- Да, так, наверно, будет лучше, - сказал я.
Питер покачал головой.
- Если я сообщу в полицию, это будет мне стоить довольно дорого, а что я выиграю? Они зафиксируют мое заявление и пальцем не шевельнут, пока с Донной что-нибудь не случится. В смысле, ну не могут они круглосуточно охранять всех, кому кто-то чем-то пригрозил, верно? А потом, насчет того, чтобы охранять Донну, - ты знаешь, большинство из них были с нею не очень-то вежливы. Многие вели себя просто по-хамски. Готовили друг другу чай, пили его и разговаривали о ней в ее присутствии, так, словно она не человек, а бревно какое-то. Они так с ней обращались! Можно подумать, она этому младенцу глаза выколола.
Мне, с моей стороны, казалось вполне естественным, что официальные лица сочувствовали в основном обезумевшей матери младенца, но я благоразумно промолчал.
- Тогда, может быть, действительно будет лучше, если ты ненадолго увезешь Донну сразу после суда. У тебя есть такая возможность?
Он кивнул.
- Но на самом деле она нуждается в помощи психиатра. Возможно, ее даже стоит положить в лечебницу…
- Нет! - отрезал Питер.
- Но сейчас психические заболевания лечатся достаточно успешно. Современные лекарства, гормональные препараты, и все такое…
- Она же не… - Питер не договорил.
Древние табу умирают нелегко.
- Мозг - это часть тела, - сказал я. - Неотделимая от всего остального. И временами он выходит из строя, как и все прочие органы. Как печень. Как почки. Ты ведь не отказался бы от лечения, если бы у Донны было неладно с почками?
Но Питер покачал головой, и я не стал настаивать. Каждый решает за себя. Я завел машину и поехал обратно к дому. По дороге Питер сказал мне, что Донне было очень хорошо на катере и что он увезет ее на каналы.
Выходной тянулся бесконечно. Я время от времени пытался взяться за тетради, но телефон звонил почти непрерывно, и, поскольку обязанность отвечать на звонки была по молчаливому соглашению возложена на меня, мне то и дело приходилось снимать трубку. Родственники, друзья, пресса, официальные лица, любопытствующие, психи, злопыхатели - с кем мне только не пришлось разговаривать!
Сара заботилась о Донне нежно и преданно и была вознаграждена, поначалу - слабыми улыбками, а потом, постепенно, Донна начала разговаривать вполголоса. После чего она истерически разрыдалась, ее погладили по головке, она попыталась покушать, переоделась - и, похоже, все больше и больше привыкала к тому, что с нею обращаются словно со смертельно больной.
Питер говорил с Донной любовно, виновато и в то же время с легким упреком и при каждом удобном случае сбегал в сад. Утром в воскресенье он уехал на своей машине в то время, когда открываются пабы, а вернулся уже после обеда. А ближе к вечеру я с тайным вздохом облегчения сказал, что мне надо домой, потому что в понедельник мне в школу.
- Я остаюсь, - сказала Сара. - Я нужна Донне. Я позвоню начальнику и все объясню. Он все равно должен мне неделю отпуска.
Донна улыбнулась ей заискивающей ребяческой улыбкой, которая уже стала для нее привычной за эти два дня, и Питер энергично закивал.
- О'кей, - медленно сказал я, - только будь осторожна.
- То есть? - спросила Сара.
Я взглянул на Питера - тот отчаянно замотал головой. И все же казалось разумным принять хотя бы элементарные меры предосторожности.
- Не позволяй Донне выходить на улицу одной, - сказал я.
Донна сильно покраснела, а Сара немедленно вскипела. Я беспомощно промямлил:
- Я ничего… Я, собственно, имел в виду ее безопасность… чтобы ей никто не нахамил…
Сара решила, что это разумно, и успокоилась. И вскоре я собрался уезжать.
Я простился с ними в доме, потому что на улице все время стоял народ и жадно глазел на окна. В последнюю минуту Питер сунул мне три кассеты послушать в дороге, чтобы не скучно было ехать. Я мельком взглянул на них:
"Мы с королем", "Оклахома", "Вестсайдская история". Не последние новинки, конечно; но я все же поблагодарил Питера, поцеловал на прощание Сару - из вежливости, поцеловал Донну - по той же причине, и уехал - как это ни печально, заметно воспрянув духом.
Я уже проехал две трети пути до дома, когда решил все же включить "Оклахому". Тогда-то я и обнаружил, что Питер отдал мне вовсе не музыкальные записи.
Вместо "Какое прекрасное утро!" я услышал громкий вибрирующий скрежещущий вой, прерываемый короткими промежутками завывания на одной ноте. Я пожал плечами, немного прокрутил пленку вперед и снова нажал на кнопку. То же самое.
Я вынул кассету, перевернул ее на другую сторону и попробовал снова.
То же самое. Проверил "Мы с королем" и "Вестсайдскую историю". И там то же.
Я знал, что это за вой. Кто его однажды слышал, тот уже ни с чем не спутает. Скрежещущий вой создается двумя нотами, которые сменяют друг друга так быстро, что ухо едва успевает это улавливать. А завывание на одной ноте обозначает интервал, где ничего нет. На "Оклахоме" периоды скрежещущего воя тянулись от десяти секунд до трех минут, как это обычно и бывает.
Это звук, который издают записи компьютерных программ, когда их проигрывают на обычном магнитофоне.
Магнитофонные записи программ очень удобны и широко используются, особенно на небольших компьютерах. Можно записать на магнитофонную кассету множество самых разных программ и просто выбирать нужные и запускать их по мере нужды; но в то же время кассета остается обычной кассетой, и если проиграть ее на обычном магнитофоне, то услышишь вот этот самый вой.
Питер дал мне три шестидесятиминутные записи компьютерных программ. И нетрудно было догадаться, что это за программы.
Интересно, почему он отдал их мне столь странным образом? И почему он вообще мне их отдал? Я мысленно пожал плечами, запихнул кассеты вместе с коробками в бардачок и включил радио.
Школа в понедельник показалась праздником после оранжерейных эмоций в Норидже, и проблемы Луизы-лаборантки - детским лепетом по сравнению с тем, что творилось с Донной.
В понедельник вечером, когда я смотрел по телевизору то, что мне хотелось, и ел кукурузные хлопья со сливками, положив ноги на журнальный столик, мне позвонил Питер.
- Как Донна? - спросил я.
- Я даже и не знаю, что бы с ней было, если бы не Сара!
- А ты?
- Я? Нормально. Джонатан, ты слушал кассеты, что я тебе дал? - голос у него был неуверенный и слегка извиняющийся.
- Да, каждую понемногу.
- Ага… Я надеюсь, ты догадался, что это такое?
- Твои лошадиные программы?
- Да… Э-э… Послушай… Не мог бы ты немного подержать их у себя?
- Он не дал мне времени ответить и поспешно продолжал:
- Видишь ли, мы рассчитываем в пятницу, сразу после слушания, отправиться на катере. Нет, приговор, конечно, будет условным: даже самые неприятные из этих чиновников говорили, что при таких обстоятельствах иначе быть не может, - но Донна будет так выбита из колеи этим судом и всем прочим; поэтому мы уедем сразу, как только сможем, а мне не хотелось, чтобы эти кассеты лежали в офисе без присмотра, поэтому вчера утром я съездил и забрал их и отдал тебе. На самом деле я, конечно, не подумал… Можно было бы положить их в банк или еще куда-нибудь… Я, наверно, просто хотел избавиться от них, чтобы, если эти скоты явятся ко мне, я мог честно ответить, что кассет у меня нет, и пусть они едут к тому, для кого я их делал.
Мне не в первый раз пришло в голову, что для компьютерного программиста у Питера не слишком блестящая логика. Впрочем, в таких обстоятельствах у любого схемы полетят.
- Эти двое больше не появлялись?
- Пока нет, слава богу.
- Наверно, они еще не разобрались.
- Ну, спасибо тебе! - с горечью сказал он.
- Я твои записи буду беречь, - пообещал я. - До тех пор, пока будет нужно.
- А может, ничего и не случится. В конце концов, я не сделал ничего незаконного. И вообще ничего плохого.
"Да-да, если я спрячусь под одеяло, чудище уйдет, - подумал я. - А впрочем, может быть, он и прав".
- Но почему ты не сказал мне, что было, на тех кассетах? - спросил я. - Зачем эти вкладыши с "Оклахомой" и всем прочим?
- А? - Голос Питера звучал несколько озадаченно. Потом до него, видимо, дошло. - Просто, понимаешь, когда я вернулся, вы все сидели и обедали, и у меня не было случая увести тебя от девочек, а при них мне объяснять не хотелось, потому я и засунул их в эти коробки, чтобы отдать тебе.
Мне на миг сделалось не по себе, но я это подавил. В конце концов, с тех пор, как Донна украла ребенка, Питер оказался выброшен из мира здравого смысла и нормального поведения. В целом, для человека, на которого неприятности валятся со всех сторон одновременно, он вел себя вполне достойно. За эти выходные я, помимо дружбы, начал испытывать к нему некоторое уважение.
- Если ты захочешь прогнать эти программы, - сказал Питер, - тебе понадобится компьютер "Грэнтли".
- Я и не собирался… - начал я.
- Ну, может, Вильяму будет интересно. Он ведь помешан на скачках, разве нет?
- Да, пожалуй.
- Я потратил на них так много времени… Мне действительно хотелось бы знать, как они работают в деле. В смысле, от кого-то, кто действительно разбирается в лошадях.
- Ладно, - сказал я. - Но компьютеры "Грэнтли" на дороге не валяются, а у Вильяма экзамены на носу, так что если мы и пустим эти программы в ход, то не скоро.
- Мне тебя очень не хватает, - сказал Питер. - Все эти звонки, они меня буквально убивают! Послушай, а когда ты отвечал на звонки, тебе не звонили такие люди, буквально кипящие злобой в адрес Донны?
- Были и такие.
- Но ведь они ее никогда даже не видели!
- Просто неуравновешенные личности. Не слушай их, и дело с концом.
- А что ты им отвечал?
- Советовал обратиться к доктору.
Наступила несколько неловкая пауза, а потом Питер точно взорвался:
- Господи, лучше бы Донна действительно обратилась к врачу! - Он всхлипнул. - Я ведь даже не знал!.. В смысле, я, конечно, знал, что она хочет ребенка, но я думал, ну, раз мы не можем иметь детей, так что ж поделаешь… Мне и в голову не приходило!.. В смысле, она ведь такая тихая, мухи не обидит… Она никогда даже виду не подавала… Мы ведь очень любим друг друга, ты знаешь. Или, по крайней мере, я думал…
- Питер, прекрати.
- Хорошо… - Пауза. - Да, конечно, ты прав. Но так трудно думать о чем-то другом…
Мы поговорили еще немного, но все на ту же тему, и когда я повесил трубку, у меня почему-то осталось ощущение, что я сделал для Питера больше, чем был обязан.
Через два дня, вечером, Питер пошел на реку, на свой катер с каютой на два места, залить баки водой и топливом, установить новые газовые баллоны для кухни и вообще проверить, все ли в порядке.
Он мне говорил, что боится, что аккумуляторы садятся, и что, если он не купит новые, в один прекрасный день они сядут и утром будет невозможно завести мотор. Питер говорил, что однажды такое уже случилось. Он решил проверить, в порядке ли аккумуляторы. Аккумуляторы были в порядке. Когда они дали искру, вся корма катера взлетела на воздух.
Глава 3
Мне сообщила Сара.
Голос Сары по телефону звучал напряженно и измученно. Заметно было, что она изо всех сил старается держать себя в руках.
- Говорят, это был газ либо пары бензина. Точно еще не известно.
- А Питер?..
- Питер погиб, - сказала она. - Там рядом были люди. Они видели, как он метался и на нем горела одежда… Он бросился в воду… но когда его достали… - Внезапная пауза. Потом медленно:
- Нас там не было. Слава богу, нас с Донной там не было.
Меня трясло и чуть подташнивало.
- Мне приехать? - спросил я.
- Нет. Сколько времени?
- Одиннадцать.
На самом деле, я как раз разделся и собирался лечь спать.
- Донна спит. Это снотворное действует мгновенно.
- А как… как она?
- О господи! Ну, как ты думаешь? - Сара редко говорила таким тоном; по одному этому можно судить, как все было ужасно. - А в пятницу, послезавтра, этот суд.
- Ничего, судьи будут к ней снисходительны.
- Только что звонила какая-то баба, которая сказала, что, мол, так ей и надо.
- Наверно, мне все-таки лучше приехать, - сказал я.
- Ну как ты приедешь? У тебя школа. Не беспокойся. Я управлюсь. Доктор сказал, что несколько дней подержит Донну на сильном успокоительном.
- Тогда дай мне знать, если что-то понадобится.
- Хорошо, - сказала Сара. - А теперь спокойной ночи. Я ложусь спать. Завтра столько дел…
- Спокойной ночи.
Я долго лежал без сна и думал о Питере и о том, что смерть несправедлива; а утром я пошел в школу и целый день то и дело вспоминал о нем.
По дороге домой я обнаружил, что кассеты по-прежнему лежат в бардачке, в куче всякого хлама. Загнав машину в гараж, я вложил кассеты в коробки, сунул их в карман пиджака и отправился в дом, как обычно, с пачкой тетрадей.
Телефон зазвонил почти сразу, как я открыл дверь. Я думал, что это Сара, но это оказался Вильям.
- Ты мне чек послал? - спросил он.
- О черт! Забыл.
Я объяснил ему, в чем дело, и Вильям признал, что при таком раскладе все на свете забудешь.
- Сейчас же напишу и отправлю прямо на ферму.
- Ладно. Знаешь, мне правда жалко Питера. Он мне показался славным малым.
- Да.
Я рассказал Вильяму о кассетах и о том, что Питер хотел знать его мнение.
- Малость поздновато.
- Но они все равно могут тебя заинтересовать.
- Ага, - сказал он без особого энтузиазма. - Наверно, какая-нибудь очередная дурацкая система угадывания. Тут есть компьютер где-то в математическом отделении. Я спрошу, какой он у них. Слушай, как ты отнесешься к тому, что я не стану поступать в университет?
- Отрицательно.
- Ага. Я этого и боялся. Но, знаешь, братец, тебе придется с этим смириться. В этом семестре у нас много трепались насчет того, что пора выбирать себе призвание, но на самом деле, я думаю, это призвание выбирает тебя. Я стану жокеем. С этим ничего не поделаешь.
Мы простились, и я положил трубку, думая, что бороться с человеком, который в пятнадцать лет уже уверен, что призвание его выбрало, совершенно бесполезно.
Вильям был легкий и гибкий, уже не ребенок, но еще не мужчина. Ему еще предстояло подрасти. Я с надеждой подумал, что, возможно, природа со временем заставит его вымахать до моих шести футов - и отказаться от мечты всей его жизни.
Почти сразу после Вильяма позвонила Сара. Она разговаривала решительным и жестким тоном секретарши. Шок миновал, и изнеможение прошло. Она говорила отрывисто и деловито, - видимо, день был очень напряженный.
- Похоже, Питер просто был неосторожен, - сказала она. - Всем владельцам катеров с внутренним мотором говорят, чтобы они не заводили мотор, не проветрив трюм. Такие несчастные случаи происходят ежегодно. Питер не мог не знать. Просто не верится, что он мог совершить такую глупость.
- Возможно, у него голова была занята другими вещами, - мягко заметил я.
- Да, наверное, но тем не менее все говорят…
"Если есть возможность обвинить человека в его собственной смерти, подумал я, - это облегчает муки сострадания". Я как наяву услышал резкий голос моей тетушки. "Он сам виноват, - говорила она по поводу смерти нашего соседа, - не надо было ходить гулять в такой холод!"
- Быть может, - сказал я Саре, - страховая компания попросту пытается отвертеться от необходимости выплачивать страховку полностью.
- Что?
- Это же давно известный трюк: обвинять во всем саму жертву.
- Но ему действительно следовало быть осторожнее!
- Да, конечно.
Но ради Донны я не стал бы повторять этого вслух.
Наступило молчание - по всей видимости, обиженное. Потом Сара сказала:
- Донна просила тебе передать… Она не хочет, чтобы ты приезжал в эти выходные. Она говорит, ей будет лучше вдвоем со мной.
- И ты тоже так думаешь?
- Ну, откровенно говоря, да.
- Ну, тогда ладно.
- Ты не против? - удивленно спросила она.
- Нет. Я уверен, что она права. Она целиком полагается на тебя. "И, пожалуй, даже слишком", - подумал я про себя.
- Ее по-прежнему держат на наркотиках?
- На успокоительных! - голос Сары был полон укоризны.
- Ну, на успокоительных.
- Да, конечно.
- А как насчет завтрашнего суда?
- Транквилизаторы, - решительно сказала Сара. - А потом дам ей снотворного. Ладно, - сказала Сара.
Она почти бросила трубку, оставив меня с ощущением, что я избавился от неприятной обязанности. Когда-то мы объединились бы, чтобы вместе помогать Донне. Поначалу мы вели себя искреннее, проще, не мучая друг друга застарелыми обидами. Я оплакивал ушедшие дни и все же был искренне рад, что мне не придется проводить эти выходные с женой.
В пятницу, когда я пришел в школу, кассеты все еще были при мне, в кармане пиджака, и, чувствуя, что я обязан Питеру хотя бы тем, чтобы их посмотреть, поймал в учительской одного из наших математиков, Теда Питтса, близорукого, с ясной головой, для которого алгебра была вторым родным языком.
- Тот компьютер, который вы держите у себя в кабинете, - сказал я, - я так понимаю, это ваше любимое детище?
- Да нет, мы все им пользуемся. Мы учим детей.
- Но ведь, насколько я понимаю, для всех прочих это темный лес, а вы своего рода виртуоз?
Тед тихо, как ему было свойственно, порадовался комплименту.
- Быть может, - сказал он.
- А не могли бы вы сказать, какой он фирмы? - спросил я.
- Конечно. Гаррисовский.
- Значит, использовать на нем программу, написанную для "Грэнтли", нельзя? - безнадежно спросил я.
- Ну, как сказать, - возразил Тед. Это был серьезный, задумчивый человек двадцати шести лет от роду. Ему недоставало чувства юмора, но он был безукоризненно честен и полон благих намерений. Он жестоко страдал под началом зануды Дженкинса, заставлявшего своих подчиненных относиться к нему с почтением, которого он никак не мог добиться от меня.
- Понимаете, у "Гарриса" нет встроенного языка, - объяснил Тед. - В него можно загрузить любой язык: Фортран, Кобол, Алгол, Z-80, "Бейсик" "Гаррис" может работать с любым из них. И тогда можно гонять программы, написанные на этих языках. А "Грэнтли" - небольшая фирма, и она выпускает компьютеры уже со своим, встроенным вариантом "Бейсика". Если у вас есть запись "Бейсика", который используется в компьютерах "Грэнтли", его можно загрузить в память "Гарриса" и гонять программы, написанные для "Грэнтли"… - Он остановился. - Это понятно?
- В общем, да. - Я поразмыслил. - А трудно достать запись "Бейсика" для "Грэнтли"?
- Не знаю. Проще всего написать прямо в фирму. Может быть, они вам его пришлют. А может быть, и нет.
- А почему?
Он пожал плечами.
- Могут предложить вам сперва купить у них компьютер.
- О господи! - сказал я.