Позавчера вернули восемьсот чайников: стоило их поставить на огонь, как они, подчиняясь какому-то неизвестному физическому закону, начинали прыгать по плите, как лягушки.
- Сколько миксеров вернули?
- Две тысячи.
- Ого! Откуда?
- Из Орла.
- А что с ними?
- Стоит в коктейль добавить спиртного и включить миксер, как он вроде бы лопается. Говоря проще, взрывается. Иногда.
- Кто разрешил отправить их потребителям?
- Вы, - ласково ответил главный инженер и по-домашнему развалился в кресле.
Директор успокоился. В конце концов, не важно было, кто выпустил продукцию из стен завода. Он так он.
- Никого не убило? - поинтересовался директор из гуманных соображений.
- Нет, - беззаботно махнул рукой главный. - Только двоих контузило. Наш местком послал им соболезнование и по три рубля.
- Пошлите еще бесплатные билеты на выставку кактусов. Директор прошелся по кабинету. До отлета на юг оставалось пять часов.
- А эти… новые кофедробилки ничего?
- Работают. - Инженер пожал плечами и поправил: - Не кофедробилки, а кофедерки.
- Вот что, - решил директор. - Говорите, Орел вернул? Пусть эти миксеры постоят с месячишко на складе, а потом отправьте их в Томск. Или в Йошкар-Олу…
На второй день директор был уже на юге. Он лежал на раскаленной гальке и смотрел на блондинку в полосатом купальнике. Она кушала черешню и как бы рассеянно бросала косточки в его сторону, давая повод для знакомства. Директор решил искупаться и уж, потом познакомиться на свежую голову.
Поплавав, он начал выходить из воды и заметил, пустую бутылку, которая прыгала в мелкой волне. Ее горлышко было залито варом. Директор распечатал емкость и вытащил записку, он не сомневался, что это письмо от блондинки.
На клочке бумаги был нарисован миксер, над которым поднимался гриб атомного взрыва.
Директор огляделся. Блондинка ела второй мешок черешни. Знакомых с завода не было. "Совпадение", - решил он и отправился пить воду.
Первый же стакан минеральной освежил. Второй совсем уравновесил. В бутылке осталось еще.
Директорплеснул воду в стакан и вдруг заметил, что вслед за ней из горлышка лезет какая-то бумажка. Он выдернул ее и развернул…
На влажном клочке была нарисована не то кашепрелка, не то сокодоилка.
Первым его желанием было съесть эту бумажку, как делают порядочные преступники в детективах. "От жары", - решил он затем. А может, у него начиналась какая-нибудь бутылочная мания. Бывают такие психические болезни, когда человек боится какого-нибудь предмета. Догадку решил тут же проверить.
Директор подошел к ларьку, купил маленький арбуз и разрезал его пополам - внутри лежала мокрая бумажка. Неточными руками разлепил он листки…
Довольно-таки симпатично была нарисована не то арбузокоптилка, не то макароночесалка.
"Нужно познакомиться с живым человеком", - холодея на сорокаградусной жаре, подумал директор. Блондинка была живым человеком.
- Я, конечно, понимаю, - директор подошел к ней, - что знакомиться на такой жаре неприлично, но вечером мы могли бы сходить в кино
Блондинка встрепенулась и плюнула косточку на впереди лежащего.
- Заходите. Вот мой адрес.
Она открыла сумку и достала визитную карточку, которые у нее специально для юга были изготовлены типографским способом.
Директор взял карточку - там красовалась не то виноразбавилка, не то куродерка…
Он понял, что это у него мальчики кровавые в глазах. Директор завода "Мольер" гикнул на весь пляж и в одних плавках бросился на почту. И подал на завод короткую телеграмму: "Ничего не отправлять. Все переделать.
АНТОНИНА
На новом месте не знаешь, куда деваться, поэтому ищешь коммуникабельного человека. Мне повезло, он оказался за соседним столом. Вернее это была она.
- Вы и есть новый сотрудник? - строго спросила она и тут же представилась: - Антонина.
Я вежливо назвался. Антонина вышла из-за стола, подсела ко мне, и я приготовился отвечать, потому что новичков всегда расспрашивают про прежнюю работу, семейное положение и район местожительства. Тем же экзаменаторским тоном Антонина спросила:
- На шпалерах были?
Я слегка покраснел. Аппаратура ли это новая, термин ли какой местный или что другое? Пришлось прибегнуть к дипломатическому ответу:
- Собираюсь.
- На поп-опере?
- На опере был, а на поп еще не успел, - облегченно признался я, сообразив, в какой области меня проверяют.
- Моне или Мане? - лукаво спросила она.
- Обей, то есть обои. В общем, оба, - все-таки волновался я.
- Артур Хейли?
- Артур Конан Дойль.
Я заметил, что ей не так важны мои ответы, как важны свои вопросы, поэтому решил особенно не напрягаться.
- Рафаэль или Мичел?
- Арти Шок.
- "Роллинг стоун" или "Поющие чайки"?
- "Поющие чайники".
- Стриптиз, а?
- Лучше велосипед.
- Сколько хобби? - Полтора.
- Экология, бионика, спичечные коробки?
- Меню из ресторанов.
- Коктейли, да?
- Пополам с глинтвейнами.
Она довольно поднялась: я оказался своим.
Но на второй день Антонина нервно ходила по комнате, иронично и молча, посматривая на меня. Я не мог взять в толк, чего она ходит и почему молчит. Тогда Антонина встала на стул, якобы поправить штору на окне. И я сразу понял, что меня опять подвела дурная привычка рассматривать женское лицо, словно там все написано. Нет, там не все написано: передо мной были великолепные ноги, высокие, стройные, как тянутые конусы, поставленные на стул вершинками.
- У вас чудесные ножки, - осенило меня на комплимент.
- Наконец-то заметили, - деловито подтвердила она. - А я думала, что вы сексуально-равнодушный.
- Почему это равнодушный, - обиделся я, ибо знал, что сексуально-равнодушным быть позорнее, чем вообще равнодушным.
- Зря не носите подтяжек, - заметила она. - Сейчас модно. Я поспешно застегнул пиджак.
- У мужчины должна быть крупная нога. Я смущенно пошевелил пальцами в ботинке.
- А в портфеле что? - прямо спросила Антонина.
- Ну, газетка… Кефир на ужин.
- Мужчина должен носить с собой коньяк и сигареты. Она вытащила из ящика стола прекрасно изданную, но сильно потрепанную книгу "Женщины в мировой живописи" и положила передо мной. Все-таки сомневалась во мне, считала равнодушным. И пока я рассматривал прекрасных Данай и разных там купальщиц, Антонина возлежала на стуле не хуже самой Данаи.
Мое познание искусства прервал заведующий лабораторией - седой и усталый человек.
- Антонина Вадимовна, - осторожно сказал он. - Сегодня вы опять опоздали на работу.
- Никак не могу купить будильник, - беспечно ответила она, не изменив позы Данаи.
Мне кажется, что завлаб ее побаивается. Помолчав, он вроде бы шутит:
- Тогда дайте мне свой домашний телефон, буду вам звонить вместо будильника…
Антонина окидывает внимательным взглядом его сутулую фигуру и с достоинством отвечает:
- Домашний телефон даю не всякому мужчине,
- Я живу дальше вас, но ведь не опаздываю, высыпаюсь, - все-таки не сдается он.
Антонина изумленно вытаращивается;
- В вашем возрасте ночью делать больше нечего. По-моему, завлабу хочется провалиться сквозь землю, то есть сквозь паркетный пол. Ему лет сорок, поэтому он распрямляется и пробует принять осанистый вид:
- Я тоже… этот… болельщик и рыбак.
Бросив на меня пугливый взгляд - ему неудобно перед новеньким, - он пятится к двери и бормочет:
- Не опоздайте завтра на конференцию…
Мы с Антониной продолжаем беседу, только не пойму, о чем. О муже, но она с ними со всеми развелась. О детях, но их у нее не было. О путешествиях, но она ездит только на пляжи. О работе, но я не пойму, чем тут она занимается. А об искусстве мы уже поговорили…
На конференцию она все-таки опоздала. И я сразу понял, что не проспала: на ней было ярко-красное, безбожно укороченное платье и бордовые чулки; волосы отливали марганцовкой, а оранжевые веки, стоило им захлопнуться, создавали впечатление, что вместо глаз вдруг выкатываются два мандаринчика. Она вальяжно прошла по залу и возлегла в первом ряду. Мужчины, да и женщины, как подсолнухи по ходу солнца, поворачивали головы по ходу Антонины.
Докладчик уже отвечал на письменные вопросы.
- Последняя записка, - сообщил он, развернул бумажку и прочел: - "Антонина, я сегодня в подтяжках".
Под смех зала докладчик пожал плечами и перевернул записку:
- Извините, это адресовано не мне, а Антонине Скворцовой. Значит, мысль о модности подтяжек она внушала не мне одному.
Я думал, что в объявленном перерыве - а все хохотали до самого перерыва - Антонина сгорит со стыда. Но она шла между рядов своей томно волочившейся походкой и потаенно улыбалась.
И вдруг мне пришло в голову, что я злой тип. Ведь по-человечески ее бы надо пожалеть. А мне захотелось, чтобы она споткнулась, упала и поставила синяки на свои прекрасные ноги… Чтобы ей стало больно. Пусть она страдает хотя бы из-за синяков. Ибо страдающий умнеет.
ЭКОЛОГИЧЕСКАЯ БАСНЯ
Куприян Касторович Кормухин, директор небольшого химического заводика, за месяц трижды вступил в конфликт с окружающей средой.
Первый раз получилось так: пришел заместитель и спросил, куда девать отходы, как будто директор знал, куда их девать. И как будто зам не знал, куда они их обычно девают. Не домой же везти. Эти отходы представляли собой бурую жидкость, в которую входили все элементы таблицы Менделеева, кроме серебра и золота. Вместо них были свинец и мышьяк.
Куприян Касторович глянул в окно, где за оградой завода струилась тихая речка. Заместитель понял - он всегда понимал. Через час вся рыба в речке и один аквалангист всплыли брюхом вверх. Вода стала красной, но директор сидел бледный: он думал о плане.
Второй раз получилось так: Куприян Касторович ездил на "Москвиче" за грибами и решил попутно наломать пару березовых веников для бани. Ему не захотелось ходить по кустам и щипать веточки. Он выбрал путь рациональный - вытащил топор и срубил огромную березу. И наломал пару веников. Береза осталась лежать, сочась своим перерубленным телом.
Третий раз - а он-то самый главный - получилось так: Кормухин взял ружье, но лицензию на лося не взял, потому что ее не дали. Увидев в чаще лесного красавца, Куприян Касторович вскинул ружье. Лось не успел спросить про лицензию и поплатился за это жизнью. Кормухин достал нож сразу задрожавшими руками, потому что мясо было дармовое. Он решил перетаскать его в машину рюкзаком, а из шкуры сделать впоследствии дубленку. Но когда Кормухин присел перед трупом, затрещали сучья и показалась свирепая медвежья морда.
- За что убил? - хрипло спросил Медведь и ударил директора по физиономии…
Очнулся Кормухин на мрачной поляне. Крупная луна висела над черными зубцами елей. Холодный туман полз за шиворот. Директор присмотрелся, потер глаза и опять присмотрелся - вокруг него сидели самые разные звери, кроме субтропических, и зыркали светящимися глазами. Куприян Касторович поболтал головой, полагая, что это сон в летнюю ночь…,
- Очухался, - сказал Заяц.
- Они нахальные, - подтвердил Волк.
- Странно, - заметил Медведь. - Мы их не едим и не убиваем - и мы же звери. Они нас стреляют - и называются людьми.
- Действительно, - поддержал Лось, как две капли воды похожий на убитого. - Какой-то парадокс. Я, беззащитный лось, убегающий от охотника, считаюсь зверем. А охотник, вооруженный ружьем с пулей и убивающий меня ради забавы, считается человеком. А не наоборот ли?
- И какие демагоги! - зацокала на пеньке Белка. - Знаете, как ласково называется пушная фабрика? "Горностаюшка". На ней с нашего брата шкуры сдирают.
- У меня была подружка, - печально вставила Лиса. - Хорошая черно-бурая. Теперь на плечах у одной дуры лежит, которая одиннадцатый год пишет диссертацию.
- А этот разве умный? - Лось показал рогами на директора. - Взял и отравил рыбу в реке. Ну, жил бы сам на Марсе, тогда еще понятно. А то ведь на Земле живет, да тут и пакостит.
- Ну, так что, поступим по-ихнему и сдерем с него шкуру? - предложил Медведь.
- Товарищи звери, то есть товарищи животные, - залепетал Кормухин, - не поступайте по-ихнему, то есть по-нашему, а лучше поступите по-гуманному…
Он еще что-то бормотал насчет того, что из его кожи дубленки не сошьешь, и все озирался, по привычке высматривая такси.
- Зачем зоопарки придумали? - рявкнул на него Медведь.
- Помещений там не хватает, - запричитал Заяц, - условий нет, отопление плохое, корма воруют, в морду каждый тычет…
- Мой приятель сбежал оттуда, так порассказал, - начал Волк. - Подошел к нему однажды тип человеческой породы. Одет хорошо, зубы покрепче наших будут - металлические. Подмигнул и говорит: "За что, приятель, сидишь? Красную Шапочку съел? А я вот на работе уже пятерых съел - и на свободе!"
- Это он иносказательно, - быстренько вставил Кормухин, прикрывая рот с золотыми зубами.
- Или вот еще был случай в зоопарке, - вспомнила Лиса. - Горилла якобы сбежала, забралась в ресторан, выпила все бутылки, и начала бить стекла. Когда ее схватили, то оказалось, что это не Горилла, а Гаврилов. Все на нашего брата валят.
- Ну, так что, посадим его в клетку и будем показывать? - не унимался Медведь.
Кормухин вскочил на ноги и заговорил тем тонким голосом, которым просил в главке уменьшить план:
- Товарищи млекопитающие… Я - хомо сапиенс… В клетке простужусь. В следующем квартале текущего года исправлюсь…
Глаза директора привычно стрельнули вправо, где в его кабинете имелась кнопка для вызова секретаря, но вместо кнопки торчал пень, нажимать который было бесполезно. Тогда его глаза стрельнули влево, где в кабинете обычно белел телефон, который он в трудный момент придвигал к себе и вызывал зама, но вместе телефона белели медвежьи зубы, придвигать которые ему не захотелось.
- А что в цирке проделывают! - вспомнил Волк.
- Унижают, - поддакнула Лиса.
- Нашего брата заставляют плясать в юбочках! - взревел Медведь. - Да что мы… Над Львами издеваются! За хвосты таскают по арене. А?!
- У Львов вид, словно их купили в комиссионном. Потертые, как старые ковры, - поддержала Лиса.
- Знаете что? - предложил Лось. - Не будем в него стрелять, не будем из него ломать веники и не будем его бросать в отравленную реку… Мы его тоже унизим.
- Чур, я дрессировщик! - Медведь облизнулся, словно Кормухин был бочонком с медом.
Через неделю Куприян Касторович уже выступал на поляне перед животным коллективом. Поскольку комический эффект в цирке достигается за счет того, что звери подражают человеку, то Кормухина научили подражать зверям. Он бегал по поляне на четвереньках; рыл лапами, то есть руками, норы; скакал по веткам, цепляясь подтяжками за сучья; бодал лбом елку и грыз кору осин; мышковал по-лисьи и представлял пантомиму "Кража кур в совхозе". Особенно имело успех звукоподражание, когда директор рычал, фырчал, квакал, ухал и выл на луну. После каждого номера Медведь давал ему кусочек сотового меда.
Через три недели звери пошли на гуманный акт - отпустили Кормухина к людям. Прогулянный месяц директор оформил как очередной отпуск и приступил к работе.
Прежде всего, он поставил очистные фильтры. Затем озеленил территорию завода. Потом порвал охотничий билет и переломал все удочки. У него появилось хобби - делать скворечники. Встречая на улице какую-нибудь шавку или котенка, Кормухин заметно краснел. А если попадалось крупное животное - например, корова, - то он снимал шляпу и незаметно кланялся. И никогда не ходил ни в цирк, ни в зоопарк. Его даже избрали председателем общества охраны природы.
И только секретарша недоумевала: когда Куприян Несторович, - его отчество было Несторович, а не Касторович, - оставался в кабинете один, то оттуда доносилось тявканье лисицы, вой волка, рык медведя или уханье филина…
ЕГО ВООБРАЖЕНИЕ
Молодой режиссер научно-популярных фильмов Гаврята внимательно слушал директора студии.
- Нужны фильмы для телевидения. Некоторые называют телевизор "ящиком для дураков". Поэтому мы обязаны сделать так, чтобы телевизоры смотрели не только дураки, но и другие категории трудящихся. Товарищи режиссеры, смелее!
- Куда? - вслух не понял Гаврята.
- Как куда! - удивился директор. - К вершинам режиссерского и операторского искусства. Смелее пользуйтесь воображением и фантазией!
Гаврята слушал и мотал на маленькую интеллигентную бородку.
Прославиться научно-популярным фильмом трудно - здесь Софи Лорен не покажешь. Но Гаврята как раз и хотел показать Софи, только не Лорен из Италии - приелись эти пышные "звезды", - а Соню Кувалдышеву из студийной библиотеки. Он задумал интересный научно-популярный цикл о трудовом человеке. Начать решил с женщины. Тем более что Соня Кувалдышева была вполне кинематографична.
Первую серию "Утро женщины-прядильщицы" ему удалось отснять. Дело происходило так…
Соня просыпалась в роскошной пятиспальной кровати, сладко потягивалась и для начала выпрастывала из-под шелкового одеяла одну ножку. Потом, значит, вторую. Диктор дрожащим голосом начинал читать текст о том, что вот, мол, простая и скромная девушка Ира собирается на работу. Здесь открывалась белая инкрустированная дверь, и другая женщина, не прядильщица, ввозила на колесиках столик и подавала на серебряном подносе на голубое одеяло чашечку кофе. Но сделано это было так тонко, что зритель кофе не замечал, потому что смотрел на выпрастанные ножки. Смочив алые уста в черном кофе, Соня, то есть Ира, шла в ванную, принимала душ, а потом одевалась под музыку двадцать седьмой симфонии Мясковского… Фильм был цветной и широкоформатный.
После просмотра стало тихо и потрясенно.
- Может быть, еще раз? - предложил кто-то. Посмотрели еще раз, но впечатление только усилилось.
- Вторая серия будет называться "Вечер женщины-прядильщицы", - скромно объяснил Гаврята. - Дело будет так: Соня раздевается, принимает душ и ложится спать.
- А кофе? - поинтересовался кто-то.
- Вечером Соня пьет какао, - разъяснил Гаврята.
- Да-а-а, - сказал все тот же кто-то, который при включенном свете оказался не кем-то, а директором студии. - Зайдите!
Гаврята причесал бородку и пошел в кабинет.
- Ваша фамилия не склоняется? - спросил директор.
- Она полуфранцузская, - подтвердил Гаврята.
- А мы ее будем склонять, спрягать, извлекать из нее квадратный корень, товарищ Гавренятов! - повысил и без того высокий голос директор. - Испортить такую реалистическую ленту!