Я позвонил своему агенту и ошарашил его.
- Но… но… - промямлил он. - Но ведь вы же никогда никуда не ездите и всегда отказываетесь… Вы стучали по столу и кричали, что…
- Совершенно верно, - согласился я. - Но мне нужен повод поехать в ЮАР. Так намечаются ли там премьеры каких-нибудь моих фильмов или нет?
- Ну… - Агент был в полной растерянности. - Сейчас посмотрю… Вы точно уверены, - недоверчиво переспросил он, - что, если там будут какие-нибудь премьеры, вы хотите, чтобы я сообщил, что вы приедете лично?
- Я же сказал!
- Да, только я ушам своим не поверил…
Он перезвонил через час:
- Премьер две. В Кейптауне с понедельника будет демонстрироваться "Один день в Москве". Это первый из шести восстановленных фильмов. Он, конечно, старый, но ваш приезд поможет подогреть интерес к показу. А в Йоханнесбурге будет премьера "Скал". Но это только четырнадцатого сентября, через три недели. Вас устроит?
- Нет, это поздновато… - Я поразмыслил. - Но мне надо в Йоханнесбург.
- Хорошо. Я все устрою. И… э-э… эта ваша внезапная перемена настроения распространяется на телебеседы и газетные интервью?
- Нет.
- Увы… Так я и думал.
Я забрал у Нериссы все письма от ее тренера, все южноафриканские календари скачек, вырезки из газет и журналов, которые ей присылали, и все подробности о происхождении и спортивной форме ее одиннадцати молодых аутсайдеров.
Пачка бумаг оказалась толстенная, и разобраться в ней было не так-то просто.
Однако картина, которая начала вырисовываться передо мной после долгих трудов, заставила бы призадуматься любого, не только владельца лошадей. Девять из одиннадцати в начале своей скаковой карьеры демонстрировали прекрасные результаты. Всего с декабря по май они выиграли четырнадцать скачек. В худшем случае занимали одно из призовых мест.
Заглянув в списки ведущих производителей и соответствующий раздел южноафриканского журнала "Конь и пес", я обнаружил, что все лошади обладали безупречной родословной. Ну да, конечно; судя по суммам, которые выложила за них Портия, сестра Нериссы, она была не настолько богата, чтобы покупать дешевых лошадей. И тем не менее ни одна из двухлеток пока не выиграла достаточно призов, чтобы покрыть хотя бы свою начальную стоимость. А с каждым новым проигрышем их будущая стоимость в качестве племенных лошадей опускалась все ниже.
В качестве наследства эти южноафриканские лошадки были мертвым грузом.
Чарли приехала в Хитроу проводить меня. Я провел дома всего девять дней. Нам обоим казалось, что это очень мало. Пока мы ждали у стойки регистрации, к нам подошли по меньшей мере полдюжины дам, попросить автограф для своих дочек, племянниц, внуков и так далее. На нас глазели. Вскоре появился аэропортовский служащий и предложил нам подождать в маленькой отдельной комнате. В аэропорту меня знали - я часто улетаю отсюда. Мы приняли предложение с благодарностью.
- У меня такое впечатление, словно тебя двое, - вздохнула Чарли, усаживаясь на диван. - Один для публики, другой мой личный. И это совершенно разные люди. Как будто у меня два мужа. Знаешь, когда я вижу тебя в кино или даже в клипах по телевизору, я потом смотрю на твои фотографии и думаю: "С этим человеком я спала прошлой ночью". И это кажется ужасно странным, потому что ты, который для публики, принадлежишь не мне, а всем этим людям, которые платят, чтобы на тебя посмотреть. А потом ты возвращаешься домой, и это снова ты, мой родной муж, а ты, который для публики, - это кто-то совсем другой…
Я посмотрел на нее с любовью.
- Кстати, тот, который твой личный я, забыл заплатить за телефон.
- А, черт! Я же тебе двадцать раз напоминала…
- Заплатишь?
- Ну да, наверное… Но ведь счета за телефон - это твоя работа! Проверять все эти телеграммы, звонки в Америку - я ведь не знаю, кому и куда ты звонил. Если ты не будешь их проверять, с нас могут содрать лишнее.
- Что ж, придется рискнуть.
- Ну, знаешь!
- Зато эти деньги вычтут из суммы налога…
- Ну разве что…
Я уселся рядом с ней. Надо же о чем-то говорить - так почему бы и не о счетах за телефон? Нам давно уже не было нужды говорить другу другу вслух то, что мы все время твердили про себя. За все время совместной жизни мы всегда прощались легко и так же легко встречались снова. Многие думали, что это от безразличия. Скорее наоборот. Мы нуждаемся друг в друге, как пчела нуждается в цветах…
Десять часов спустя, когда я приземлился в международном аэропорту имени Яна Смита, меня встретил нервный человек с влажными руками - менеджер "Южноафриканской компании по распространению международного кинематографа".
- Венкинс, - представился он. - Клиффорд Венкинс. Очень рад познакомиться.
Бегающие глаза, рубленый южноафриканский акцент. Лет сорока. Не преуспевающий - и никогда преуспевающим не будет. Он говорил слишком громко, держался чуточку фамильярно, с потугами на добросердечность - тот тип людей, который я переношу хуже всего.
Я со всей возможной вежливостью отцепил его от своего рукава.
- Очень любезно было с вашей стороны меня встретить, - сказал я. Лучше бы он не приезжал.
- Ну, как же мы могли не встретить Эдварда Линкольна!
Он нервно хохотнул. И чего он так суетится? В качестве менеджера он должен встречаться с известными актерами чуть ли не каждый день.
- Машина там!
Он принялся пятиться боком впереди меня, точно краб, растопырив руки, словно расчищал путь, хотя народу вокруг было совсем немного. Я шел за ним, помахивая чемоданчиком и изо всех сил стараясь делать вид, будто его навязчивые знаки внимания доставляют мне удовольствие.
- Тут недалеко, - беспокойно сказал он, заискивающе заглядывая мне в глаза.
- Чудесно, - ответил я.
В здании аэропорта стояли человек десять. Ну да, конечно… Их костюмы и позы выдавали представителей прессы. Я совсем не удивился, когда при нашем появлении толпа ощетинилась фотокамерами и диктофонами.
- Мистер Линкольн, что вы думаете о Южной Африке?
- Эй, Линк, ну-ка, улыбочку!
- А правда ли, что…
- Нашим читателям хотелось бы знать ваше мнение о…
- Улыбнитесь, пожалуйста…
Я старался не замедлять шага, но они обступили нас со всех сторон. Я улыбнулся всем и никому и принялся давать стандартные ответы вроде: "Мне тут нравится. Я здесь в первый раз. Да, мне очень хотелось здесь побывать". В конце концов нам удалось выбраться на свежий воздух.
У Клиффорда Венкинса выступил пот на лбу, хотя здесь, на высоте шести тысяч футов над уровнем моря, было довольно прохладно, несмотря на яркое солнце.
- Извините, - сказал он. - Они бы все равно явились…
- Удивительно, откуда они узнали день и час моего прибытия! Я ведь заказал билет только вчера утром.
- Э-э… да… - проблеял он.
- Полагаю, они всегда готовы обеспечить популярность тем, кто вам нужен, - заметил я.
- О да, конечно! - радостно согласился он.
Я улыбнулся ему. Трудно винить его за то, что он использовал меня в качестве платы за былые и будущие услуги. Я знал, что моя нелюбовь к интервью многим кажется странной. Во многих странах, если не позволишь прессе подоить себя, тебя обольют грязью с головы до ног. Южноафриканцы еше джентльмены…
Венкинс вытер лоб влажной ладонью и сказал:
- Позвольте, я возьму ваш чемодан!
Я покачал головой:
- Он не тяжелый.
К тому же я был гораздо выше его.
Мы шли через автостоянку к его машине. Я в первый раз вдыхал неповторимые запахи Африки. Смесь густых сладких ароматов, чуть отдающая затхлостью. Этот сильный, дразнящий запах преследовал меня дня три-четыре, пока наконец я не привык к нему и не перестал обращать на него внимания. Но мое первое сильное впечатление от Южной Африки - это именно ее аромат.
Слишком много улыбаясь, слишком сильно потея и слишком много болтая, Клиффорд Венкинс вез меня по дороге в Йоханнесбург. Аэропорт находился к востоку от города, на голой равнине Трансвааля, и до цели мы добирались добрых полчаса.
- Надеюсь, вам у нас понравится! - трещал Венкинс. - Нам нечасто удается… В смысле… Э-э… - Он отрывисто захихикал. - Ваш агент мне говорил по телефону, чтобы мы не устраивали никаких приемов, вечеров, встреч на радио и так далее… В смысле, обычно мы устраиваем такие встречи для звезд, которые нас посещают, - то есть, конечно, если наша компания выпускает в прокат их фильмы… Но… э-э… для вас мы ничего подобного не устроили, и мне это кажется… э-э… неправильным, но ваш агент настаивал, и потом, ваш номер… э-э… он сказал, не в городе… Не в самом городе и не в частном доме - надеюсь, вам понравится… В смысле, мы были потрясены… то есть польщены… узнав, что вы к нам едете…
"Мистер Венкинс, - устало подумал я, - вы бы добились в жизни куда большего, если бы поменьше болтали!" А вслух ответил:
- Я уверен, все будет прекрасно.
- Э-э… да. Но если вас не устраивает обычный порядок вещей, то чего бы вам хотелось? В смысле, до премьеры "Скал" еще две недели, понимаете? Так что…
На этот вопрос я решил пока не отвечать. Вместо этого я спросил:
- Насчет премьеры… Как вы намерены ее провести?
- О! - Он снова захихикал, хотя ничего смешного тут не было. - Э-э… ну… как можно больше шуму, разумеется. Приглашения. Билеты в помощь благотворительности. Ну и побольше шика, старик… то есть, в смысле… извините… ну вот. Понимаете, как только компания оправилась от шока, мы тут же решили сделать все возможное…
- Понимаю.
Я вздохнул про себя. Ничего не поделаешь, сам напросился. Надо честно вознаградить этих добрых людей за все их хлопоты.
- Послушайте, - сказал я, - если хотите и если вы думаете, что туда кто-то придет, можете организовать что-нибудь вроде фуршета перед показом или после него, и я там появлюсь. И в один из ближайших дней можете, если хотите, пригласить с утра этих ваших друзей из аэропорта и их коллег - всех, кого захотите, - чтобы мы встретились за кофе или за чем-нибудь еще. Идет?
Мой спутник обалдел. Я посмотрел на него. Рот у него беззвучно открывался и закрывался, как у рыбы.
Я хмыкнул. Ну и втравила меня Нерисса в переделку!
- А в остальное время можете обо мне не беспокоиться. Я и сам себе найду развлечения. На скачки съезжу, к примеру.
- О-о… - Он наконец справился со своей челюстью и вновь обрел дар речи. - Э-э… Я мог бы попросить кого-нибудь сопровождать вас на скачки, если вам будет угодно.
- Там видно будет, - уклончиво ответил я.
Путешествие закончилось в "Игуана-Рок", очень славной загородной гостинице на северной окраине города. Служители любезно меня поприветствовали, проводили в роскошный номер и сообщили, что стоит мне хлопнуть в ладоши - и я получу все, что угодно, от ледяной воды до танцовщиц из кабаре.
- Я хотел бы нанять машину, - сказал я.
Венкинс ринулся было вперед, говоря, что все уже устроено, что он уже все устроил, что по первому же зову мне подадут машину с шофером, их компания всегда рада услужить… Я покачал головой.
- Я себе сам услужу, - сказал я. - Разве мой агент вас не предупреждал, что я намерен оплачивать все расходы сам?
- Н-ну… да, предупреждал, да, но… Компания заявила, что она с удовольствием оплатит все ваши счета…
- Нет, - отрезал я.
Венкинс нервно рассмеялся.
- Нет? Ну да, понимаю… э-э… в смысле, да…
Он еще немного побулькал и умолк. Глаза у него так и шмыгали, руки все время что-то беспокойно теребили, на губах играла бессмысленная улыбочка, он переминался с ноги на ногу… Нет, обычно я людей в такой страх не вгоняю. Господи, что ж такого наговорил ему мой агент, что его аж трясет?
Наконец Венкинс кое-как выполз из "Игуана-Рок", сел в машину и укатил. Слава тебе господи! Однако через час он позвонил мне по телефону:
- Завтра - в смысле утром - вас устроит? То есть эта, пресс-конференция?
- Да, - ответил я.
- Тогда… э-э… не попросите ли вы вашего… э-э… шофера привезти вас… э-э… к дому Рандфонтейна, в зал Деттрика… Понимаете, это вроде как гостиная, которую мы сняли, ну, понимаете, для такого случая…
- Во сколько?
- А… о… ну, скажем, в одиннадцать тридцать. Вы можете… э-э… подъехать к одиннадцати тридцати?
- Да, - коротко ответил я. После еще нескольких беканий и меканий Венкинс сказал, что будет… э-э… рад меня видеть.
Я повесил трубку, закончил распаковывать вещи, выпил кофе, вызвал машину и рванул на скачки.
ГЛАВА 4
Скачки в ЮАР проходят по средам и субботам круглый год. В другие дни тоже бывают, но изредка. Так что я счел удобным приехать в Йоханнесбург в среду утром и отправиться на единственные скачки, проходившие в тот день в Ньюмаркете.
Я заплатил за вход и купил программку. Один из Нериссиных неудачников должен был участвовать в одном из заездов.
Ньюмаркет - он и в Африке Ньюмаркет. Трибуны, программки, лошади, букмекеры; деловитая суета; атмосфера традиций и порядка. Почти все как у нас. Я вышел в паддок, где уже вываживали участников первой скачки. Все те же кучки исполненных надежд тренеров и владельцев посреди паддока. Все те же серьезные игроки, стоящие, облокотясь на ограду, и изучающие фаворитов.
Различий было не так много. Вот разве что лошади по сравнению с английскими выглядели несколько мелковатыми, с чересчур прямыми бабками, и выводили их не белые конюхи в темных куртках, а черные конюхи в длинных белых плащах.
Ставок я делать не стал - я ставлю только на тех лошадей, о которых что-то знаю. В паддок вышли жокеи в ярких шелковых камзолах и сели в седла, лошади двинулись на скаковую дорожку, направляясь к кабинкам, - сухая и твердая, точно кость, земля звенела под копытами, - а я стал спускаться с трибун, собираясь пойти поискать тренера Нериссы, Гревилла Аркнольда. Его лошадь участвовала в следующей скачке, так что сейчас он должен был ее седлать.
Но оказалось, что искать мне никого не придется. По дороге к денникам, где седлают участников, моей руки коснулся молодой человек.
- Гляди-ка! Вы, случаем, не Эдвард Линкольн?
Я кивнул, слегка улыбнулся и пошел дальше.
- Мне, наверное, стоит представиться. Данило Кейвси. Вы, кажется, знакомы с моей тетей?
Я, естественно, остановился. Протянул руку. Молодой человек тепло пожал ее.
- Я, конечно, знал, что вы приезжаете. Тетя Нерисса прислала Гревиллу телеграмму, что вы собираетесь сюда на какую-то премьеру, и просила позаботиться о вас, когда вы будете на скачках. Так что я вроде как вас ждал.
Он говорил с тягучим калифорнийским выговором, теплым и ленивым. Я сразу понял, почему он так понравился Нериссе. Загорелое славное лицо с открытым, дружелюбным выражением, чистые непослушные светло-русые волосы - короче, все в лучших традициях американской молодежи.
- Она не говорила, что вы здесь, в ЮАР, - удивленно заметил я.
- Ну да. - Он обаятельно наморщил нос. - Наверно, она и не знает. Я прилетел сюда всего несколько дней назад, на каникулы. Ну, как там наша старушка? В последний раз, когда я ее видел, выглядела она не блестяще.
Данило весело улыбался. Он ничего не знает…
- Боюсь, она очень тяжело больна.
- Что, правда? Надо же, как жалко… Надо будет ей написать, сообщить, что я тут, и сказать, что я приехал разобраться с состоянием лошадей.
- С состоянием лошадей? - переспросил я.
- Ну да. Здешние лошади тети Нериссы выступают не сказать чтобы блестяще. Точнее, хуже некуда.
Он снова весело улыбнулся:
- На вашем месте я не стал бы ставить на номер восьмой в четвертой скачке, если хотите умереть богатым.
- Спасибо, - сказал я. - Она мне говорила, что они показывают не очень хорошие результаты.
- Ну еще бы! Честно говоря, они не пришли бы первыми, даже если бы вы дали им десять минут форы и стреножили всех соперников.
- А вы случайно не знаете, в чем причина?
- Понятия не имею! - Данило пожал плечами. - Гревилл просто сам не свой из-за этого. Говорит, с ним такого отродясь не бывало.
- А это не может быть вирус какой-нибудь? - предположил я.
- Не может. Иначе все прочие лошади заболели бы тоже. Мы это уже сто раз обсуждали, понимаете? Гревилл только руками разводит.
- Я хотел бы с ним встретиться, - заметил я как бы между прочим.
- Ага. То есть да, конечно. Только слушайте, чего мы тут стоим на ветру? Давайте куда-нибудь прогуляемся и выпьем по кружечке пивка или чего-нибудь такого. Сейчас у Гревилла скачка, но потом он с удовольствием с нами встретится.
- Ладно, - согласился я, и мы пошли пить пиво.
Данило был прав: дул холодный южный ветер, а до весны было еще далеко.
Данило было на вид лет двадцать. Ярко-голубые глаза, светло-русые ресницы, безупречные калифорнийские зубы. У него был вид мальчишки, которого еще не затронули тяготы жизни, необязательно испорченного, но привыкшего получать от жизни слишком много.
Данило сказал, что учится в университете Беркли, изучает политологию, и ему остался год до выпуска.
- На следующее лето покончу с колледжем…
- А что вы собираетесь делать потом? - спросил я, чтобы поддержать разговор.
Голубые глаза задорно блеснули.
- А, не знаю! Наверно, надо найти себе какое-нибудь занятие, но пока как-то ничего не придумывается…
"Ну да, - подумал я, - что-нибудь да подвернется… Хотя золотым мальчикам вроде Данило обычно подворачивается что-нибудь приличное".
Мы вместе посмотрели следующую скачку. Лошадь Гревилла пришла третьей, проиграв совсем немного.
- Вот зараза! - вздохнул Данило. - Еще бы чуть-чуть…
- Много проиграли? - сочувственно спросил я.
- Да нет, вроде не очень. Всего несколько рандов.
Курс ранда был без чего-то два за фунт стерлингов или чуть больше одного за доллар. Так что вряд ли Данило разорится.
Мы спустились с трибун и пошли к загону, где расседлывают лошадей.
- Знаете что? - сказал Данило. - Вы совсем не такой, каким я вас представлял.
- То есть? - улыбнулся я.
- Ну, понимаете… Я думал, что такой знаменитый актер, можно сказать звезда, будет, как бы это сказать, представительнее, что ли…
- В жизни звезды экрана выглядят достаточно тускло.
Данило посмотрел на меня с подозрением. Но я вовсе не шутил. Я говорил серьезно. Сам Данило бросался в глаза куда сильнее меня. Конечно, я был на пару дюймов повыше и на пару дюймов пошире в плечах, но тут дело не в росте.
Человек, обхаживавший лошадь, которая пришла третьей, тщательно осматривавший ей ноги и оглаживавший круп, был высоким, кряжистым, с недовольным выражением лица.
- Да, это и есть Гревилл, - кивнул Данило, проследив направление моего взгляда.
Тренер бросил несколько слов женщине, про которую Данило сказал, что это владелица лошади. Насколько я мог разобрать с расстояния двадцати футов, тон тренера был резким и отнюдь не примирительным. Я знал, что, если тренер желает сохранить душевное здоровье, ему следует обрасти толстой шкурой: постоянно извиняться и оправдываться перед владельцами, чьи лошади проигрывают, невозможно. Надо дать людям понять, что лошадь может быть прекрасно ухожена и натренирована и все же найдется другая, которая окажется более резвой. Но Гревилл Аркнольд держался просто по-хамски.