Еще один удачный пример, иллюстрирующий неоднозначность человеческой мотивации, - практика "работы строго по правилам", когда рабочие замедляют рабочий процесс, буквально следуя правилам, регламентирующим их задачи. Вы спросите, как могут рабочие навредить работодателю, работая по правилам? Но этот способ частичной забастовки - известный также как "итальянская забастовка" (как его называют сами итальянцы, "шоперо бьянко", или "белая забастовка") - сокращает производительность на 30–50%. Происходит это потому, что не все можно регламентировать в договоре найма ("правилах"), а значит, все производственные процессы во многом зависят от доброй воли работников предпринимать какие-то дополнительные усилия, которые не требуются по договору, или проявлять инициативу и избирать кратчайший путь, чтобы ускорить выполнение задачи, когда правила слишком громоздки. Причины, стоящие за подобным бескорыстным поведением рабочих, разнообразны: любовь к своей работе, гордость за свое мастерство, самоуважение, солидарность с коллегами, доверие к руководству или лояльность компании. Но суть в том, что компании, а значит, и вся наша экономика, застопорились бы, если бы люди в своих поступках руководствовались исключительно эгоистичными побуждениями, как того ждет от них рыночная теория.
Не осознавая сложный характер мотивации работника, капиталисты ранней эпохи массового производства считали, что конвейер, полностью лишив рабочих контроля над скоростью и интенсивностью работы, а значит, и возможности саботажа, максимально увеличит производительность труда. Но вскоре эти капиталисты обнаружили, что, будучи лишенными самостоятельности и чувства собственного достоинства, рабочие в ответ становились пассивны, бездумны и даже конфликтны. Поэтому, начиная с возникшей в 1930-х годах "школы человеческих отношений", которая утверждала необходимость налаживания хороших контактов с рабочими и между рабочими, появилось множество управленческих подходов, подчеркивающих многогранность мотивации человека и предлагающих способы добиться от рабочих как можно большего. Вершиной такого подхода является так называемая японская производственная система (иногда называемая "производственная система "Тойоты""), которая использует добрую волю и творческий потенциал сотрудников, возлагая на них ответственность и доверяя им как людям, отвечающим за свои действия. В японской системе рабочим отдается довольно существенный контроль над производственной линией. Кроме того, поощряется предложения работников по улучшению производственного процесса. Этот подход позволил японским фирмам достичь такой эффективности и качества производства, что сейчас им начинают подражать многие неяпонские компании. Не предполагая о своих рабочих худшее, японские компании получили от них лучшее, на что те способны.
НРАВСТВЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ КАК ИЛЛЮЗИЯ?
Итак, если вы оглянетесь вокруг и задумаетесь, то увидите, что мир полон примеров благородных поступков, которые идут вразрез с представлениями рыночных экономистов. Сталкиваясь с подобными поступками, они часто отвергают их как "оптические иллюзии". Если с виду кажется, будто люди ведут себя морально, утверждают экономисты, то это только потому, что наблюдатели не видят скрытых вознаграждений и санкций, на которые они ориентируются.
По этой логике, люди всегда остаются эгоистами. Если они ведут себя морально, то не потому, что верят в сам моральный кодекс, но потому, что такое поведение максимально увеличивает награду и сводит к минимуму наказание для них лично. Например, если торговцы воздерживаются от обмана, даже когда нет юридического принуждения или нет конкурентов, готовых забрать их бизнес, это не означает, что они верят в честность. Так происходит потому, что они знают: репутация честного торговца приносит больше клиентов. Многие туристы, которые ведут себя плохо, не совершают на родине скверных поступков не потому, что по возвращении домой они внезапно становятся приличными людьми, но потому, что дома они лишены анонимности туриста, а значит, боятся, что их начнут осуждать или избегать люди, которых они знают и которые для них важны.
Определенная доля истины в этом есть. Существуют неявные вознаграждения и санкции, которые не сразу заметны, и люди действительно на них ориентируются. Но эта цепь рассуждений в какой-то момент становится несостоятельной.
Дело в том, что, даже когда не работают никакие скрытые механизмы вознаграждения и порицания, многие из нас ведут себя честно. Например, почему мы - или по крайней мере, те из нас, кто хорошо бегает, - не убегаем, не заплатив, когда проедем в такси? Далеко за нами таксист не побежит, потому что не может бросить машину надолго. Если вы живете в большом городе, у вас нет буквально никаких шансов еще раз встретиться с тем же самым таксистом, так что не надо бояться даже того, что в будущем таксист вам отомстит. Поэтому весьма примечательно, что так мало людей убегает, не заплатив после поездки на такси. Возьмем еще один пример: на отдыхе за границей некоторые из вас, возможно, встречали автомеханика или уличного торговца, которые не обманули вас, хотя у вас не было никакой возможности вознаградить их, распространяя за ними славу честных людей, - что особенно трудно, когда вы даже не можете прочитать название турецкого гаража или когда камбоджийская продавщица лапши, чье имя вы все равно не в состоянии запомнить, возможно, даже не торгует на одном и том же месте изо дня в день.
Более того, в мире, населенном эгоистами, невидимый механизм вознаграждений и наказаний существовать не может. Проблема в том, что поощрение и наказание стоят времени и сил только людям, осуществляющим их, тогда как следование высоким нравственным стандартам поведения приносит пользу всем. Возвращаясь к вышеприведенным примерам: если вы как водитель такси захотите догнать и побить сбежавшего клиента, то рискуете быть оштрафованными за незаконную парковку или подвергаете свою машину опасности взлома. Но каков шанс, что вы получите какую-то пользу от высокого стандарта поведения того пассажира, которого вы, возможно, никогда больше не встретите? Вы потратите силы и время на то, чтобы распространить добрые слова о турецком гараже, но зачем вам это делать, если вы, возможно, никогда больше не посетите этот уголок мира? Поэтому, как исполненный эгоизма индивид, вместо того чтобы возиться самому, вы ждете, пока не найдется другой, которому достанет глупости потратить собственное время и силы и воздать должное несознательным пассажирам такси или добросовестным, никому не известным механикам. Но если бы все были такими же эгоистами, заботящимися лишь о самих себе, то они бы поступили точно так же, как вы. В результате никто бы не стал награждать других за хорошие поступки или наказывать за плохие. Иными словами, невидимые механизмы награды/порицания, которые, по утверждениям рыночных экономистов, создают иллюзию нравственности, могут существовать только потому, что мы не эгоисты, не те безнравственные фигуранты, которыми нас выставляют.
Нравственность - не иллюзия. Когда люди что-то совершают бескорыстно - не обманывают клиентов, хорошо работают, хотя никто за ними не следит, или не берут взяток, будучи низкооплачиваемым чиновником, - многие из них, если не все, делают так потому, что искренне верят, что так и должно быть. Невидимые механизмы вознаграждения и наказания важны, но объяснить все бескорыстные поступки - или хотя бы большинство их - они не могут, пусть даже по той простой причине, что они не были бы совершены, будь мы эгоистами до глубины души. Вопреки утверждению Маргарет Тэтчер: "Не существует такого понятия, как общество. Есть отдельные мужчины и женщины, и есть семьи", - человеческие существа никогда не существовали как изолированные единицы, движимые собственной корыстью и не связанные никакими общественными узами. Мы рождаемся в обществе с определенными моральными устоями и воспитанием подготавливаемся к тому, чтобы "вобрать в себя" эти моральные устои.
Все это, конечно, не отрицает, что поиск личной выгоды - одно из важнейших побуждений человека. Но если бы каждый и в самом деле преследовал исключительно собственные интересы, мир бы уже остановился, поскольку в торговле царил бы сплошной обман, а в производстве - сплошное разгильдяйство. Более того, если мы разработаем экономическую систему на основе подобного предположения, то результатом, скорее всего, будет более низкая, а не более высокая эффективность. Люди почувствовали бы, что их сознательности не доверяют, и перестали бы поступать этично, и нам пришлось бы тратить огромные ресурсы на слежку, осуждение и наказание. Если предполагать в людях худшее, худшее от них мы и получим.
ТАЙНА ШЕСТАЯ.
ВЫСОКАЯ МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ НЕ СДЕЛАЛА МИРОВУЮ ЭКОНОМИКУ БОЛЕЕ СТАБИЛЬНОЙ
ЧТО ВАМ РАССКАЗЫВАЮТ
До 1970-х годов для экономики врагом номер один была инфляция. Катастрофическую по силе гиперинфляцию пережили многие страны. Даже не доходя до масштабов гиперинфляции, экономическая нестабильность, наступающая в результате высокой и переменной инфляции, не способствовала инвестициям, а значит, и развитию. К счастью, дракон инфляции был повержен в 1990-х годах, благодаря жесткому подходу к дефициту государственного бюджета и появлению все большего числа политически независимых центробанков, которые целенаправленно занимались контролем над инфляцией. Поскольку для долгосрочных капиталовложений и, следовательно, развития в целом необходима экономическая стабильность, приручение зверя по имени инфляция заложило основу для бурного и долгого процветания.
ЧТО ОТ ВАС СКРЫВАЮТ
Возможно, инфляцию и приручили, но мировая экономика стала существенно менее устойчивой. Наши восторженные заявления последних трех десятилетий об успешном обуздании колебания цен умалчивали о крайней нестабильности, демонстрируемой в то время экономиками всего мира. Многочисленные финансовые кризисы, включая глобальный финансовый кризис 2008 года, многим разрушили жизнь долгами, банкротством и безработицей. Чрезмерное внимание к инфляции отвлекло нас от проблем занятости и экономического роста. Во имя "гибкости рынка труда" занятость приобрела неустойчивый характер, что, в свою очередь, дестабилизировало жизнь многих людей. Вопреки утверждению, что стабильность цен - предпосылка экономического роста, с 1990-х годов, когда инфляция считалась окончательно побежденной, меры, направленные на снижение инфляции, вызвали лишь вялый экономический подъем.
ТАМ ЛЕЖАТ ДЕНЬГИ - ИЛИ НЕ ТАМ?
В январе 1923 года французские и бельгийские войска оккупировали Рурскую область Германии, славящуюся углем и сталью. Причиной послужило то, что за 1922 год немцы серьезно запаздывали с выплатой репараций по Версальскому договору, завершившему Первую мировую войну.
Но если бы французы и бельгийцы желали денег, им бы следовало оккупировать банки (ведь "там лежат деньги", как сказал, по легенде, знаменитый американский грабитель Вилли Саттон, когда его спросили, почему он грабит банки), а не захватывать угольные шахты и сталелитейные заводы. Почему же они так не сделали? Потому, что их беспокоила германская инфляция.
Начиная с лета 1922 года, инфляция в Германии стала выходить из-под контроля. За шесть месяцев второго полугодия 1922 года индекс прожиточного минимума возрос в 16 раз. Конечно, гиперинфляция была, по крайней мере отчасти, вызвана обременительными репарационными требованиями французов и бельгийцев, но как только она началась, Франции и Бельгии резонно было оккупировать Рур, чтобы обеспечить себе получение репараций товарами, такими как уголь и сталь, а не бесполезной бумагой, чья ценность стремительно уменьшалась.
Решение не было случайным. После оккупации Рура инфляция в Германии стала совершенно неуправляемой - цены поднялись еще в 10 миллиардов раз (да, миллиардов, не тысяч и даже не миллионов), пока в ноябре 1923 года не была введена новая валюта, рентная марка.
Германская гиперинфляция оставила на развитии германской, да и мировой истории глубокие и долго не заживавшие следы. Есть мнение, и не безосновательное, что гиперинфляция заложила основы для подъема нацизма, дискредитировав либеральные институты Веймарской республики. Те, кто придерживаются этой точки зрения, в сущности утверждают, что германская гиперинфляция 1920-х годов стала одной из основных причин Второй мировой войны. Шок, который перенесла Германии от гиперинфляции, был столь велик, что Бундесбанк, центральный банк Западной Германии после Второй мировой войны, прославился своей чрезмерной неприязнью к мягкой кредитно-денежной политике. Даже после рождения единой европейской валюты, евро, и последующего упразднения национальных центробанков в странах еврозоны, под давлением Германии Европейский Центробанк (ЕЦБ) избрал жесткий курс в своей кредитно-денежной политике, даже несмотря на упорно не снижающуюся безработицу, пока в 2008 году всемирный финансовый кризис не заставил его, вместе с другими центробанками мира, пойти на беспрецедентное ослабление валютной политики. Таким образом, говоря о последствиях германской гиперинфляции, мы ведем речь об ударной волне, продолжавшейся почти столетие после самого события и оказавшей воздействие не только на Германию, но и на европейскую, и на мировую историю.
НАСКОЛЬКО ПЛОХА ИНФЛЯЦИЯ?
Германия - не единственная страна, испытавшая гиперинфляцию. В наше время для финансовой прессы синонимом гиперинфляции стала Аргентина, но самый высокий уровень инфляции, который она пережила, составлял "всего лишь" около 20000%. Хуже германской были венгерская инфляция после Второй мировой войны и инфляция в Зимбабве в 2008 году, в последние дни диктатуры президента Роберта Мугабе (сейчас он делит власть с бывшей оппозицией).
Гиперинфляция подрывает саму основу капитализма, превращая рыночные цены в пустой звук. В разгар венгерской инфляции 1946 года цены вырастали вдвое каждые 15 часов, а в худшие дни германской гиперинфляции 1923 года цены удваивались каждые четыре часа. Нельзя руководствоваться одними лишь ценовыми показателями, что я не устаю утверждать на каждой странице своей книги, но когда цены растут такими темпами, невозможно развивать нормальную экономику. Кроме того, гиперинфляция часто является результатом или причиной политических катастроф, таких как приход к власти Адольфа Гитлера или Роберта Мугабе. Вполне понятно, почему люди отчаянно стремятся избежать гиперинфляции.
Но не всякая инфляция - гиперинфляция. Да, есть те, кто боится, что любая инфляция, если предоставить ее самой себе, разовьется в гиперинфляцию. Например, хорошо известно, как в начале 2000-х годов Масару Хайями, управляющий центральным банком Японии, отказался обесценить денежную массу на том основании, что опасается возможной гиперинфляции - несмотря на то, что его страна переживала в то время дефляцию (падение цен). Но свидетельств тому, что инфляция неизбежно превратится - или хотя бы может превратиться - в гиперинфляцию, нет. Никто не возьмется говорить о желательности или хотя бы приемлемости гиперинфляции, но весьма спорен вопрос о том, любая ли инфляция плоха, вне зависимости от ее темпа.
С 1980-х годов экономисты-рыночники убеждают - и сумели убедить - весь остальной мир, что к экономической стабильности, которую они определяют как очень низкую (в идеале, нулевую) инфляцию, нужно стремиться любой ценой, поскольку инфляция вредна для экономики. Приемлемый уровень инфляции, которого они рекомендуют достичь, составляет около 1–3% - такие цифры были предложены Стэнли Фишером, бывшим профессором экономики Массачусетского технологического института и главным экономистом МВФ с 1994 по 2001 годы.
Но на самом деле нет никаких подтверждений тому, что инфляция (на низком уровне) вредна для экономики. Например, даже в исследованиях, проведенных экономистами-рыночниками, которые работали с такими организациями, как Университет Чикаго или МВФ, высказывается предположение, что инфляция ниже 8–10% не оказывает никакого влияния на уровень экономического роста в стране. В ряде других исследований порог ставится еще выше - 20%, а то и 40%.
Опыт некоторых стран подсказывает, что довольно высокая инфляция совместима даже со стремительным экономическим ростом. В 1960–1970-х годах Бразилия имела средний показатель инфляции в 42%, но была одной из самых быстроразвивающихся стран мира, и ее доход на душу населения вырастал на 4,5% в год. В тот же период доход на душу населения в Южной Корее увеличивался на 7% в год, несмотря на среднегодовой уровень инфляции почти на 20%, что выше, чем во многих странах Латинской Америки на тот момент.
Более того, имеются данные, что излишне активные антиинфляционные меры могут нанести экономике вред. С 1996 года, когда Бразилия - пройдя болезненную фазу быстрой инфляции, не достигшей, впрочем, гиперинфляционных масштабов, - начала инфляцию сдерживать, подняв реальную процентную ставку (номинальная процентная ставка минус темп инфляции) до одной из самых высоких в мире (10–12% в год), ее инфляция упала до 7,1% в год, но пострадал и ее экономический рост: увеличение дохода на душу населения составило всего 1,3% в год. Южная Африка начала испытывать подобное с 1994 года, когда сдерживанию инфляции было придано первостепенное значение и процентную ставку взвинтили до уровня вышеупомянутой бразильской.