Интерес Конрада был по большей части техническим. Я вообще не заинтересовался разговором. Но Ивен, как обычно, был неукротим.
- Так что мы, конечно, возьмем с собой "Аррифлекс", - говорил он Конраду. - Мы можем увидеть неповторимые сцены, и глупо было бы ехать туда с пустыми руками.
Конрад согласился. Они обсудили, стоит ли брать с собой звукозаписывающую аппаратуру, и решили взять и ее тоже. Менеджер договорился, что егерь будет возить их на джипе, так что места для аппаратуры хватит.
То, что не удастся запихнуть в нанятый для поездки микроавтобус, можно будет погрузить в мою машину. Линк, вы ведь не будете возражать? Я сказал, что не буду. Так что мы договорились, что утром я первым делом заеду к ним в гостиницу и возьму к себе то, что у них не поместилось.
Когда они ушли, я рассчитался с шофером машины, которую наняла для меня компания, и взял вместо нее напрокат скромный седан. Человек из бюро проката пригнал ее в гостиницу, познакомил меня с системой управления, сказал, что машина новая, так что проблем не будет, и уехал вместе с шофером.
Я поехал попрактиковаться, заблудился, купил схему города и нашел по ней обратную дорогу. Машина плоховато тянула в гору, но зато была очень надежна на поворотах. Автомобиль для воскресных пикников, прогуливать бабушек в шляпках.
ГЛАВА 12
При помощи карты я доехал до дома Родерика к тому времени, как начало темнеть.
Прежде чем отправиться, я проверил тормоза. Машина несколько часов простояла на неохраняемой стоянке… Разумеется, тормоза оказались в порядке. Я посмеялся над собственной глупостью.
Квартира Родерика находилась на шестом этаже. И там был балкон. Первым делом Родерик пригласил меня полюбоваться видом.
- По вечерам город выглядит чудесно, - сказал он. - Повсюду огни… Днем слишком бросаются в глаза фабрики, автотрассы и терриконы. Разве что вас вдохновляет вид промышленного пейзажа… А потом будет слишком темно, чтобы что-то разглядеть.
Я помимо своей воли задержался на пороге.
- Идемте же! - сказал Родерик. - Вы что, высоты боитесь?
- Да нет…
Я вышел на балкон. Да, Родерик меня не обманул. Балкон смотрел на юг, в небе прямо перед нами коршуном висел Южный Крест, а ниже струилась цепочка оранжевых огней - шоссе на Дурбан.
Родерик не касался железной решетки, которой был огорожен балкон. Я говорил себе, что нельзя же быть таким идиотом, и все же внутренне трясся от страха. Я старался держаться ближе к стене, чем радушный хозяин. Я не мог довериться ему, чувствовал себя виноватым и все же не мог ничего с собой поделать. Эти подозрения меня с ума сведут!
Мы вошли в квартиру. Вошли, конечно! Совершенно благополучно. Я почувствовал, как у меня расслабились мышцы челюстей и живота. А ведь я и не заметил, как они напряглись. "Дурак несчастный!" - подумал я, пытаясь забыть о том факте, что Родерик был рядом с микрофоном и рядом со мной в шахте.
Квартирка была небольшая, но, разумеется, с претензиями. На бледно-оливковом ковре стояло черное кресло-кровать. Из стен цвета хаки росли огромные медные светильники, а между ними висели большие и совершенно абстрактные холсты, выполненные яркими, кричащими красками. Низкий стеклянный столик стоял рядом с подчеркнуто квадратным диваном, покрытым искусственным тигриным мехом. В углу стояла скульптура, изображавшая банку из-под пива высотой по пояс. Все в целом выглядело чрезвычайно тенденциозным. Эта комната как бы говорила: убирайся-ка отсюда, мужик, да поживее, а если ты не уйдешь, то горько пожалеешь. Сама собой напрашивалась мысль, что Родерик курит травку.
Естественно, у него была дорогая стереосистема. Песни, которые он крутил, были менее анархистскими, чем можно услышать в Лондоне, но в гундосых голосах певцов звучал тот же подростковый вызов пополам с жалостью к себе. Интересно, это часть имиджа или ему действительно нравится такая музыка?
Родерик предложил мне выпить, я ответил:
- Да, спасибо.
Кампари с содовой. Кисло-сладкий розовый напиток. Родерик счел само собой разумеющимся, что мне это понравится.
- Катя скоро придет. У нее запись.
- Она в порядке?
- Конечно! На все сто.
Он старался не выказывать своего облегчения, но я помнил его испуг и слезы. Под этой модной маской равнодушия все же жили настоящие чувства.
На нем были очередные брюки в облипку, голубая рубашка, тоже в обтяжку, на шнуровке вместо пуговиц. Смысл этого небрежного костюма был ясен: грубый самец в расцвете сил. Наверное, мой собственный костюм тоже о чем-то говорит, как и любая другая одежда.
Костюм Кати не говорил, а прямо-таки кричал: смотрите, вот я какая!
Она появилась, словно вихрь. Ядовито-желтое платье, сверху облегающее, а от колен расходящееся широкими воланами с черной каймой. Катя напоминала танцовщицу фламенко, и она подчеркивала это впечатление высоким испанским черепаховым гребнем, который торчал из прически, точно диадема.
Она бросилась ко мне, протянув руки. Жизнь кипела в ней, точно удар тока удвоил ее энергию.
- Линк, дорогой, как прекрасно, что вы здесь! - экспансивно воскликнула она.
Катя пришла не одна.
Я немедленно отгородился психологическим барьером с колючей проволокой и так и просидел за ним весь вечер. Родерик с Катей решили подложить мне бомбу, заставить меня сделать ложный шаг. Усилившееся лукавство Кати выдавало их намерения. Игра эта мне не нравилась, но у меня был богатый опыт в такого рода вещах, и мне давно уже не случалось проигрывать. Я только пожалел об обещанном Родериком тихом, уютном ужине. Теперь на это рассчитывать не приходилось.
Приехавшая с Катей девица была великолепна. Пышные темные волосы и огромные, чуть близорукие глаза. На ней было мягкое, струящееся зеленое платье, до пола длиной. Когда девушка двигалась, платье переливалось и обнимало ее, вырисовывая соблазнительные формы.
Родерик искоса наблюдал за моей реакцией, делая вид, что разливает кампари.
- Это Мелани! - сказала Катя с таким видом, словно демонстрировала мне Венеру, рождающуюся из пены морской. Да, в этой стройной шейке действительно было что-то от Боттичелли.
"Должно быть, урожденная Мейбл", - безжалостно подумал я про себя, приветствуя девушку ничего не значащей Улыбкой и вежливым рукопожатием. Однако Мелани была не из тех, кого можно отпугнуть холодным приемом. Она взмахнула длиннющими ресницами, нежно изогнула мягкие розовые губки и одарила меня пылким, многообещающим взглядом. Я подумал о том, что все это она проделывала уже неоднократно и все время помнит о своем искусстве - как я, когда играю.
Мелани очутилась на тигровом диване бок о бок со мной - разумеется, совершенно случайно. Она лениво растянулась на диване, так что зеленое платье обтянуло всю ее стройную фигуру. И, конечно, она совершенно случайно забыла свою зажигалку, поэтому мне пришлось подать ей оранжевую настольную зажигалку Родерика. И случайно накрыла мою руку ладонями, прикуривая сигарету. Случайно оперлась на мою руку, наклоняясь вперед, чтобы стряхнуть пепел…
Катя весело искрилась, Родерик украдкой подливал мне джина в стакан, когда думал, что я не вижу. Я уже начал прикидывать, где он мог спрятать магнитофон. Если все это не записывается, то я испанский летчик.
Ужин был накрыт при свечах, на квадратном черном столе, который стоял в выкрашенной в горчичный цвет комнате, служившей столовой. Еда была превосходной, а разговор - двусмысленным, но говорили в основном они трое. Я ограничивался улыбками и неразборчивым бормотанием, стараясь не сказать ничего, что потом можно было бы процитировать.
Мелани благоухала духами. Родерик подлил мне в вино бренди. Он трепался и следил за мной с дружелюбным видом, выжидая, когда я наконец размякну. "Провались ты со своей газетенкой!" - подумал я. Ублюдок этот Родерик. А себе я сам хозяин.
Должно быть, моя настороженность все же как-то проявилась внешне, потому что Родерик вдруг задумчиво нахмурился и в две фразы перевел разговор с сексуальных подстрекательств на безобидный политический треп.
- Ну, вот вы провели здесь уже неделю, - сказал он. - Так что вы думаете об апартеиде?
- А вы? - спросил я. - Мне хотелось бы знать ваше мнение. Вот вы трое живете тут всю жизнь - и что вы думаете об апартеиде?
Родерик покачал головой, Катя ответила, что их больше интересует мнение иностранцев, и только Мелани, которая играла по другим правилам, сказала что-то существенное.
- Апартеид необходим, - серьезно заявила она.
Родерик замотал головой, а я спросил:
- В каком смысле?
- В том смысле, что цветные и белые должны жить отдельно, - сказала она. - Это не значит, что одна раса хуже другой. Просто они разные, и от этого никуда не денешься. Весь мир почему-то считает, что белые африканцы ненавидят черных и пытаются их угнетать, но это же неправда! Мы о них заботимся… и фразу "Черное - это прекрасно!" выдумали именно белые африканцы, чтобы дать черным понять, что они важны как личности.
Я немало удивился. Но Родерик неохотно кивнул:
- Это правда. АНК сделал ее своим лозунгом, но выдумали ее не они. Наверно, можно сказать, что этот лозунг достиг всего, для чего он предназначался, и даже кое-чего сверх того.
- Если почитать зарубежные газеты, - с негодованием сказала Мелани, явно принимавшая эту тему близко к сердцу, - так можно подумать, что черные для нас - это безграмотный рабочий скот! А это неправда. Образование у нас обязательное и для белых, и для цветных, и зарплата на фабриках одинаковая для тех и для других. И, кстати, добились этого именно белые профсоюзы! - добавила она.
Теперь, когда Мелани забыла о своей роли секс-бомбы, она нравилась мне куда больше. Темные глаза разгорелись, в них не осталось и следа томной лени. К тому же приятно видеть человека, который так искренне защищает свою страну.
- Объясните-ка поподробнее, - попросил я.
- Ну… - Она на миг смутилась, но тут же снова исполнилась энтузиазма, словно лошадь, которая обрела второе дыхание. - У черных есть все то же самое, что и у белых. Все, чего они хотят. Правда, большие дома есть только у немногих, но это потому, что большинство черных их не любят: им нравится жить на вольном воздухе, а под крышей они только спят. Они владеют своими предприятиями, у них есть машины, отпуска, больницы, гостиницы, кинотеатры и все такое.
"Вот только у белых в целом больше денег и, несомненно, больше свободы действий", - подумал я. Я открыл было рот, чтобы сделать невинное замечание по поводу множества дверей с надписями: "Для цветных" и "Только для белых", но Мелани меня опередила. Родерику это не понравилось. Он нахмурился, но Мелани слишком разгорячилась, чтобы это заметить.
- Я знаю, что вы скажете! - заявила она. - Вы будете рассуждать о несправедливости. Англичане всегда об этом говорят. Да, конечно, некоторая несправедливость существует. Как и в любой стране, включая вашу. Об этом пишут в газетах. Потому что то, что справедливо, не годится для сенсации. Люди нарочно приезжают сюда выискивать несправедливость - и находят, конечно. А про хорошее они не говорят! Они попросту закрывают глаза и делают вид, что ничего хорошего тут нет.
Я задумчиво смотрел на Мелани. Да, в ее словах была правда…
- Каждый раз, когда такая страна, как Англия, обрушивается на наш образ жизни, она причиняет больше вреда, чем пользы. Здешние люди ожесточаются прямо на глазах. Это так глупо! Это замедляет продвижение к сотрудничеству между расами - а ведь наша страна постепенно идет к этому._ Старый, грубый тип апартеида потихоньку вымирает, знаете ли. Лет через пять-десять его уже никто не будет принимать всерьез, кроме самых отъявленных экстремистов с обеих сторон. Они и сейчас кричат и топают ногами, а иностранные журналисты их слушают - они всегда предпочитают слушать всяких психов. И не видят - или не хотят видеть - медленных, но верных перемен к лучшему.
Интересно, что бы она думала на этот счет, если бы сама была чернокожей? Может, что-то и меняется к лучшему, но полного равенства все равно не существует. Да, черные могут быть учителями, врачами, адвокатами, священниками. А вот жокеями - не могут. Несправедливо это…
Родерик, тщетно выжидавший, когда же я наконец попадусь в ловушку, вынужден был снова задать прямой вопрос:
- А что думаете вы, Линк?
Я улыбнулся ему.
- Люди моей профессии, - сказал я, - не подвергают дискриминации ни черных, ни евреев, ни женщин, ни католиков, ни протестантов, ни чудищ морских - никого, кроме тех, кто не имеет счастья быть членом "Эквити"*.
* Английский профсоюз актеров.
Мелани не знала, что такое "Эквити", но зато по поводу евреев ей было что сказать.
- Кстати, в чем бы ни обвиняли белых африканцев, - заметила она, - мы по крайней мере не посылали шесть миллионов черных в газовые камеры!
"Это все равно что сказать: "Да, у меня корь, но зато я никогда не болел ветрянкой, - ехидно подумал я. - Хрен редьки не слаще!"
Родерик отчаялся выудить у меня какое-нибудь сенсационное политическое заявление и попытался заставить Мелани вернуться к роли знойной соблазнительницы. Ее собственные инстинкты, вероятно, подсказывали ей, что дело пойдет лучше, если она временно откажется от мысли о сексе, поскольку, когда она наконец послушалась Родерика, все ее поведение выражало сомнение. Однако им обоим, видимо, было очень важно добиться успеха, и потому Мелани не обратила внимания на мое равнодушие. Она улыбнулась покорной женственной улыбкой, как бы отвергая все, что только что говорила, и застенчиво опустила густые черные ресницы.
Катя и Родерик обменялись взглядами, бросающимися в глаза, как маяк темной ночью, и Катя сказала, что пойдет варить кофе. Родерик вызвался ей помочь. А почему бы Мелани и Линку не перейти на диван - там куда уютнее, чем за столом!
Мелани робко улыбнулась. Я восхитился ее актерскому мастерству: в душе-то она была не более робкой, чем армейский старшина. Она красиво раскинулась на диване, так чтобы зеленая ткань подчеркивала безупречную грудь, мягко вздымающуюся и опадающую при дыхании. Она обратила внимание, куда я смотрю, и улыбнулась с кошачьим самодовольством.
"Рановато, дражайшая Мелани. Рановато", - подумал я.
Родерик принес поднос с кофейными чашками. Катя вышла на балкон. Вернувшись, она покачала головой. Родерик разлил кофе, и Катя раздала чашки. Ее улыбка была полна какого-то скрытого напряжения, которого за ужином я не приметил.
Я посмотрел на часы. Четверть одиннадцатого.
- Боюсь, мне скоро пора уходить, - объявил я. - Завтра вставать рано.
- Да что вы, Линк, посидите еще! - поспешно сказала Катя, а Родерик сунул мне пузатый стакан с таким количеством бренди, которого хватило бы, чтобы потопить крейсер. Я сделал вид, что пью, а сам подумал, что если я выпью все, что он мне налил, то буду уже не в состоянии вести машину.
Мелани сбросила свои золотые туфельки и пошевелила пальцами на ногах. Она была без чулок. Ногти накрашены розовым лаком. Шевельнув босой ножкой, она дала мне понять, что под зеленой юбкой ничего нет.
Кофе не уступал ужину. Еду Катя явно готовила лучше, чем заговоры. Минут через двадцать она снова вышла на балкон и на этот раз, вернувшись, кивнула.
Я задумчиво обвел глазами всю троицу. Молодящийся Родерик. Катя, легкомысленная желтоперая пташка. Мелани, искусно применяющая свои чары. Они готовили мне какую-то ловушку. Весь вопрос в том, какую именно.
Без двадцати одиннадцать я допил свой кофе, встал и сказал:
- Ну, теперь мне действительно пора.
На этот раз никто возражать не стал. Все трое поднялись на ноги.
- Спасибо за приятный вечер, - сказал я.
Они улыбнулись.
- Ужин был превосходный, - сказал я Кате.
Она улыбнулась.
- Выпивка у вас чудесная, - сказал я Родерику.
Он улыбнулся.
- И компания приятная, - сказал я Мелани.
Она улыбнулась.
И ни одна из этих улыбок не была искренней. Взгляд у всех троих был настороженный, выжидающий. Во рту у меня пересохло, несмотря на то, что жидкости я выпил изрядно.
Мы вышли в переднюю - собственно, продолжение гостиной.
- Мне вообще-то тоже пора, - сказала Мелани. - Родерик, ты мне не вызовешь такси?
- Да, конечно, моя прелесть! - ответил он, а потом добавил, будто эта мысль только что пришла ему в голову: - Хотя ведь тебе в ту же сторону, что и Линку! Пусть он тебя подбросит.
Все трое смотрели на меня - и улыбались.
- Да, конечно, - ответил я.
А что мне оставалось? Что еще я мог ответить?
Они все улыбались, улыбались…
Мелани взяла свою шаль, которую оставила у входной двери, Родерик с Катей проводили нас до лифта и махали руками, пока двери не закрылись. Лифт ухнул вниз. Это был один из тех автоматических лифтов, которые останавливаются на каждом этаже, где нажата кнопка. Я нажал на кнопку с цифрой 1, и лифт остановился на первом этаже.
Я вежливо пропустил Мелани вперед. Потом сказал:
- Ох, извините! Я забыл кольцо с печаткой на раковине в ванной. Сейчас поднимусь обратно, заберу. Это пара секунд. Подождите меня тут.
Двери закрылись прежде, чем она успела возразить. Я нажал кнопки второго и шестого этажа. Вышел на втором. Посмотрел, как стрелочка указателя ползет к цифре 6 - это был этаж Родерика, - и шмыгнул к черной лестнице в дальнем конце коридора.
Железобетонная лестница вывела меня в подвал, заставленный корзинами с грязным бельем, котлами центрального отопления и рядами мусорных баков. Оказавшись на узкой улочке за домом, я свернул налево, поспешно миновал соседний подъезд и уже медленным шагом, стараясь держаться в тени, направился обратно к подъезду Родерика.
Спрятался в подъезде напротив, за сотню ярдов оттуда, и принялся наблюдать.
На улице стояли четверо мужчин. Ждали. Двое - напротив подъезда. Еще двое томились возле моей взятой напрокат машины. Все четверо держали в руках некие предметы, блестевшие в свете уличных фонарей. Форма этих предметов была мне хорошо знакома.
Мелани вышла из подъезда, поспешно пересекла улицу и заговорила с незнакомцами. Зеленое платье липло к ее телу и в слабом уличном свете казалось почти прозрачным. Они что-то оживленно обсуждали, качали головами…
Внезапно все трое подняли головы. Я проследил направление их взгляда. На балконе стояли Родерик с Катей и что-то кричали им. Я был слишком далеко, чтобы разобрать отдельные слова, но общий смысл был ясен. Птичка улетела, и они были очень недовольны.
Мелани и двое у подъезда повернулись и направились в мою сторону, но остановились, дойдя до машины, у которой ждали еще двое. Все пятеро сошлись в кружок, который никак нельзя было назвать дружеским. В конце концов Мелани повернула назад и скрылась в подъезде.
Я сухо вздохнул. Нет, Родерик не убийца. Всего лишь газетчик. Те четверо явились не с пистолетами, не с ножами - с камерами. Им нужна была не моя жизнь, а всего лишь моя фотография, на которой я буду снят ночью, на фоне многоэтажного дома, наедине с очаровательной девицей в чрезвычайно откровенном платье.
Я задумчиво посмотрел на четверых, ожидавших у моей машины, решил, что связываться с ними неразумно, развернулся на каблуках и бесшумно удалился.