительно небольшое число посадочных билетов, никак не более сотни. Между тем некоторые громкие процессы собирали в Санкт-Петербурге такие толпы жаждущих попасть в зал суда, что перед ними меркли самые фантастические театральные аншлаги.
Судьей был определен председатель столичного суда А. М. Кузьминский, обвинение поддерживал товарищ окружного прокурора И. Ф. Дыновский. Поверенным гражданского истца от имени Ильи Беккера, вчинившего Мироновичу иск на 5 000 рублей, был присяжный поверенный Н. М. Соколовский.
Оправдались худшие предположения Карабчевского: в одном процессе сводились сразу трое обвиняемых, не объединенных до преступления в единую банду. Сторона обвинения исходила из того, что заявление Екатерины Семёновой о ее непричастности к убийству Сарры Беккер полностью соответствовало действительности, прочие утверждения Семёновой игнорировались. Поэтому Миронович обвинялся в убийстве, Семёнова - в не предотвращении убийства, а Безак - в недонесении об убийстве. Помимо этого, Семенова и Безак обвинялись в кражах и укрывательстве краденого. Последний довесок представлялся весьма странным, поскольку получение вещей из кассы Мироновича в качестве платы за молчание юридически некорректно было считать кражей.
У каждого из обвиняемых был свой адвокат, а то и не один. Мироновича защищали Н. П. Карабчевский и В. Ф. Леонтьев, Семёнову - С. П. Марголин, Безака - Л. А. Базунов. Это были достаточно известные юристы. Участие их в этом деле определялось не столько весомостью гонорара (откровенно говоря, с Семёновой и Безака нечего было взять), сколько громкостью и скандальной известностью дела. Успешная защита на таком процессе могла косвенно принести большие дивиденды адвокату в виде всеобщей известности и укрепления деловой репутации. Впрочем, даже проигрыш был не особенно страшен, поскольку процесс сам по себе был прекрасной рекламной кампанией.
Алексей Иванович появился в здании Петербургского окружного суда за десять минут до начала заседания и обнаружил, что зал уже битком набит, что только подтвердило необыкновенный ажиотаж вокруг процесса.
Ввели обвиняемых. Миронович выглядел заметно похудевшим, как-то враз постаревшим, но держал себя со сдержанным достоинством. Семёнова была в черном, наглухо застегнутом платье, с гладко подобранными волосами, глядела вокруг строго-вызывающе. Безак держался от нее обособленно, ни разу не посмотрел в сторону бывшей любовницы. Он был весь как-то по-особенному подобран и прям. Алексей Иванович с интересом рассматривал этого "сердцееда" и ничего примечательного, действительно сильного и выдающегося, не находил в его весьма заурядном облике.
Необходимая процедура рассмотрения кандидатур присяжных протекала чинно, вяло и заняла приличное количество времени. После выбора присяжных и назначения запасных членов жюри, на случай заболевания кого-то из основного состава, суд занялся установлением личностей обвиняемых. Тут всё прошло быстро, как говорится, без сучка. Далее суд приступил к заслушиванию списка заявленных сторонами свидетелей и экспертов и выяснению вопроса, является ли неявка некоторых из них уважительной и не влечет ли оная неявка невозможность приступить к рассмотрению дела по существу. Список получился огромным - почти девяносто фамилий.
Его обсуждение грозило затянуться надолго. Алексей Иванович, прекрасно знавший обрядность уголовного судопроизводства и неотвратимую последовательность его действий, первые часы процесса пребывал в состоянии полудремы.
Удача, видимо, сопутствовала новому суду, и товарищ прокурора Дыновский начал зачитывать длинное обвинительное заключение еще до первого перерыва. Читал он очень быстро, невнятно, голосом монотонным и невыразительным. Чтобы понимать все, произносимое обвинителем, требовалось слушать его с максимальным вниманием. Едва Дыновский приступил к чтению, в зале воцарилась напряженная тишина, нарушаемая лишь звуком скрипевших стальными перьями секретарей.
По прочтении примерно половины текста обвинительного заключения утреннее заседание было прервано и объявлен перерыв до половины третьего часа пополудни.
Вечернее заседание началось с продолжения чтения обвинительного акта помощником прокурора. Затем начался вызов и заслушивание свидетелей обвинения.
Наиболее интересными в череде допрошенных оказались показания дворников дома № 57. Они добросовестно признались, что в момент убийства были пьяны, но этот момент обвинение постаралось обратить себе на пользу, сделав это поистине с грацией слона в посудной лавке. Обвинитель, допрашивавший Мейкулло и выслушавший его рассказ о попойке, многозначительно заявил:
- Если и нет прямых свидетельств того, что Миронович уходил из кассы очень поздно, то теперь мы видим, что возможность уйти незамеченным у него была!
Карабчевский тут же заявил протест, принятый судом.
Разумеется, зашла речь и о кровавых пятнах, которых не было обнаружено в прихожей кассы. Обвинение постаралось доказать, что поскольку крови в прихожей не было, значит, нападение никак не могло развиваться так, как это излагала Семёнова в своих признательных показаниях после добровольной явки.
Карабчевский не пропустил сказанное мимо ушей, а заявил буквально следующее:
- Защита намерена доказать, что следственная власть вообще не проводила осмотр прихожей.
Он заявил ходатайство о вызове для дачи показаний скорняка Лихачева и портнихи Пальцевой. В ходе их допроса Карабчевским эти свидетели рассказали, как осматривали прихожую вместе с Анисимом Щеткиным, хотя в тот момент в помещении кассы уже работали полицейские Рейзин, Дронов, Черняк и другие.
- Почему же на осмотр со свечкой в руках отправились случайные посетители: один скорняк, другая - портниха, третий - дворник?! - спросил, оборотившись к залу, Карабчевский. - Со стороны полиции тривиальная халатность, невнимание к деталям или неумение работать?
Николай Платонович взял многозначительную паузу и, как хороший актер, с негодованием на лице повернулся к столу обвинителей.
- Вероятно, обвинение считает приемлемым опираться в своих выводах на результаты осмотра, проведенного такими, с позволения сказать, "специалистами", но защита утверждает, что подобные свидетельства не могут являться основанием для вывода о том, что крови в прихожей не было. Возможно, это были мелкие брызги на стеновых панелях. Неспециалисту вполне простительно было не обратить на них внимания, ведь освещение было негодным, стена - старой, обшарпанной, а панели - в пятнах и неровностях.
"Браво!" - мысленно захлопал в ладоши Шумилов. Для обвинителя все произошедшее явилось полнейшей неожиданностью. Красиво начатая атака на признание Семеновой захлебнулась на ровном месте. Помощник прокурора явно растерялся. Теперь он не мог быть уверен и в прочих документах, на которые опиралась его линия: вдруг и в них при ближайшем рассмотрении откроются какие-то нюансы, способные полностью переменить их восприятие.
Объявленное вскоре окончание вечернего заседания явилось для обвинения радостным известием. Шумилову показалось, что Дыновский, услышав слова председателя об отложении на завтрашний день допроса свидетелей, вздохнул с немалым облегчением.
Утреннее заседание второго дня не принесло сколько-нибудь ярких впечатлений. Допрашивались дворники дома на Болотной улице, в котором проживал Миронович, затем его сожительницы и любовницы разных лет. Последние поведали суду и жюри присяжных о том, каков Иван Иванович был в быту, как зарабатывал и тратил деньги, как относился к детям.
Для Шумилова, как опытного юриста, было очевидно, что все эти допросы обвинение затеяло с единственной целью: дать возможность Дыновскому вдоволь порассуждать на тему об аморальности Мироновича. Прием был, прямо скажем, недостойным. Шумилов знал за самим Дыновским похождения подобного же рода.
Карабчевский отбивал подобные атаки обвинения. Получая возможность допрашивать свидетелей, он делал акцент на том, что обвиняемый не оставлял без материальной помощи прижитых вне брака детей, беспокоился об их питании, одежде, оплачивал обучение ремеслу. Нельзя было не признать, что далеко не все мужчины в его положении проявляли столько же ответственности в отношении собственных детей.
Вообще, особенностью допросов свидетелей в первые дни процесса явилось неожиданное для обеих сторон открытие. Оказалось, что многие утверждения о домогательствах Мироновича в отношении Сарры Беккер в устах самих свидетелей звучали совсем не так, как в протоколах допросов предварительного следствия. Многие формулировки были свидетелями изменены, их акценты заметно смягчились. Выяснилось, что некоторые заявления являлись банальным повтором дворовых сплетен и потому не могли служить для удостоверения истинности. В такие минуты председательствующий на процессе судья ударял молоточком по дощечке из красного дерева и, обращаясь к жюри присяжных, говорил:
- Вы не должны принимать во внимание сказанное, поскольку это утверждение делается с чужих слов.
И судейский молоточек в эти дни стучал в зале неоднократно.
Когда допрос бывших любовниц и сожительниц Мироновича совсем уж затянулся, Шумилов заподозрил, что обвинение готовит какой-то подвох и просто тянет время.
Он не ошибся: во время вечернего заседания обвинение вдруг предложило повременить с допросами свидетелей и заслушать судебно-медицинского эксперта, способного пролить свет на обстоятельства убийства Сарры Беккер. Председательствующий судья, даже не посовещавшись с двумя другими членами коллегии, сразу разрешил подобное изменение регламента. Все это сильно смахивало на хорошо отрепетированную "домашнюю заготовку" обвинения.
В качестве судебно-медицинского эксперта был приглашён известный патолог, читавший курс судебной медицины в Военно-Медицинской академии и Университете, профессор И. М. Сорокин. Это был вполне авторитетный в своей области специалист, о его приглашении на суд стало известно загодя, но о содержании заключения, разумеется, никто ничего определенного сказать не мог. Перед выступлением профессора судебным секретарем был зачитан протокол вскрытия тела Сарры Беккер, поскольку именно на этом документе эксперт должен был базировать выводы своего заключения.
Профессор с самого начала речи сумел озадачить присутствующих, сказав то, чего судебные медики никогда не говорят и говорить не должны в принципе,
- Хочу оговориться: моя экспертиза - лишь гипотеза, - произнес он скромно, с оттенком некоторой простодушной застенчивости. После этой фразы судья должен был остановить эксперта и попросить его закончить выступление, поскольку суд не интересуется гипотезами, а разбирает и анализирует только объективные факты. Но судья сделал вид, будто ничего не заметил.
Однако и следующая фраза профессора отдавала то ли глупостью, то ли нарочитой наивностью:
- К сожалению, исследование трупа произведено слишком поверхностно, и потому экспертиза лишена возможности с полной достоверностью констатировать весь акт преступления.
У Шумилова закралось подозрение, что профессор просто не отдает себе отчета в том, что говорит. Со своего места он видел, как Карабчевский что-то торопливо царапал в лежавшем перед ним на столе блокноте и при этом искоса поглядывал на выступавшего.