Эти слова он слышал совсем недавно по телевизору, и надо же, подвернулись в удобный момент. Сначала Пафнутьев спохватился - было в них что-то выспреннее, фальшивое, но Света восприняла их всерьез и даже уронила слезинку в высокий ворс красноватого ковра.
- Когда дом был почти готов, Маргарита заявила Косте, что это их совместно нажитое имущество, представляете?! Выкопала где-то эти юридические слова и выдала их в удобный момент. Совместно нажитое имущество! И потому она, как его законная жена, имеет полное право на часть дома. А, говорит, отсужу у тебя половину этого сооружения, она дом называет сооружением, но жить, говорит, в нем не буду ни одного дня. Я, говорит, свою половину заселю всеми народностями Кавказа, какие только удастся найти, устрою здесь маленький такой, симпатичненький Кавказ. И все мои жильцы будут воевать друг с другом не слабее, чем на настоящем Кавказе. Будет, говорит, у тебя здесь и своя Чечня, и Осетия будет, и Абхазия тоже состоится… А ты, говорит, живи в своей половине, как в большой России, и радуйся. Живи и радуйся. И трупы у тебя здесь будут, и взрывы, и простые убийства, и заказные… Все будет.
- Значит, о трупах в этом доме уже была речь?
- Да. И слова эти произнесла Маргарита.
- А он? Константин Александрович? Что он ответил на эти угрозы?
- Что он ответит?.. Человек добрый, увлеченный делом, весь в хлопотах, заботах… А она, знай, виски хлещет с утра до вечера и с вечера до утра.
- Вы ее не очень любите?
- Взаимно. - Света беспомощно улыбнулась и, уже как бы по привычке, подошла к Пафнутьеву и положила ему на плечо свою очаровательную головку. Хотя опять дохнуло на Пафнутьева запахами разогретой на солнце полыни, счастливые картины Арабатской стрелки на этот раз не посетили его, не посетили. Осторожно, чтобы не оскорбить тонких чувств красавицы, он отстранил ее от себя, подвел к дивану и усадил, поторопившись отойти на несколько шагов.
- А как у вас последнее время с Константином Александровичем? - Каждый раз Пафнутьев произносил имя Объячева с трудом, как бы медленно пробираясь по ступенькам и опасаясь сбиться - неудобное имя было у бизнесмена, церемонное какое-то.
- С Костей? - переспросила Света. - Что сказать… Не я, так другие доложат… Плохо.
- Вы поссорились?
- Он собирался купить мне какую-то комнатенку и выселить туда. С потрохами, - неожиданно добавила Света. И Пафнутьев сразу, в доли секунды, увидел ее другими глазами. Все так же пахла полынь, и Светины глаза мерцали тревожно и даже зовуще, но сам зов угас и затих среди других звуков - кухонных, будничных, суетных. Напрасно она упомянула потроха, ох, напрасно.
- Купил комнатенку-то?
- Купил, - без выражения ответила Света. - Так, собственно, квартирка… С удобствами, и место неплохое, почти в центре… Но комната одна.
- Может быть, это не самый плохой вариант… Ведь здесь-то вам в любом случае не жить.
- Почему? - спросила Света таким простым, ясным голосом, будто и в самом деле ее удивили слова Пафнутьева.
- С Маргаритой вам трудно будет ужиться.
- А зачем нам с ней уживаться? - Света легонько так, почти незаметно, повела плечом, и это невольное ее движение сказало Пафнутьеву о красавице куда больше, чем все, что она произнесла до этого. Легкое, почти неуловимое движение плеча в свободной искрящейся спортивной куртке. - Вначале у нас с ней складывались отношения… Неплохо все шло. Костя даже собирался переписать дом на мое имя… Но когда начались кавказские угрозы, чеченские предупреждения…
- А почему они начались? С какого момента?
- Мы с Костей как-то выехали за рубеж… Там, конечно, фотографировались. Снимки Маргарите не показывали, но кто-то послал ей фотку, доложил. С того момента все и началось.
- А в качестве кого вы ездили с Объячевым?
- Секретарша. - Света сделала еще одну ошибку - она улыбнулась вопросу Пафнутьева, но улыбнулась как бы жалеючи его за непонятливость. Пафнутьев не любил таких улыбок. Не то чтобы они повергали его в гнев, ничуть, просто не нравились. Он сразу делался улыбчивым и бесконечно добродушным, однако Худолей, который хорошо знал Пафнутьева, в таких случаях старался побыстрее улизнуть из кабинета от греха подальше, на всякий случай.
- Референт, помощник, делопроизводитель, - продолжала перечислять свои обязанности Света все с той же снисходительной улыбкой.
- А что… Снимок был слишком уж смелый, откровенный?
- Да нет… Обычный пляжный снимок.
- Куда вы ездили с Объячевым?
- Канары.
- Он вел там деловые переговоры?
- Вроде того. - Глаза Светы просохли неожиданно быстро, и она смотрела на Пафнутьева незамутненным взглядом, каким, наверное, смотрела в свое время на канарских официантов.
- Говорят, Маргарита часто пьет?
- Почему часто? Она просто не прекращает пить.
- Мне кто-то сказал, что вы любите красные грузинские вина.
- Люблю. У меня и сейчас где-то здесь пара бутылок завалялась. Хотите выпить?
- Чуть попозже. А что пьет Маргарита?
- Сивуху. Виски.
- А что пил Объячев?
- Все. Он пил все и с большим удовольствием.
- А что он пил в прошлый вечер?
- Вчера? Сейчас скажу. - Света сморщила очаровательный свой лоб, не привыкший к тяжким размышлениям о чем бы то ни было. - Вспомнила - водку. Потом выпил виски - он последнее время подстраивался к Маргарите, понравиться хотел, за рубеж уговаривал ехать.
- Куда?
- Канары. Он любил Канары.
- Кто мог его убить?
- Понятия не имею.
- Маргарита могла?
- Запросто! - ответила Света, не задумываясь.
Пафнутьев понял ее невинную уловку - если бы Юшкова задумалась, поколебалась и сказала то же самое, но неуверенно, что-то преодолевая в себе, она взяла бы на себя ответственность, ее ответ был бы осмысленным. Бросив же словечко "запросто" легко и бездумно, как бы продолжая рассказ о Канарах, красном вине и подосланном снимке, она ничего не сказала, уклонилась, но подозрение бросила, или, во всяком случае, подтвердила. И Пафнутьев сделал вывод - непростая это девчонка, умненькая. Она вполне могла быть надежным помощником у такого человека, как Объячев, и, без сомнения, справлялась со своими обязанностями не только на этом диване.
- Маргарита ездила за рубеж?
- Да, Костя как-то отправлял ее с подругой в круиз по Нилу.
- А вы оставались здесь?
- Меня он на это время отправил к маме. Решил, что мне пора проведать маму. Он очень беспокоился о ней.
- Да-а-а? - удивился Пафнутьев, представив, сколько было сцен, слез и скандалов, когда Объячев отправлял Свету к маме. - Кто же ухаживал за ним? Кто готовил пищу, укладывал в постель? - Последние слова были явно провокационными, и, будь Юшкова постарше, поопытнее или хотя бы менее взволнованна в эти минуты, она разгадала бы ловушку. Но сейчас она просто свалилась в капкан, который подготовил ей Пафнутьев.
- Пока я общалась с мамой, а его жена путешествовала но Нилу, ухаживала за Костей, готовила пищу и укладывала в постель некая гражданка по фамилии Вохмянина. Екатерина Андреевна Вохмянина.
- Это… жена телохранителя?
- Она самая.
- Вохмянина тоже была на вашем последнем ужине?
- Была.
- Скажите, Света… А Екатерина Андреевна не могла это совершить?
- Вы имеете в виду убийство? - Юшкова, кажется, решила преподать Пафнутьеву урок разговора твердого и жесткого. Он только усмехнулся про себя ее самоуверенности.
- Да, я имею в виду убийство. - Пафнутьев подумал, что вначале он недооценил эту красавицу. Без сомнения, она человек сильный и целеустремленный, а эти ее припадания к мужскому плечу… Что ж, далеко не самый плохой прием, свежий, неожиданный, результативный. Пафнутьев мог себе представить, как содрогнулся Объячев, когда Юшкова впервые положила свою головку на его плечо, ища успокоения и защиты. Объячев наверняка оказался не столь сухим и заскорузлым, как он, Павел Николаевич Пафнутьев.
- Чем дольше я разговариваю с вами, тем больше убеждаюсь в том, что каждый из нас мог пойти на это.
- Но для столь крутого решения нужны причины, нужен повод, важный повод.
- А он есть у каждого. - Света повернула голову к окну, и Пафнутьев увидел, что над кромкой леса небо посветлело и приобрело еле заметный розоватый оттенок. - Вот и утро, - сказала она. - А мы все про убийство да про убийство.
- Почему же, мы и про Канары поговорили.
Юшкова легко поднялась с низкого дивана, подошла к Пафнутьеву, положила ему ладони на плечи, твердо посмотрела в глаза и спросила:
- Вы меня подозреваете?
- Конечно, - быстро, легко и бездумно ответил Пафнутьев.
- Правильно делаете, - усмехнулась Юшкова, поняв, что Пафнутьев применил тот же прием, которым совсем недавно воспользовалась в их разговоре она сама. - Мы понимаем друг друга, да?
- Надеюсь.
- Понимаем, - кивнула она. - Не пренебрегайте мелочами, здесь все замешано на мелочах. Глупый совет, да?
- Нет, почему же… Совет очень хорош, но… Но я помню об этом, Света.
- Наверное, Костя и сам не сознавал, какое осиное гнездо он устроил в своем доме, какую безжалостную банду собрал под крышей. Наивный, простодушный человек… Впрочем, нет… Скорее, безоглядный. Вы не всех еще видели, не со всеми говорили…
- Откуда вы знаете?
- Знаю. Может быть, со всеми вам и не придется говорить, - произнесла Юшкова, и Пафнутьев тут же насторожился. Света уже несколько раз произносила слова, которые не вписывались в разговор, были как бы из другого времени. Пафнутьев уже знал - такие слова не могут быть случайными. Похоже, сейчас он разговаривал с самым предусмотрительным и осторожным, с самым непроницаемым человеком в этом доме. - Как я понимаю, вы здесь надолго?
- Я буду отлучаться и возвращаться.
- Ко мне будете заглядывать?
- Обязательно, Света. В этом не сомневайтесь.
- Заглядывайте. Нам есть о чем поговорить. К тому же… На вашем плече и поплакаться можно. Не возражаете, если я и в будущем воспользуюсь вашим плечом?
- Нет, - честно ответил Пафнутьев, не без содрогания глядя в ее потрясающие глаза. - Буду только рад.
Была весна, ранняя еще весна, холодная, стылая, неуверенная. Днем бежали по дорогам тощие ручейки, собирались в лужи. К ночи они подмерзали, затягиваясь тонким ледком, исчерканным узорами из длинных пересекающихся линий. Грязь на строительных площадках тоже подмерзала, пронизанная льдистыми иглами, но стоило лишь ступить на эту, вроде бы надежную опору, как она тут же расползалась под ногами, и наружу проступала жидкая глина.
Когда взошло холодное еще солнце, его красноватые блики вспыхнули в лужах, придав им вид нарядный, чуть ли не праздничный. Весенний ветер гудел в кронах громадных сосен, оставшихся кое-где на участках, и этот сосновый гул пробуждал в душе жажду весны, тепла, поездок, встреч и всего того, что и составляет жизнь.
Выпросив у Вохмянина безразмерные резиновые сапоги с холодным, вымерзшим нутром, Худолей бесстрашно сунул в них свои тощеватые ноги и отправился бродить по объячевскому участку.
Его курточка грела слабо, вязаная шапочка продувалась на стылом ветру, глаза слезились, но Худолей не дрогнул, не отступил. Он обошел вокруг дома, только сейчас оценив в полной мере его громадность, своеобразие замысла и исполнения. Соседние дома тоже были непростые, каждый со своим кандибобером, но не столь крутые, не столь.
Сапоги проваливались в жидкую глину, скользили в колее, оставленной мощными машинами, кранами, бульдозерами. Но в воздухе стоял весенний дух, Худолей в этом году ощутил его впервые. Он всегда отмечал это в себе - когда впервые почувствует первый порыв весны, когда что-то вздрогнет в нем, и он обрадуется, ощутив ожидание лета, значит, и в этом году он еще поживет немного.
На бетонной дорожке уже стояли машины скорой помощи и милиции, которые прислал Шаланда. Их водители зябко покуривали в стороне, потрясенные не столько убийством, сколько размерами домов на поляне. А Худолей, ссутулившись в нейлоновой своей куртке и сунув руки поглубже в карманы, продолжал вышагивать по участку, не то пытаясь вспомнить что-то, не то найти потерянное. Он несколько раз обошел вокруг сложенных бетонных плит, постоял у кучи битого кирпича, зачем-то попинал ногами покрытые молодой ржавчиной трубы, потом отправился в длинную прогулку по краю участка. Но нет, ничто не привлекло его внимания, ничто не заставило радостно вздрогнуть, обрадоваться находке.
И хозяева на участках, и строители еще спали, вся большая поляна, до самой кромки леса затянутая весенней, уже весенней дымкой, была безлюдна. Лишь изредка можно было заметить на чьем-то балконе или в проеме окна человеческую фигуру - слух о кошмарном убийстве распространился еще ночью.
- Хорошенькое у вас, ребята, начало, - бормотал Худолей, оглядывая зябнущие на утреннем морозце фигурки. - С убийства началась история вашего поселка, с убийства, ребята… И чует мое старое, истерзанное сердце, чует, что этим не ограничится… Будет судьба время от времени напоминать о себе, о том, что не все в мире делается по вашей указке, дорогие вы мои банкиры, олигархи, магнаты, титаны толкучек, бензозаправок, разливочных подвалов и…
Худолей остановился в своей обличительной речи, потому что именно в этот момент подошел к небольшому кирпичному домику в глубине объячевского участка. Рядом с основным домом его можно было назвать сараем, хотя вполне мог сойти за добротный, хотя и скромный дом. Толкнув дверь, Худолей убедился, что она открыта, и ничто не мешает ему войти. И он вошел.
Внутри было тепло, ощущался явно жилой дух. Худолей осмотрелся. У запотевшего окна стоял стол с остатками ужина или ночных посиделок, початая бутылка виски возвышалась посредине стола. Уже знакомая ему бутылка. Вдруг краем глаза он заметил движение в темном углу - с кушетки поднялся, вышел на середину комнаты и присел к столу странный человек. Всклокоченный седоватый тип, с трехнедельной щетиной на щеках, с помятой физиономией и в таком тряпье, что в характере его занятий не возникало никаких сомнений. К тому же, правый глаз незнакомца был затянут густой синевой.
- Простите, пожалуйста, - произнес Худолей с чрезвычайной вежливостью, - я не помешал?
- Нисколько. - Голос у незнакомца был низкий, с сипловатой хрипотцой, видимо, не только от сна - это Худолей знал лучше кого бы то ни было.
- А вы кто? - спросил Худолей, все еще топчась у порога.
- Бомж. - Склонив голову к плечу, незнакомец смотрел на Худолея свободным от синяка глазом.
- Кто?
- Бомж, - повторил тип точно с таким же выражением. - Вы никогда бомжей не видели?
- Приходилось.
- И что? Не похож?
- Нет, почему же… Очень даже.
- Что же вас удивляет?
- Если говорить честно, то больше всего меня удивляет бутылка виски за две тысячи рублей на столе бомжа.
- А! - улыбнулся незнакомец, показав, что у него непорядок не только с глазом, но и с зубами, похоже, их выбили еще до того, как подбили глаз. Он протянул руку, взял бутылку, встряхнул ее, полюбовался цветом, остро глянул на гостя. - По глоточку?
- Можно, - кивнул Худолей.
Что-то произошло, что-то открылось бомжу в те недолгие секунды, пока он единственным своим глазом смотрел на Худо-лея.
Понял, по каким-то признакам безошибочно догадался, что перед ним человек, которому без большого риска для жизни можно предложить выпить. И тот, скорее всего, не откажется. Из вежливости ли, из каких-то коварных целей или просто по состоянию своего здоровья, но не откажется, слова грубого не скажет и на улицу не выбросит.
- О! - обрадовался бомж пониманию. - Это по-нашему! Прошу! - и он шлепнул по сиденью стула большой, похоже, давно не мытой ладошкой.
Худолей сел, сдвинул на столе в сторону остатки вечернего застолья, придвинул стакан, который показался ему почище других. Но хозяин оказался на высоте - откуда-то возникшей в его руках тряпкой он протер стакан, посмотрел его на свет, еще раз протер и со стуком поставил перед Худолеем.
- Мы тут тоже не хухры-мухры! - радостно сказал он, свинчивая пробку с бутылки.
Худолей взял стакан с желанием подвинуть его поближе к бомжу, чтоб легче было наливать виски, но, пронося стакан мимо себя, уловил посторонний запах, который его насторожил, что-то напомнил. Худолей уже внимательно внюхался в стакан - это был запах машинного масла. Тогда он оборотил свой взгляд к тряпке, которой бомж только что протирал стакан. Взял ее, вроде для того, чтобы смахнуть крошки со стола, но замешкался, что-то ответил бомжу, о чем-то спросил и, механически теребя тряпку в руках, успел внимательно осмотреть ее со всех сторон. И убедился - масляные пятна на ней свежие, не успевшие еще растечься по холстине. Да, пятна имели четкие границы, следовательно, пользовались тряпкой как протирочным материалом совсем недавно, может быть, даже сегодня.
Худолей все-таки смахнул со стола какие-то крошки, мусор и, уже не скрывая, не таясь, понюхал тряпку.
- Вкусно пахнет? - беззаботно рассмеялся бомж. Худолей видел, что тот действительно смеется добродушно, будто удачно разыграл со своим гостем веселую шутку.
- Маслом, - ответил Худолей.
- Сливочным? - снова расхохотался бомж, показывая остатки зубов. Он наверняка уже выпил граммов сто пятьдесят, безошибочно прикинул Худолей. Может, двести? - спросил он у себя. Нет, все-таки сто пятьдесят, если не сто тридцать. В таких вещах он не ошибался. Но и эта доза оказалась для бомжа почти предельной. Если он выпьет еще столько же, то никакого разговора с ним уже не получится.
- Машинным, - сказал Худолей и, припав грудью к столу, пристально уставился бомжу прямо в глаза. - Машинным маслом пахнет твоя протирка, - повторил он.
Результат оказался совершенно неожиданным - бомж поперхнулся и уставился на гостя глазами, полными ужаса. Сквозь его месячную щетину, невзирая на выпитое виски, явственно проступила бледность. Что делать, простоват был бомж, а жизнь в подворотнях, в пустых вагонах и брошенных складах, когда приходится бояться не только сторожей, их собак, но и просто прохожих, когда тайком приходится питаться из мусорных ящиков, - все это лишило его твердости, уверенности, способности к самому малому сопротивлению.
- Где брал масло? - спросил Худолей, казня себя за непозволительное коварство по отношению к этому забитому существу. После многих лет работы в следственных кабинетах он знал, не догадывался, не открывал что-то новое, а просто знал, что первые вопросы должны быть невинными, они, вроде бы, никого ни в чем не уличают, они вроде продолжения предыдущей беседы.
- В гараже, - бесхитростно ответил бомж. - А что, нельзя было?
- Тебя как зовут?
- Петя.
- А по отчеству? - продолжал выпытывать Худолей, понимая, что человек, втянувшийся в ответы, не сможет остановиться и потом, когда он задаст вопрос жесткий и прямой.
- Михалыч, - бомж даже не осмелился произнести Михайлович, он был просто Михалыч.
- Фамилия?