Ни фига себе, изумленно подумал Пафнутьев. Этот человек далеко не дурак, похоже, он всех обитателей дома видит насквозь. Если конечно, сейчас говорил не о самом себе. Уж больно тонкие выводы делал о человеческой натуре, для телохранителя слишком уж тонкие. О себе, ох, о себе говорил Вохмянин столь прочувствованные слова.
Войти к Юшковой Пафнутьев не успел - едва Вохмянин подвел его к двери, едва вознамерился постучать, Пафнутьева окликнул Андрей.
- Павел Николаевич! Есть разговор.
Пафнутьев оглянулся на Андрея, торопливо поднимающегося по винтовой лестнице.
- Я позже сам зайду к ней, - сказал он Вохмянину. - Где я вас найду?
- Внизу. В каминном зале.
- Договорились. - И Пафнутьев пошел навстречу Андрею. - Есть что-то новенькое?
- Докладываю обстановку… Шаланда уехал. Опера своего оставил, а сам слинял. Обещал прислать команду - вдвоем обыскать этот дом невозможно.
- Похоже на то.
- Еще пришлет машину за трупом.
- Тоже разумно.
- Внизу, в подвале, вас дожидаются двое строителей. С Украины ребята. Отделочники. Перепуганные и несчастные.
- Так любили Объячева?
- Он, оказывается, не платил им уже год. Договорились, что рассчитается, когда полностью сделают свою работу. Через месяц собирались закончить. А он возьми да и помри. Они просто в ужасе, Павел Николаевич.
- Я тоже, - сказал Пафнутьев.
- С женой говорили?
- Да. Порнуху смотрит. "Красная шапочка" называется.
- Вместе смотрели?
- Недолго. Я потерял самообладание и позорно бежал.
- Тут у Объячева, оказывается, гость, партнер по бизнесу. Вьюев. Пытался бежать.
- Удачно?
- Я настиг его уже за воротами. Пер мужик по колено в грязи, будто за ним дикие звери гнались.
- Это были не дикие звери, это был ты, Андрюша? - улыбнулся Пафнутьев.
- Совершенно верно. У третьего дома настиг. Он так несся, будто жизнь спасал. При нем был чемоданчик с документами. Отдавать не хотел ни в какую. Но я, с вашего позволения, этот чемоданчик все-таки изъял. Он заперт, но, при надобности, мы его вскроем, все эти цифровые замочки…
- Правильно, Андрей. Всех впускать, никого не выпускать.
- Тут есть у них молодуха, кстати, жена телохранителя. Так вот, с ее помощью я запер все двери, какие только нашел. Она у них не то домработница, не то домоправительница… Крутая тетенька. Надо бы вам с ней потолковать.
- Дойдет очередь. Меня тут уже дожидается одна… Говорят, невероятной красоты женщина.
- Слышал. Будьте осторожны. Девушка не всегда отвечает за себя.
- Настолько опасная?
- Любвеобильная.
- Разберемся… А вот и Худолей! - По лестнице осторожно, словно боясь вспугнуть кого-то, пробирался эксперт. Увидев Пафнутьева, он бросился к нему с такой радостью, будто уже и не надеялся увидеть живым.
- Паша! - вскрикнул Худолей. - Паша… - но, увидев Андрея, посерьезнел и, взяв Пафнутьева под руку, повел в сторону.
- Увидимся в каминном зале! - успел крикнуть Пафнутьев Андрею. Тот кивнул и направился к винтовой лестнице. - Слушаю тебя, Худолей.
- Паша… Я сейчас тебе такое скажу, такое скажу, что ты прямо вот здесь упадешь и не встанешь.
- Тогда не надо.
- Нет, я все-таки скажу, может быть, ты выдержишь, может быть, встанешь после того, как упадешь. Я только что был в подвале.
- Андрей тоже был в подвале. Вы там не встретились?
- А! - Худолей досадливо махнул полупрозрачной своей ладошкой. - Он с хохлами трепался, а я делом занимался. Я там такое увидел, Паша! - Худолей прижал к груди обе ладошки и прикрыл глаза. - Скажу откровенно… Все мои представления о жизни, о людях, все мои представления о самом себе… Рухнули. Только сейчас я понял, как убого, беспросветно мое существование, какими недостойными путями я шел по жизни…
- И что же ты такое увидел? - сочувственно спросил Пафнутьев.
- Я содрогнулся, Паша. Я в шоке. Я не отвечаю ни за свои слова, ни за свои поступки.
- Может быть, нам вместе спуститься в подвал? - предложил Пафнутьев.
- Подвергнуть тебя такому испытанию… Только, Паша, если ты сам этого хочешь. Только если ты сам принимаешь такое решение. Ну как, готов?
- Пошли, - сказал Пафнутьев и направился к винтовой лестнице, втиснутой в круглую кирпичную башню.
- Нет, Паша, нет! - ухватил Пафнутьева за рукав Худолей, потащил его в противоположную сторону, по темному длинному коридору, в глубине которого тускло светилась маленькая лампочка. - Осторожно, здесь ведра, швабры…
Коридор заканчивался узкой дверью. Открыв ее, Худолей бесстрашно шагнул через порог - он уже, видимо, здесь все обходил, исследовал, изучил.
- Ну, ты даешь! - пробормотал Пафнутьев.
- Эта лестница ведет прямиком в подвал. На нее можно выйти с каждого этажа. Видишь двери? Если вдруг какая надобность приспичит - милиция окружит, бандюги начнут обстрел, натовцы десант сбросят… Ты сразу в подвал. И огородами, огородами - только тебя и видели.
Чем ниже опускался Худолей, тем он становился нервнее, чаще оглядывался на Пафнутьева, словно хотел убедиться, что тот не сбежал, не бросил его в этом опасном путешествии.
- Только, Паша, ты это… Не делай сразу поспешных выводов… Не торопись с выводами. Осмотрись, успокойся, присядь на что-нибудь… А уж потом слова произноси. Там не каждые слова годятся, там, Паша, с выбором надо, осторожно, продуманно. Десять раз мысленно словечко про себя проговори, а уж потом вслух, для других ушей.
- Что там? - не выдержал Пафнутьев. - Трупы?
- Да ну, трупы! - Худолей пренебрежительно махнул ручонкой. - Стал бы я тебе трупы показывать… Что ты, трупов никогда не видел? Видел. И еще будешь видеть. Жизнь у тебя такая, Паша, не каждый выдержит, не каждому по силам… И кто бы оценил, кто бы поддержал душевным словом… Грамоту какую дал, медаль за отвагу… Нет!
Худолей продолжал бормотать, было такое впечатление, что он попросту боится замолчать, боится тишины, которая с каждым этажом вниз становилась все более давящей, все более глухой. Когда они сошли с последней ступеньки, Пафнутьев ощутил под ногами плотный бетон и понял, что они в подвале. Вокруг была такая темнота, что только судорожно вцепившаяся в его рукав ладошка Худолея говорила о том, что он здесь не один.
- Я рядом, Паша, - шептал Худолей. - Я с тобой, не бойся.
- Да я вроде того, что ничего…
- Здесь есть выключатель, сейчас найду. - Ладошка Худолея разжалась, и Пафнутьев остался один в этой невероятной темноте.
Шаркающей походкой, чтобы ни обо что не споткнуться, Худолей двинулся куда-то вправо, но слева, слева Пафнутьев явственно услышал какой-то шорох, ритмичный шорох, отдаленно напоминающий человеческие шаги, падающие капли воды, раскачивающийся на веревке груз.
- Нашел! - обрадованно произнес Худолей, и в тот же миг подвал осветился тусклым светом. Но после кромешной темноты свет от сорокаваттной лампочки казался сильным. - Видишь? - свистящим шепотом спросил Худолей. - Видишь?!
- Что? - недоуменно произнес Пафнутьев, который ожидал чего угодно, вплоть до человеческих голов, насаженных на железные штыри. На самом деле все оказалось проще и безобиднее. - Подвал просторный, можно ставить бильярдный стол, теннисный…
- Бильярд у него наверху. Полный, между прочим. А теннисный стол - в спортивном зале.
- Здесь есть спортивный зал?
- Не о том говоришь, Паша! Не туда смотришь! Не так ты живешь, ох, не так! - и Худолей, снова ухватив Пафнутьева за рукав цепкой своей ладошкой, поволок его в дальний угол.
- Видишь?! - прошептал он чуть слышно, издали указав обожженным растворами пальцем на коробки, сложенные в углу.
- Ну?
Худолей посмотрел на Пафнутьева с такой жалостливостью, с таким бесконечным сочувствием, будто тот осрамился в его глазах во всем и навсегда.
- Паша. - Худолей приблизился к коробкам, вздрагивающей рукой коснулся одной из них и произнес каким-то смазанным, надломленным голосом. - Паша, это "Смирновская"… Наша "Смирновская"… А вот ихняя "Смирновская"… Наша, конечно, лучше, но главное другое - есть и та, и другая… Представляешь? - Худолей вынул платок из кармана и вытер выступившую на лбу влагу. - А вон в той коробке, Паша… Там виски. Квадратные бутылки, золоченые пробки, черные этикетки, а емкость… Ты не поверишь! Они все литровые. В этих двух коробках тоже виски, но бутылки треугольные. Мне, Паша, треугольные больше нравятся. И вовсе не потому, что виски в них мягче, душистее, душевнее как-то… Вовсе нет - треугольная бутылка лучше в руку ложится… Она уже не выскользнет из ослабевших пальцев, она как бы роднится с тобой… И не подведет тебя, Паша, даже если пальцы твои увлажнятся от волнения и сладостного предчувствия… Тебя, Паша, посещают предчувствия?
- Особенно сладостные, - сказал Пафнутьев и не посмел, не решился разрушить возвышенное состояние худолеевской души.
- И меня посещают, - грустно кивнул Худолей. - Смотрю я, Паша, на все это богатство, на всю эту безудержную роскошь, - он кивнул в сторону коробок, - и думаю… Знаешь, о чем я думаю?
- О стакане.
- Нет, Паша, ты груб и ограничен. Святое тебе недоступно. Я думаю о своей загубленной жизни, Паша. И понимаю, только сейчас понимаю - она прошла мимо.
- Кто? - спросил Пафнутьев, отвлекшись от худолеевских рассуждений.
- Жизнь, Паша. Я о жизни говорю.
- Я смотрю, ты времени зря не терял, провел большую работу и вот-вот выйдешь на след преступника.
- А что на него выходить… Они все здесь перед тобой.
- Нужен один.
- Выберем, Паша. Есть из чего выбирать.
- А что вон в тех коробках? - Пафнутьев показал в другой угол подвала.
- Скажу… Только ты упрись во что-нибудь, чтобы не упасть… Прислонись к стене, вот так… В тех коробках, Паша… Мукузани, Оджелеши, Киндзмараули… Продолжать?
- Света любит грузинские красные.
- Ты тоже, я смотрю, времени зря не терял?
- Секретаршу еще не видел, только собираюсь представиться. Но о ее вкусах наслышан. Жена Объячева Маргарита тебе понравится больше.
- Это почему же?
- Предпочитает крепкие напитки.
- Значит, хорошая женщина, - уважительно сказал Худолей. - Нет, она не могла убить своего мужа. Это сделал кто-то другой. Скорее всего, непьющий. Бойся непьющих, Паша, от них вся зараза в мире. Если пьющий и пойдет на что-нибудь предосудительное… то только в состоянии сильного алкогольного опьянения.
- А ты ничего предосудительного здесь не совершил?
- Совершил, Паша. Совершил, - горестно кивнул Худолей. - Я это… Позаимствовал у хозяина… Одну четырехугольную, а вторую трехугольную. Он не возражал.
- Он не будет возражать, даже если ты у него этот дом позаимствуешь.
- Значит, тоже хороший человек. Был.
- Тише! - сказал Пафнутьев и замер, прислушиваясь. Ему опять почудились какие-то звуки. Здесь, в подвале, в полной тишине, они казались странными - для них не было никакой причины, не было ничего, что могло бы эти звуки издавать. - Показалось, - наконец произнес Пафнутьев.
- Хозяин - ладно, он стерпит, ему все это, скорее всего, уже не понадобится. - Худолей махнул рукой в сторону коробок. - А ты, Паша, не возражаешь против моего безрассудства?
- Ты забыл прихватить "Смирновскую", - сказал Пафнутьев сурово и осуждающе.
- Паша! - вскричал Худолей. - Как ты прав, как ты прав! И знаешь, я хочу подсказать тебе очень дельную вещь… Ты будешь меня благодарить долго и, можно сказать, исступленно.
- Слушаю внимательно.
- Не торопись, Паша, со следствием, не торопись разоблачать злодея, а? И ему приятно будет, злодею, что он так долго ходит неразоблаченным, и нам приятно. Ты должен, Паша, не просто разоблачить нехорошего человека, тебе необходимо вскрыть всю подоплеку происшедшего, дать социальную оценку убийства, провести не только разъяснительную работу с жильцами этого дома, но и воспитательную. Да, на это уйдет неделя, вторая, третья… А ты все равно не торопись. Здесь столько всего, столько всего, что твою поспешность никто не поймет. А некоторые могут даже осудить. И сурово, Паша, потому что дружеский суд - справедливый, но суровый. Ты понял меня, Паша?
- Думаешь, тебе здесь на две недели хватит?
- Дольше! Гораздо дольше, Паша! Убийство такого человека наверняка получит огласку, люди уже взбудоражены. И если ты опрометчиво и бездумно раскроешь преступление за два дня… Общественность будет огорчена и разочарована в тебе, Паша.
- И ты тоже разочаруешься во мне? - механически спросил Пафнутьев, продолжая прислушиваться к невнятным звукам где-то совсем рядом, в этом самом подвале.
- С меня все и начнется, Паша. И я говорю об этом со всей присущей мне прямотой. И откровенностью.
- Это хорошо, - ответил Пафнутьев, не слыша слов Худо-лея. Он уже не мог откликаться на куражливое настроение эксперта, и тот сразу это понял, примолк, отошел в сторонку, не забыв, все-таки не забыв сунуть в служебную свою сумку бутылку смирновской водки. Начальство велело - надо выполнять. А проделав это, сразу стал деловым, сосредоточенным. Дескать, какие бы неожиданности ни подстерегали нас в этом доме, какие бы опасности ни грозили, какие бы соблазны ни тревожили и ни терзали, мы все равно остаемся на посту и дело свое сделаем.
Еще раз обойдя подвал, убедившись, что, кроме залежей виски, паркета, кафельной плитки, лыж и велосипедов, здесь ничего нет, Пафнутьев и Худолей поднялись наверх. Правда, Пафнутьев подзадержался, прислушался, замерев на первой ступеньке лестницы. Но нет, никаких звуков больше не услышал.
- Ну, и не надо, - пробормотал он.
Направляясь к секретарше Объячева, Пафнутьев уже представлял ее себе. Это наверняка будет красивенькая, пухленькая девочка с распущенными волосами и заплаканными глазами. И почти не ошибся. Волосы действительно были всклокочены, но короткие, так что распущенными их назвать никак было нельзя. Глаза тоже оказались хотя и не заплаканными, но красными, видно, совсем недавно девушка рыдала в подушку, которая лежала в самом углу раскладного дивана.
И еще заметил глазастый Пафнутьев - диван раскладной, но для девушки явно великоват, двуспальным оказался диван, и, видимо, для этого были основания. Впрочем, что гадать - ясно, какие могут быть причины для подобных странностей.
Увидев входящего Пафнутьева, девушка вскочила, сделала несколько шагов навстречу, но тут же остановилась, осознав, что вошел совершенно незнакомый человек. Она была в сверкающем спортивном костюме лазурно-зеленого цвета. Наряд мало подходил к событиям, которые разыгрались в доме, но юное создание, похоже, еще не привыкло осознавать подобные вещи.
- Здравствуйте, - сказал Пафнутьев, тоже делая шаг навстречу.
- Здравствуйте.
- Я уже все про вас знаю. Вас зовут Света, фамилия - Юшкова, вы первая красавица не только этого дома, но и всех окрестных лесов. Это правда?
- Правда, - кивнула Юшкова. - А вы, наверное, приехали, чтобы задержать убийцу?
- Хотелось бы, - честно признался Пафнутьев.
- Какой кошмар, какой кошмар! - не в силах сдержаться, Юшкова почти упала на грудь Пафнутьеву и забилась в рыданиях. И ему ничего не оставалось, как обнять ее за плечи, прижать к своей груди девичью головку, погладить по волосам. Кто-то заглянул в дверь. Оглянувшись, Пафнутьев увидел понимающую ухмылку Вохмянина. Кивнув головой, он велел ему убираться, не нужны ему были свидетели в столь трепетный момент. - Когда я увидела дыру в его голове… Дыру, в которую мог протиснуться мой кулак… Как я рыдала, Господи… Я чуть не упала там же, рядом, в лужу крови…
Как ни был потрясен Пафнутьев необычным поведением девушки, но его заскорузлость, его отвратная натура проявила себя в полной мере, и в этот священный миг, когда на его груди рыдала самая красивая женщина из всех, которых ему довелось увидеть в своей паскудной жизни, не смог он удержаться от мысли, подлой и недоверчивой, - а лужи-то не было… Не зря Худолей все время причитал, что крови мало… Кровь была только на подушке… Но ведь не в кровать же рядом с трупом готова была упасть Светочка Юшкова…
И в то же время чаще обычного билось его истерзанное следовательское сердце, сознавал он, сознавал - от красавицы исходит такая нестерпимая вибрация, что все гены бедного Пафнутьева содрогнулись и расположились в каком-то совершенно невероятном порядке.
О, эта подлая профессия, - мысленно простонал Пафнутьев, гладя короткие светлые волосы красавицы, от которых шел тревожный запах полыни и еще каких-то душных и сумасшедших трав, - этот запах он помнил, оказывается, много лет, с тех пор, как далеким летом довелось провести ему месяц на Арабатской стрелке под знойным бездонным небом, на хрустящем ракушечнике, у зеленого Азовского моря… Оказывается, помнил, помнил, хмырюга старый! И при этом в мыслях, о, подлая работа! при этом в мыслях он ерничал и усмехался наивным и беспомощным словам девчушки, удары сердца которой чувствовал собственной грудью, и грудь ее тоже чувствовал. Надо же, как удачно она расположилась на мне, мелькнула мыслишка, настолько гадкая и мелкая, что Пафнутьев ужаснулся своему падению и устыдился, устыдился.
Девушка неожиданно резко отстранилась от него и, не убирая рук с плеч, в упор посмотрела на Пафнутьева заплаканными глазами.
- Обещайте мне… Вы найдете убийцу!
- Конечно, обещаю. - Пафнутьев с трудом покинул раскаленный на солнце ракушечник Арабатской стрелки, со стоном бросил последний взгляд на медленные, зеленые волны Азовского моря и вернулся в этот, уже опостылевший ему, недостроенный объячевский замок. - Я с удовольствием задержу его, - сказал он несколько бестолково, но тут же исправился, задав вопрос и своевременный, и важный. - Но кто он?
- Не знаю. - Света отошла от Пафнутьева и присела на свой громадный диван. - Не знаю.
- А его жена… Что за человек?
- Стерва.
- В каком смысле?
- Во всех. Откуда на нее ни глянь, куда в нее ни загляни - одна сплошная стерва.
- Сурово вы о ней…
- Если бы вы знали, если бы вы знали, как Костя ее ненавидел, как она его ненавидела! - Света вскочила с дивана, подбежала к Пафнутьеву и опять замерла у него на груди - видимо, была у нее такая привычка.
Если не отработанный прием, подумал Пафнутьев и снова устыдился. Да, Паша, привык ты общаться с людьми, у которых другие манеры, осторожные, расчетливые и сухие. И вот столкнулся с другим человеком, и все в тебе топорщится от подозрительности и опаски. А чего ты, Паша, опасаешься? Скажи, наконец, сам себе - чего ты опасаешься? Что может сделать с тобой этот ребенок, искренний и наивный, доверчивый и несчастный? Стыдно, Паша, стыдно.
- А за что она его ненавидела? За что он ее ненавидел?
- О! - Света уронила руки вдоль тела и отошла к окну. - Костя вкладывал в этот дом все свои силы, время, деньги, наконец. Он с рабочими клал кирпичи, вывозил мусор, с архитекторами составлял проект. А сколько сил стоило протянуть электричество, водопровод, канализацию, телефон…
- Да, большая работа, - сочувственно заметил Пафнутьев. - И, наверное, стоит больших денег.
- А, деньги! - махнула Света красивой ладошкой. - Стоит ли говорить о деньгах, если уже нет человека!
- Да, действительно, - рассудительно произнес Пафнутьев. - Жизнь человеческая - это мерило всех ценностей на земле.