Вскоре лошадей увели, и толпа начала редеть. Аркнольд, поджав губы и упрямо вскинув голову, слушал то, что говорила ему владелица. Со стороны казалось, что женщина извиняется. Наконец она замолчала. Аркнольд не сказал в ответ ничего утешительного. Женщина пожала плечами, медленно развернулась и побрела прочь.
Аркнольд поднял глаза - и взгляд его упал на Данило. Он вопросительно вскинул брови. Данило чуть заметно кивнул в мою сторону - и Аркнольд переключил внимание на меня.
Медленно оценил. И только потом подошел.
Данило представил нас друг другу с таким видом, словно мы должны быть очень рады знакомству.
Гревилл Аркнольд мне не понравился, ни тогда, ни потом. Но со мной он был довольно любезен: улыбнулся, пожал руку, сказал, что приятно познакомиться и что миссис Кейвси прислала телеграмму, где говорилось, что я, возможно, приеду на скачки и чтобы он обо мне позаботился.
У него был характерный южноафриканский выговор. Потом я узнал, что он, как и многие южноафриканцы, одинаково хорошо владеет и английским, и африкаанс, и зулусским. Лицо Аркнольда казалось слепленным из грубых кусков мяса, а губы, наоборот, были очень тонкими. На подбородке и на шее виднелись шрамики от старых прыщей, под носом топоршились колючие рыжеватые усы. Он улыбался и говорил приветливо, но глаза у него оставались холодными.
- Ваша лошадь бежала совсем неплохо, - заметил я для поддержания разговора.
Недавний гнев тут же вспыхнул в нем снова.
- Эта глупая баба настояла, чтобы конь выступал сегодня, хотя я хотел выставить его в субботу! В прошлую субботу у него была тяжелая скачка в Турффонтейне, ему нужно было отдохнуть еще дня три!
- Мне показалось, что она извинялась, - заметил я.
- Ja*. Извинялась, конечно. Да поздно. Раньше надо было думать. А жеребчик-то хороший, в субботу он бы выиграл. Глупо получилось. Вообще владельцам всегда следует делать то, что говорит тренер. Они ведь нам платят за то, что мы в лошадях разбираемся, разве не так? Вот и слушались бы специалистов!
* Да (афр.).
Я неопределенно улыбнулся. Сам будучи владельцем лошади - хотя мой конь был всего лишь средненьким мерином-стиплером, - я не мог согласиться с ним насчет "всегда". Иногда, даже чаще всего. Но не всегда. Я знал по крайней мере одного победителя Большого национального, который вообще не вышел бы на старт, если бы владелец послушался тренера.
- Я вижу, в четвертой скачке участвует лошадь миссис Кейвси, - сказал я.
Решительное выражение его лица сменилось хмурым.
- Ja, - сказал Аркнольд. - Наверно, она вам говорила, что ее лошади выступают не блестяще.
- Да, - кивнул я. - И что вы понятия не имеете, почему.
Аркнольд покачал головой:
- Ничего не понимаю! Ухаживают за ними так же, как и за всеми прочими. Тот же корм, те же нагрузки, все то же самое. Они не больны. Я их несколько раз ветеринару показывал. Неприятно. Очень неприятно.
- Ну да, еще бы! - сочувственно кивнул я.
- А тесты на допинг! - воскликнул он. - Мы этих тестов, наверно, сотню сделали! И результат каждый раз был отрицательным.
- А как они выглядят? - поинтересовался я. - Я хочу сказать, можно ли ожидать от них хороших результатов, судя по внешнему виду?
- Сами увидите, - пожал плечами Аркнольд. - То есть я, конечно, не знаю, насколько вы разбираетесь в лошадях…
- Должно быть, неплохо, - вмешался Данило. - В конце концов, ни для кого не секрет, что его старик был конюхом.
- Вот как? - сказал Аркнольд. - Тогда вам, наверно, будет интересно посмотреть конюшни? Может, чего посоветуете насчет лошадей миссис Кейвси, кто знает.
Судя по его ироничному тону, он считал это невозможным. Одно из двух: либо он действительно не знает, что с лошадьми, либо знает, но абсолютно уверен, что я ни до чего не докопаюсь.
- Да, я бы с удовольствием побывал у вас на конюшне, - сказал я.
- Хорошо, побываете. Как насчет завтрашнего вечера? Приезжайте к вечернему обходу, в половине пятого.
Я кивнул.
- Ну, договорились. А ты, Данило, хочешь приехать?
- С удовольствием, Гревилл.
Данило сказал, что сам заедет за мной в "Игуана-Рок".
Чинк, лошадь Нериссы, участвовавший в четвертой скачке, в паддоке смотрелся совсем неплохо. Здоровый блеск шерсти, крепкие мышцы. Он выглядел не очень мощным, но у него были умные глаза и сильные, хорошо поставленные плечи. Портия, сестра Нериссы, приобрела его годовиком и выложила за него двадцать пять тысяч рандов - за родословную. Он выиграл только одну скачку, самую первую, в апреле этого года.
- Ну, Линк, как он вам? - спросил Данило, привалившись к ограде паддока.
- Выглядит неплохо, - сказал я.
Чинка водили под уздцы двое конюхов, по одному с каждой стороны. Охрана у Аркнольда налажена неплохо…
Из-за прямых бабок мне трудно было определить, насколько пружинист шаг у Чинка. Все здешние лошади выглядели так, словно они ходят на цыпочках. Наверное, это из-за того, что им с рождения приходится бегать по жесткой сухой земле. По крайней мере, по дороге на старт Чинк бежал рысью не менее уверенно, чем все прочие, и из стартовой кабинки он вылетел наравне со всеми. Я следил за каждым его шагом в цейсовский бинокль с пятидесятикратным увеличением.
Первые полмили он прошел без особых затруднений, держась шестым, в самом конце лидирующей группы. Но когда лошади вывернули на финишную прямую, лидеры рванулись вперед, а Чинк нет. Я увидел, как жокей мотнул головой и принялся энергично высылать лошадь вперед. Но когда прихолится делать это в течение такого долгого времени, то можно и не стараться. Чинк явно выдохся, и даже лучший жокей в мире не смог бы с этим ничего поделать.
Я опустил бинокль. Победитель миновал финишную черту, прозвенел колокол, толпа взревела, а Чинк приполз к финишу незамеченным и невоспетым, отстав от лидера корпусов на тридцать.
Мы с Данило спустились вниз, туда, где расседлывали лошадей. Гревилл Аркнольд был мрачнее тучи.
- Ну вот, - сказал он. - Сами видели.
- Видел, - согласился я.
Чинк был весь в мыле и выглядел усталым. Он стоял неподвижно, опустив голову, точно ему было стыдно.
- И что вы думаете? - спросил Аркнольд.
Я молча покачал головой. Чинк выглядел обычной медлительной лошадью, но вряд ли такое могло быть - при его-то родословной и при результатах, которые он показал в первой скачке.
Чтобы у него и у всех прочих десяти лошадей было плохое сердце, плохие зубы или заболевания крови и при этом никто ничего не заметил - такого тоже не бывает. Их же осматривал ветеринар, и не раз. И потом, пусть у одной, двух, но чтобы у всех одновременно?… Невозможно!
Они выступали с разными жокеями. Из спортивных газет Нериссы я узнал, что в Южной Африке очень мало жокеев по сравнению с Англией: всего тринадцать, плюс еще двадцать два ученика, занимающиеся на ипподроме в Натале близ Дурбана, который считается главным спортивным центром страны.
Скачки в ЮАР проходят в основном в четырех районах: Йоханнесбург в Трансваале, Питермарицбург-Дурбан в Натале, Порт-Элизабет в Восточном Кейпе и Кейптаун в провинции Кейп. Лошади Нериссы бывали во всех четырех, в каждом из которых были свои местные жокеи, - и с одними и теми же результатами.
До мая были резвые лошади, а в июне вдруг сделались медлительными клячами.
Судя по тому, как они двигаются, проблем с конечностями У них тоже быть не должно.
Не болезнь. Не допинг. На разных ипподромах. С разными жокеями. Все говорило о том, что ответ может быть только один.
Дело в тренере.
Тренеру достаточно легко сделать так, чтобы его лошадь наверняка проиграла. Просто дать ей слишком большую нагрузку на тренировочном галопе перед самой скачкой. Немало скачек было проиграно именно таким образом, и все это приписывали случайности, потому что доказать, что это было сделано нарочно, невозможно.
Просто тренеры редко выкидывают такие штуки, потому что победа лошади приносит им куда большую выгоду. Но мне все же казалось, что виноват во всем не кто иной, как Аркнольд. И, возможно, способ, который он использует, проще простого. Так что, видимо, единственное решение проблемы Нериссы - перевести лошадей в другую конюшню.
Можно возвращаться домой и сказать ей об этом. Только есть две неприятные загвоздочки.
Во-первых, через две недели у меня премьера.
Во-вторых, может, я и догадался, кто и как портит лошадей. Но зачем - вот вопрос!
ГЛАВА 5
Когда я вошел в зал Деттрика в доме Рандфонтейна за несколько секунд до того, как пробило половину двенадцатого, господа корреспонденты - или, иными словами, плохо выбритая, небрежно одетая и нарочито развязная толпа - зевали с опасностью вывихнуть челюсти.
Клиффорд Венкинс встретил меня в холле. Он был такой же дерганый, как и накануне, и руки у него были совсем мокрые. Мы вместе поднимались на лифте. По дороге Венкинс подробно перечислял, кого именно он пригласил и кто из них пришел. Интервьюеры с двух радиостанций. "Надеюсь, вы не будете возражать?" Они будут очень рады записать мои ответы на их вопросы. "Вы не будете возражать?" И еще всякие газеты, еженедельники, дамские журналы, и еще пара людей, которые специально прилетели из Кейптауна и Дурбана…
Ох, и зачем я только это предложил? Ладно, взялся за гуж…
"Единственное, что мне остается, - подумал я, когда лифт с шипением остановился и двери раскрылись, - это играть. Устроить что-то вроде представления".
- Подождите минутку! - сказал я Венкинсу.
Двери лифта закрылись у нас за спиной.
- В чем дело? - испуганно спросил Венкинс, остановившись рядом со мной.
- Все в порядке. Мне просто нужно несколько секунд, чтобы собраться.
Он ничего не понял. А ведь это делают не только профессиональные актеры. В Библии это называется "препоясать чресла". Разогнать адреналин. Заставить сердце биться быстрее. Разогреть мозги. Любой политик делает это за три секунды.
- Все, - сказал я.
Венкинс вздохнул с облегчением, пересек холл и отворил тяжелую полированную дверь напротив. Мы вошли.
Корреспонденты не торопясь поднялись с диванов и ковра, лениво отклеились от стен. Двое-трое затушили сигареты; прочие продолжали смолить.
- Привет! - неуверенно произнес один.
Прочие молча выжидали, точно стая диких зверей. Говоривший был один из тех, кто встретил меня в аэропорту. И у него, как и у других, разумеется, не было причин предполагать, что я буду вести себя иначе, чем тогда.
- Здравствуйте! - дружелюбно сказал я.
Я все-таки умею обращаться с людьми, когда хочу. Любой опытный актер это умеет.
Они сразу расслабились, оживились, заулыбались. Конечно, каверзные вопросы, которые они заготовили заранее, были те же самые, но теперь я был уверен, что они не растерзают меня в клочья в своих заметках.
Человек, который поздоровался первым, явно прирожденный лидер, протянул мне руку:
- Родерик Ходж из газеты "Ранд дейли стар". Редактор колонки "Светская жизнь".
Сильно за тридцать, но старается не обращать внимания на возраст: молодежная стрижка, молодежная одежда, речь по-юношески отрывистая. И юношеская заносчивость, сочетающаяся, однако, с беспощадным цинизмом опытного журналиста.
Я пожал ему руку и приветливо улыбнулся. Мне надо расположить его к себе.
- Послушайте, - сказал я. - Если вы не слишком торопитесь, я предложил бы вам снова рассесться и задавать вопросы, поодиночке или группами, как хотите. Может быть, я лучше буду ходить от одной группы к другой. Мне кажется, так получится удобнее, чем если я буду стоять посреди комнаты и отвечать всем разом.
Со мной согласились. Корреспонденты подтвердили, что торопиться некуда. Родерик сухо заметил, что все равно никто не уйдет, пока не дождется обещанной выпивки. Все размякли, и сборище постепенно начало превращаться в полуделовую-полутоварищескую встречу.
Начали, разумеется, с вопросов о личной жизни.
По их подсчетам, мне должно быть около тридцати трех. Так ли это?
Это так.
Женат ли я?
Да.
Удачно?
Да.
Это мой первый или второй брак?
Первый.
И у нее тоже первый?
Да.
Они хотели знать, сколько у меня детей, как их зовут, сколько лет каждому. Сколько комнат у меня в доме и сколько он стоит. Сколько у меня машин, собак, лошадей, яхт. Сколько я получаю в год, сколько мне заплатили за "Скалы".
Сколько я даю жене на платья? Какое место должна занимать женщина в доме?
- В сердце мужчины, - шутливо ответил я. Девушке из дамского журнала, которая задала этот вопрос, мой ответ понравился, но все остальные несколько скривились.
Почему я не поселился в какой-нибудь другой стране, где налоги не такие высокие?
Мне нравится в Англии.
Это дорогое удовольствие?
Да, очень.
Я миллионер?
Иногда, на бумаге, когда цены на акции подскакивают.
Если я так богат, зачем я работаю?
Чтобы платить налоги.
Клиффорд Венкинс вызвал нескольких официантов, которые принесли кофе, сырные крекеры и бутылки с шотландским виски. Корреспонденты смешали виски с кофе. Я взял то и другое отдельно, хотя мне стоило немалого труда объяснить официанту, что не надо разбавлять виски водой в пропорции один к девяти. Я уже успел обнаружить, что в Южной Африке наливают бокалы доверху. Наверное, в жарком климате это разумно, но в такой холодный день это был только напрасный перевод доброго виски.
Клиффорд Венкинс уставился на мой высокий стакан, налитый на два пальца.
- Позвольте, я добавлю вам воды.
- Спасибо, мне уже добавили. Мне так больше нравится.
- Э-э… в самом деле?
Он куда-то исчез и вернулся с бородатым мужчиной, тащившим за собой ручной микрофон на длинном шнуре. Бородач отличался полным отсутствием чувства юмора, и интервью получилось довольно серым, но репортер остался чрезвычайно доволен и заверил меня, что все это идеально подходит для пятиминутной вставки в его субботнюю передачу. Забрал у меня микрофон, деловито потряс мне руку и удалился со своим записывающим оборудованием в дальний угол.
После этого я должен был дать еще одно интервью, на этот раз для женской передачи, но у них там что-то не заладилось с техникой. Пока они чинили оборудование, я бродил по залу, присаживался на пол, на ручки кресел, на подоконники или просто стоял.
Расслабившись после виски, журналисты принялись задавать мне вопросы другого рода.
Что я думаю о Южной Африке?
Мне тут нравится.
Каково мое мнение о состоянии дел на здешней политической арене?
Я ответил, что на этот счет мнения не имею. Я провел здесь всего одни сутки. За такой короткий срок мнение составить невозможно.
Мне возразили, что многие приезжают сюда уже с готовым мнением. Я ответил, что нахожу это неразумным.
Ну хорошо, а каково мое мнение о расовой дискриминации? Я спокойно сказал, что, на мой взгляд, любая дискриминация ведет к несправедливости. И очень жаль, что столь многие люди считают возможным подвергать дискриминации женщин, евреев, туземцев, американских индейцев. Рассказал и про своего знакомого из Найроби*, который не мог получить повышение по службе, потому что был белым.
* Город в Кении.
Еще я сказал, что на подобные вопросы я вообще отвечать не могу, и лучше нам оставить политику в стороне, если они, конечно, не хотят, чтобы я прочел лекцию о различии экономических платформ тори и лейбористов.
Корреспонденты посмеялись и сказали, что лекции не надо. И перешли к вопросам о фильмах. На эту тему я мог сказать куда больше.
Правда ли, что я начинал как каскадер? Ну да, ответил я, что-то в этом духе. Я ездил верхом в массовке во всех фильмах, начиная с "Робин Гуда" и "Босуортского поля" и кончая "Атакой легкой кавалерии". И в один прекрасный день, когда я делал какой-то одиночный номер, режиссер позвал меня к себе, дал какой-то текст и сказал, что я зачислен в актерский состав. Да, конечно, история романтическая до отвратительности, но что поделаешь, бывает.
А потом?
Ну, в следующем фильме мне дали роль покрупнее.
И сколько лет мне тогда было?
Двадцать два. Я только что женился, жил в квартирке подвального этажа в Хэммерсмите, питался бобами и все еще посещал вечерние курсы сценической речи и актерского мастерства, где я учился в течение трех лет.
Я стоял примерно посередине комнаты, когда дверь у меня за спиной отворилась. Клиффорд Венкинс обернулся, чтобы посмотреть, кто там, озадаченно нахмурился и бросился разбираться.
- Боюсь, вам сюда нельзя! - начальственным тоном заявил он. - Это частное помещение. Частный прием. Прошу прощения, но не могли бы вы… Да нет, вам нельзя… это частное помещение… вы…
Похоже, Венкинс проигрывал. Что неудивительно. Потом меня хлопнули по плечу, и я услышал знакомый сочный голос:
- Линк, дорогуша! Скажи этому… хм… джентльмену, что мы старые закадычные приятели, а то он меня не пускает. Можешь себе представить?
Я обернулся. Изумленно уставился на новоприбывшего. Сказал Венкинсу:
- Пожалуйста, позвольте ему остаться. Это мой знакомый. Он оператор.
Конрад обиженно вскинул брови:
- Какой же я тебе оператор, дорогуша? Я оператор-постановщик!
- Ах, извини! - насмешливо ответил я. - Виски будешь?
- А-а, дорогуша, вот это другой разговор!
Венкинс сдался и отправился за виски для Конрада. Тот окинул взглядом висящий в воздухе дым, полупустые бокалы и мирно беседующих корреспондентов.
- Господи! - сказал он. - Великий боже! Глазам своим не верю. Я с самого начала не поверил, когда мне сказали, что Эдвард Линкольн дает пресс-конференцию здесь, в Йоханнесбурге. Я побился об заклад, что этого быть не может. Мне сказали, где это: в шикарном помещении на самом верху Рандфонтейна. Поезжай, говорят, и посмотри сам. Вот я и приехал.
Где-то в недрах его объемистого брюха зародились раскаты смеха, прорвавшиеся наружу лающим хохотом.
- Заткнись! - попросил я.
Он развел руками, указывая на присутствующих:
- Они не знают, попросту не знают, с кем они имеют дело, верно? Просто представления не имеют!
- Конрад, помолчи, черт возьми! - прошипел я.
Но он продолжал захлебываться неудержимым смехом.
- Дорогуша, я же действительно не знал, что ты на такое способен! Это просто что-то из ряда вон выходящее! Ручные тигры едят из рук… Вот погоди, узнает про это Ивен!…
- Это вряд ли! - спокойно сказал я. - Он в пяти тысячах миль отсюда…
Конрад снова затрясся от хохота.
- Не-ет, дорогуша! Он тут, в Йоханнесбурге. Практически на соседней улице!
- Быть не может!
- Мы здесь с воскресенья! - Конрад издал последний смешок и вытер глаза большим пальцем. - Пошли перекусим, дорогуша, и я тебе все расскажу.
Я взглянул на часы. Было половина первого.
- Погоди немного. Мне надо записать еще одно интервью. Вот сейчас они наладят запасной микрофон…
Родерик Ходж отделился от группки людей у окна. С ним была модно одетая девушка и окончательно загнанный Клиффорд Венкинс с виски для Конрада.