- Это не имеет никакого значения. Важно только одно: кто всем заправляет? И этот человек, кто бы он ни был, постарается устранить всех, кто близко общался с Милой. Вот как обстоят дела. Далее, пожалуйста, не говори о том, что ты воевал в отряде Бака. Если советская власть увидит в нем украинского националиста, она и тебя сочтет преступником, раз ты был вместе с ним. Как знать, быть может, именно комиссары расправились с ним. Я только предупреждаю тебя, но именно так они и обделывают свои дела. Понимаешь?
Не вызывало сомнений, что Крестьянин ничего не понимал.
- Доверься мне, друг мой. Я хочу, чтобы было как лучше. Ты стой вот на чем: немцы забрали тебя на принудительные работы. Когда началось наше наступление, тебе удалось бежать. Несколько дней ты скрывался в лесах и теперь вернулся. Вот и весь твой рассказ, ты ничего не знаешь ни о каком Баке, ни о какой Миле. Твердо стой на своем. Уразумел?
- Кажется, уразумел, - кивнул Крестьянин, хотя на самом деле он так ничего и не понял.
В Яремче - точнее, рядом с ее дымящимися руинами, - советская армия устроила фильтрационный лагерь, куда обязали явиться всех тех, кого унес из родных мест кровавый вихрь войны. Кому-то разрешали вернуться домой, других впереди ждал мрак неизвестности. К офицерам госбезопасности выстроилась длинная очередь, и Крестьянин терпеливо стоял в ней, а сразу за ним стоял Учитель.
Неподалеку советские следователи разбирали развалины сожженной деревни. Поднялся большой шум, когда среди пепла и обгорелых бревен церкви они обнаружили останки ста тридцати пяти сгоревших заживо человек. Поблизости временно расположилась танковая рота, которая обеспечивала прикрытие подразделению НКВД, работающему в фильтрационном лагере. Вырос палаточный городок, куда отправляли восстанавливать силы тех, кто прошел сквозь строгое сито госбезопасности. Крутилась бюрократическая машина - советская империя восстанавливала контроль после немецкой оккупации. В маленьком полевом госпитале ухаживали за ранеными, полевая кухня готовила еду, и все это происходило под присмотром комиссаров.
Наконец Крестьянин предстал перед сидящим за столом молодым офицером в очках в стальной оправе, усталым, возможно, слегка в подпитии. Крестьянин сильно нервничал, поскольку у него не было опыта общения с представителями власти. Напутствие Учителя, только что посоветовавшего ему сохранять спокойствие, начисто вылетело у него из головы. Назвав себя, Крестьянин предъявил свои потрепанные документы.
Офицер даже не потрудился поднять на него взгляд.
- Объясните свое присутствие здесь, - приказал он, изучая документы - засиженный мухами паспорт.
- Два года назад меня забрали немецкие солдаты, - запинаясь, начал Крестьянин. - Все это время я работал на них, прокладывал дороги для танков, натягивал колючую проволоку, рыл окопы. Когда началось наше наступление, стали рваться снаряды, все смешалось. Мне удалось ускользнуть в лес, где я пробыл с неделю…
- Достаточно, достаточно, - остановил его молодой энкавэдэшник. - Отвечайте, гражданин, известно ли вам, что в этих местах действовал партизанский отряд под командованием некоего Бака?
- Я никогда не слышал ни о каком Баке, гражданин начальник.
- Вы были в горах с его партизанами?
- Не был.
- Хорошо, а теперь скажите вот что. Вам когда-нибудь приходилось слышать о женщине по имени Людмила Петрова? Также известной под именем Белая Ведьма? Она находилась в партизанском отряде Бака.
- Ни о какой Миле Петровой я не слышал, - сказал Крестьянин.
- Замечательно, - усмехнулся офицер госбезопасности. - А теперь, будь добр, покажи-ка мне свои руки.
Крестьянин послушно протянул ему руки.
- Нет, болван, ладонями вверх!
Крестьянин перевернул руки.
- Объясни, почему после двух лет усердной работы на немцев у тебя на ладонях нет мозолей? Твои руки, пусть и грязные, мягкие. Ты по крайней мере год не держал в руках лопату или заступ!
- Я… я… я никогда не слышал о Миле Петровой, - пробормотал Крестьянин.
Офицер кивнул двум солдатам, те схватили Крестьянина и разорвали на нем рубаху. Вся его грудь была покрыта татуировками. Офицер ткнул пальцем в одну из них - причудливо изогнувшуюся линию, взметнувшуюся вверх тремя острыми вершинами.
- Это трезубец! - воскликнул он. - Символ украинских националистов, эмблема украинской повстанческой армии Бака! Ты солгал, ты служил в этой армии и, следовательно, являешься изменником Родины! Вероятно, ты помогал изменнице Людмиле Петровой, которую за предательство ждет смерть. Только тому, кто был знаком с нею близко, известно, что ее называли не Людой, а Милой. Это было в старых газетах, но я сомневаюсь, что ты умеешь читать.
- Гражданин начальник, - вмешался Учитель, - позвольте вступиться за этого косноязычного невежду.
Энкавэдэшник удивленно поднял на него взгляд:
- А вы кто такой?
Учитель поспешно шагнул к столу и протянул свои документы.
- Учитель, значит. - произнес офицер, ознакомившись с ними.
- Гражданин начальник, этот человек…
- Вопросы здесь задаю я! Вас тоже забрали на принудительные работы? Вы были вместе с этим человеком?
- У этих крестьян все тело покрыто татуировкой. Им это нравится. Они понятия не имеют, что означает татуировка. Я в здешних краях учитель. И мне это хорошо известно.
- Я задал вам вопрос: вы были вместе с ним? Вас забрали на принудительные работы?
- Гражданин начальник, я просто хотел указать на то…
Один из солдат ударил его в живот прикладом автомата.
- Болван, вопросы здесь задаю я. Не надо ничего мне объяснять. Я не твой ученик. Покажи мне свои руки!
Солдат, ударивший Учителя, подтащил его к столу и, схватив руку, показал ее ладонью офицеру.
- Еще один работяга с нежными белыми ручками. А у тебя руки даже чистые. Сомневаюсь, чтобы у тебя имелись татуировки, поскольку ты считаешь себя утонченным, но ты заступился за этого изменника, солгал ради него, ты попытался ускользнуть от советского правосудия. Отведите обоих в…
- Гражданин начальник, разрешите кое-что вам показать!
Солдат с силой ударил Учителя по шее, и тот упал на колени.
Крестьянин, попытавшийся было вмешаться, также получил хороший удар прикладом и рухнул на пол. Из раны на голове хлынула кровь.
- Уберите отсюда эту мразь! - распорядился офицер. - Я не могу тратить столько времени на преступников.
- Гражданин начальник, умоляю! Позвольте показать вам мои документы. Уверен, они вас заинтересуют!
- Я не хочу тратить на вас время! - отрезал офицер, держа в руке паспорт Учителя.
Учитель ловко выкрутился из рук державшего его солдата, выхватил свой паспорт и умелым движением пальцев разорвал корочку надвое. Из нее выпал прямоугольный листок. Учитель протянул листок молодому энкавэдэшнику.
Тот лишь взглянул на него, и лицо его стало мертвенно-бледным, покрылось испариной.
- Майор Спешнев, прошу прощения! - растерянно пробормотал офицер. - Товарищ майор, я торопился. Я понятия не имел… товарищ майор… пожалуйста, я только выполнял свою…
Учитель остановил его, подняв руку.
- Слушай меня, лейтенант, если не хочешь до конца дней своих строить дорогу к Северному полюсу на тот случай, если нашему Вождю вздумается туда прокатиться. Ты сделаешь то, что я прикажу, и сделаешь это немедленно!
- Так точно, товарищ майор! Слушаюсь! Я понятия не имел…
- Ты вынудил меня раскрыться, чем поставил под угрозу срыва важную операцию. Скажу тебе только, что ты никогда не найдешь исчезнувшего Бака. Я уже сделал за тебя твою работу, и вот ты меня разоблачил. Теперь ты понимаешь, что я могу с тобой сделать?
- Так точно, товарищ майор! Я понятия не имел…
- Я раскрыл себя, потому что этот человек - мой телохранитель, и у него большие заслуги перед НКВД в деле обеспечения безопасности Советского Союза.
- Так точно! Майор Спешнев - господи, все знают майора Спешнева, всем известна его работа в партизанских отрядах на оккупированных территориях, его.
- Выдай этому герою особый пропуск, чтобы он смог беспрепятственно вернуться к себе домой. Я подготовлю наградной лист. Он заслужил медаль.
- Слушаюсь!
- Что касается меня, мне необходимо при первой же возможности вылететь в Москву. Это понятно?
- Будет исполнено, товарищ майор!
Спешнев подошел к Крестьянину.
- Вот и все, - сказал он. - Больше тебя никто пальцем не тронет. Возвращайся домой, друг мой, живи долго и счастливо, заведи кучу детей.
- Товарищ Спешнев, вы заступитесь за Милу? Объясните всем.
- Еще не настало время. Как я уже говорил, это большая политика. Предстоит много работы. Я постараюсь. Но что касается возмездия - это уже другое дело. А теперь уходи отсюда. Возвращайся домой. Заведи кучу детей.
- Я назову сына в честь вас.
- Не надо. А вот если у тебя родится дочь, назови ее Милой. Это будет хоть что-то.
Седьмая интерлюдия в Тель-Авиве
Новости были плохие. Спутник заснял шесть контейнеров, которые были вывезены с завода "Нордайн" и доставлены в астраханский порт, где находилось иранское торговое судно. Их уже подняли на борт. Судно было готово к выходу в море. Но в чем заминка?
- Это же Россия! Бумажная волокита.
- Русские очень внимательно следят за всеми импортно-экспортными операциями, - объяснил Коэн. - Ни один груз не может пересечь границу без тщательного досмотра. Вот что ставит меня в тупик. Эти контейнеры досмотрят, в них будет обнаружен крайне опасный груз, и спецслужбы тотчас же поднимут на ноги. Малейшая неосторожность - и произойдет страшная трагедия. Русским придется обезвреживать эту отраву.
Настал торжественный момент. Звуки фанфар, возможно, звонок в дверь, возможно, просто странная дрожь всего тела, от головы до пяток. Именно это ощутил сейчас Гершон. Все точки соединились.
- Есть! - воскликнул он.
Все взоры обратились на него.
- Министр торговли может своим личным распоряжением отменить досмотр. Вот зачем Стрельникову была нужна эта должность!
В комнате воцарилась тишина.
- Теперь нам известно, что Стрельников - сын изменника Василия Крылова, - подытожил Гершон, - а тот, в свою очередь, учился у безумного изверга доктора Ганса Гределя, да пусть его душа не упокоится никогда. От извращенного рассудка Гределя идет прямая ниточка к контейнерам с "Циклоном-Б", которые погружены на корабль, готовый отправиться в Иран, чтобы затем каким-то неизвестным способом попасть в Израиль. Маленький Вася боготворил отца, хотел быть похожим на него, продолжать священную войну против евреев. И вот Василий стал взрослым, он бесконечно богат, и его мучит лишь то, что он еще не совершил ничего значимого. Поэтому он использует свое богатство, чтобы воплотить безумный замысел и тем самым воздать почести отцу.
Теперь ему остается только подписать бумагу, после чего сесть и насладиться спектаклем.
- Когда состоится его официальное вступление в должность?
Взглянув на часы, Гершон прикинул, сколько сейчас времени в Москве, и ответил:
- Примерно через двадцать минут.
- Какие у нас варианты? - спросил директор.
- Боюсь, выбор очень ограниченный, - ответил кто-то. - Никаких армейских сил у нас в том районе нет. Но даже если бы и были, нанесение удара по цели в российском порту обернулось бы политической катастрофой. Корабль будет уязвим в течение восьми часов, которые потребуются для перехода из Астрахани в иранские территориальные воды. Можно нанести по нему удар "фантомами", если удастся договориться о том, чтобы на обратном пути встретить их для дозаправки в воздушном пространстве какой-нибудь третьей страны. Но даже в этом случае бомбардировка гражданского судна в Каспийском море вызовет страшный шум, а если к тому же произойдет выброс ядовитого газа в атмосферу, мы огребем по полной. Как всегда, виноват будет не тот, кто изготовил отраву, а мы, Израиль.
- Как только контейнеры выгрузят в иранском порту, мы их потеряем, - заметил другой сотрудник. - Нам придется ограничиться оборонительными мерами. Усилить охрану сухопутных и воздушных границ. Повысить боеготовность. Отслеживать перемещение любых крупногабаритных грузов у наших границ. Все эти меры ответные, а не упреждающие.
- Гершон, это вы у нас гений, додумавшийся до всего. Скажите, что делать.
- Все то, о чем только что говорилось. И еще молиться.
- Стрельников подпишет все бумаги, - обреченным тоном произнес директор, - корабль покинет порт, груз исчезнет, и нам останется только ждать неизбежного. Мы…
- Господин директор! - перебил его кто-то.
- Пожалуйста, не мешайте, - сказал директор. - Я пытаюсь.
- Господин директор, пожалуйста, взгляните на телевизор!
Все взоры обратились к экрану телевизора, передающего последний выпуск новостей.
Звук был выключен, но внизу экрана бежала строчка: "Загадочный взрыв в Москве". Кадры были хорошо знакомыми: синие мигалки машин чрезвычайных служб, первыми прибывших на место происшествия.
Кто-то включил звук.
- …подтвердилась информация о том, что в лимузине находился имевший неоднозначную репутацию Василий Стрельников, который направлялся в Кремль, чтобы вступить в должность министра торговли. Погибли четыре человека, в том числе и сам Стрельников. Взрыв произошел неподалеку от его особняка в престижном районе Москвы. Пока что неизвестно, кто стоит за этим - террористы, российские преступные группировки или какие-то другие силы, но…
- Отличная работа, Гершон, - сказал директор.
- Я понятия не имел, что у меня такие хорошие отношения с Всевышним, - скромно ответил Гершон.
- Да он даже в синагогу не ходит! - заметил Коэн.
Глава 57
Штат Айдахо
Неподалеку от Каскейда
Наши дни
Первая из трех статей "Мила Петрова поразила цель. Новые свидетельства позволяют предположить, что несправедливо оклеветанная русская женщина-снайпер убила нацистского военного преступника", от московских корреспондентов "Вашингтон пост" вышла в воскресном номере на первой странице вместе с обработанными в цифровом виде фотографиями самой Милы и обергруппенфюрера Гределя, заняв шесть из восьми колонок. За один день материал собрал в Интернете небывалую для "Пост" аудиторию, газета получила больше пятидесяти тысяч новых подписчиков. Статья стала вероятным кандидатом на Пулитцеровскую премию в номинации "документальное расследование".
Для Кэти это означало выгодный контракт на развитие материала в книгу. Она взяла шестимесячный отпуск, сразу же после того, как они с Уиллом закончили освещать убийство Стрельникова по дороге в Кремль, где он должен был вступить в должность министра торговли, а Уилл тем временем отправился в Астрахань, писать статью про "таинственное брошенное судно, груженное отравляющим газом".
Свэггера ждали другие радости. Когда он возвратился домой, там его ждала Мико, вернувшаяся из лагеря верховой езды на Восточном побережье, и отец, мать и дочь насладились тремя неделями семейного счастья. На одни выходные прилетела из Вашингтона Никки, а на другие - Рей и Молли, ждущая ребенка. Время пролетело незаметно.
И все же все разъехались по домам. Затем наступила осень. Самым тяжелым месяцем стал октябрь. Дети Свэггера вернулись к своей жизни, жена вернулась на работу, а сам он теоретически вернулся к своим винтовкам, к работе по совершенствованию патрона 6.5 мм "Кридмор", к долгим прогулкам верхом, ко всему тому, что доставляло ему удовольствие. Но он снова был один, окруженный не призраками, не сожалениями, а… а чем?
- Ты тоже влюбился в Милу, старый хрыч! - крикнула ему тогда Рейли, и, хотя сам он ни за что не выразился бы так откровенно, пожалуй, это была правда. У него из головы не выходила Мила, чье лицо он видел только на фотографии в газете 1943 года. Свэггер пытался представить ее будущее таким, какое она заслужила: Мила со своими малышами, Мила готовит ужин, Мила идет на работу, Мила живет своей жизнью, счастливой жизнью, любящая и любимая. Он чувствовал себя героем сумасбродного фильма сороковых годов. И все же эти образы доставляли ему утешение. Даже если в действительности ничего этого не случилось, это должно было произойти, не потому что Мила была красивой, мужественной, настоящим воином, а потому, что она была одной из многих миллионов тех, кто оказался на пути безумцев, а сейчас, по прошествии стольких лет, канул в забвение.
"Самое меньшее, что в моих силах, это помочь миру сохранить память о Миле, - размышлял Свэггер. - И возможно, нам это удалось. Это совсем немного, но это уже что-то".
Он чувствовал себя стариком. Суровым стоиком, одиноким, несогнутым. Он качался в кресле на крыльце, ощущая все свои шестьдесят восемь лет, и смотрел на то, как мороз прибирает к рукам землю. Зеленая трава становилась бесцветной и хрупкой, деревья оголялись, тучи, поседевшие от возраста, неслись над прерией, увлекая за собой тени, воздух наполнялся холодом. Ветер гонял туда и сюда опавшую листву, а перелетные птицы с печальными криками усиленно махали крыльями, улетая на юг.
- Тебе нужно какое-нибудь задание, - заметила как-то Джен.
- Я уже стар для заданий, - ответил Свэггер. - Вот я сижу на крыльце и качаюсь в кресле. Если я перестану в нем качаться, позвони в крематорий, и на этом все кончится.
- Все дело в той девчонке, да? Боб, а чего ты ждал? Шла война. И тебе это известно лучше, чем кому-либо из живущих на земле. Если тебе не удается сражаться на чьей-то чужой войне, ты изобретаешь собственную, потому что только так чувствуешь себя живым. Вот как устроен твой мозг. Но с самой первой командировки во Вьетнам тебе известна страшная правда: на войне постоянно гибнут хорошие люди. Так обстоят дела в этом жестоком мире.
- Знаю. Стараюсь с этим смириться. Но только у меня не получается, Джен. Я не могу просто сказать: "Так, отлично, теперь мне стало лучше!" Только и всего.
- Понимаю. Типичный случай клинической депрессии. Это заболевание, такое же, как туберкулез или корь. Тебе нужно кому-нибудь показаться, нужно принимать какое-нибудь лекарство.
- Все в порядке. Само пройдет.
- Какой же ты упрямый, старый козел! Похоже на то, как Мэтт Диллон наблюдает, как усмиренный им город превращается в преисподнюю, и никто не догадывается, через что ему пришлось пройти, чтобы сделать город пригодным для жизни.
- Это называется прогрессом.
- Быть может, это не прогресс. Быть может, это просто перемены.
- Милая, со мной все в порядке.