Но Этти не впервой приходилось принимать новых клиентов, и она твердо знала, что их нельзя заставлять ждать в машине. Она метеором промчалась со мной по трем последним денникам. Я подумал, что завтра она уже не будет проявлять подобного рвения.
Открыв заднюю дверь "Мерседеса", я коротко сказал:
- Пройдемте в контору.
Алессандро пошел вслед за мной без единого слова. Я включил радиатор, уселся на место Маргарет за столом и указал ему на вертящееся кресло. Он не стал спорить по пустякам и также молча опустился на сиденье.
- Итак, - заговорил я голосом журналиста-профессионала, берущего интервью, - вы желаете приступить к работе завтра.
- Да.
- Простите, а кем вы хотите работать? Он замялся.
- Жокеем.
- Как же так? - резонно возразил я. - Скачки еще не начались. Сезон открывается примерно через четыре недели.
- Знаю, - сдержанно ответил он.
- Я имел в виду совсем другое. Хотите работать в конюшнях, ухаживать за двумя лошадьми, как все наши ребята?
- Конечно, нет.
- Что тогда?
- Я буду ездить верхом и тренироваться, два-три раза в день. Ежедневно. Я не буду чистить денник и таскать сено. Я хочу ездить верхом.
Да. Похоже, наши наездники во главе с Этти будут от него в полном восторге, не хватало мне только столкновений с обслуживающим персоналом или, иными словами, бунта на корабле, который не заставит себя ждать. Никто не захочет убирать навоз и ухаживать за лошадьми ради счастья лицезреть Риверу в седле.
- Скажите, у вас большой стаж работы с лошадьми?
- Я умею ездить верхом, - отрезал он.
- На скаковых лошадях?
- Я умею ездить верхом.
Наш разговор зашел в тупик. Я попытался подступиться к Ривере с другой стороны:
- Вы участвовали хоть в каких-нибудь скачках?
- Я участвовал в любительских скачках.
- Где?
- В Италии и Германии.
- Победили хоть в одной? Он мрачно посмотрел на меня.
- Я победил в двух.
И на том спасибо. По крайней мере, он не свалится с лошади.
Победа в данном случае не играла роли, потому что его отец принадлежал к числу людей, способных подкупить фаворита и уничтожить любую оппозицию.
- Но сейчас вы хотите стать профессионалом?
- Да.
- Тогда мне необходимо подать заявку, чтобы вам выдали жокейские права.
- Я сам подам заявку. Я покачал головой.
- Вам придется получить ученические права, а представить заявку на рассмотрение распорядителей должен буду именно я.
- Я не желаю быть учеником.
- Если вы не станете учеником, - терпеливо объяснил я, - то не сможете потребовать для себя скидки на вес. В Англии, в скачках без препятствий, скидка на вес предоставляется только ученикам, иначе ни один владелец не допустит, чтобы вы сели на его лошадь. Короче, если у вас не будет скидки на вес, можете забыть о том, что когда-то вы собирались стать жокеем.
- Мой отец... - проговорил он.
- Ваш отец может кричать до посинения, - перебил я. - Его угрозы не стоят выеденного яйца. Я не могу заставить владельцев поступать, как ему хочется, я могу лишь попытаться уговорить их. Если у вас не будет скидки на вес, уговаривать их - безнадежное дело.
С каменным лицом Алессандро обдумывал мои слова.
- Мой отец сказал, что получить права может каждый и что учеником быть необязательно.
- Теоретически - верно.
- Но на практике все по-другому. - Это было скорее утверждение, чем вопрос: он ясно понял, о чем шла речь. И тут я задумался, насколько велико его желание стать жокеем. Не исключено, что, прочитав Ученический Акт и разобравшись, к чему обязывает подобный документ, он просто повернется и уйдет.
Я порылся в одном из ящиков стола Маргарет, где все было уложено по порядку, и вытащил отпечатанную копию соглашения.
- Здесь требуется ваша подпись, - небрежно сказал я.
Он прочитал текст, не моргнув глазом, что само по себе было удивительно, если принять во внимание пункты договора.
Я стал вспоминать знакомые с детства слова:
"...Ученик верно, преданно и честно будет служить своему Господину, подчиняться ему и выполнять все его законные требования... и не уйдет со службы и не предаст другому дела своего Господина... и будет отдавать Господину все деньги и другие предметы, которые ему заплатят за проделанную работу... и во всех делах и поступках будет вести себя, как должно верному и преданному Ученику..."
Алессандро положил договор на стол и посмотрел на меня.
- Я не могу этого подписать.
- Необходима также подпись вашего отца, - пояснил я.
- Он не подпишет.
- Значит, говорить больше не о чем, - с облегчением сказал я, откидываясь на спинку стула. Он вновь посмотрел на меня.
- Адвокаты отца составят другое соглашение. Я пожал плечами.
- Типовая форма обязательна. Статьи Акта были написаны еще в средние века и относились к ученикам всех ремесел. Если вы измените дух и букву закона, договор перестанет отвечать требованиям, необходимым для получения жокейских прав.
Наступило напряженное молчание.
- Скажите, там говорится... что ученик должен отдавать все деньги господину... значит, мне придется отдавать то, что я заработаю на скачках? - В голосе его слышалось вполне понятное неподдельное изумление.
- Там действительно есть такой пункт, - согласился я, - но в наше время принято возвращать ученику половину денег, заработанных им на скачках. К тому же, естественно, если вы приняты на работу, то будете еженедельно получать жалованье.
- Значит, если я выиграю дерби на Архангеле, половина того, что заплатит владелец, и половина денежного приза будет вашей?
- Совершенно верно.
- Это несправедливо!
- Прежде чем переживать по этому поводу, неплохо бы для начала выиграть, - легкомысленно заявил я, и его лицо тут же гневно вспыхнуло и приняло надменное выражение.
- На хорошей лошади я выиграю!
"Да ты шутник, парень", - подумал я, но ничего не ответил.
Он резко встал, не говоря ни слова, взял со стола копию договора, вышел из конторы и сел в машину.
"Мерседес", еле слышно мурлыча, помчал его по дороге, а я остался сидеть на стуле Маргарет, втайне надеясь, что больше никогда не увижу Алессандро, морщась от неутихающей головной боли и прикидывая, поможет тройной бренди моему исцелению или нет. Не помог.
* * *
На следующее утро об Алессандро не было ни слуху ни духу, и, судя по всему, день обещал быть неплохим. Колено жеребца-двухлетки напоминало футбольный мяч, но жеребец больше не хромал и ступал довольно уверенно, а у Счастливчика Линдсея оказалась, как Этти и предполагала, простая царапина. Престарелый велосипедист принял вчера вечером мои глубочайшие извинения плюс десятифунтовую бумажку в качестве компенсации за синяки, и у меня сложилось впечатление, что теперь он готов попадать под лошадь сколько потребуется, если каждый раз ему светит такая же прибавка к его доходу. Архангел проскакал вполсилы шесть фарлонгов по склону холма, а я после ночного сна стал чувствовать себя значительно бодрее.
Но Алессандро Ривера вернулся.
Он подкатил все в том же "Мерседесе" с тем же личным шофером, как только мы с Этти закончили вечерний обход и вышли из последнего денника, и я подумал, что они, должно быть, стояли и наблюдали за нами с Бэри Роуд, чтобы на этот раз не ждать ни секунды.
Я кивнул головой в сторону конторы, и Алессандро пошел за мной следом. Я включил калорифер и сел на старое место. Он последовал моему примеру и сел в вертящееся кресло.
Сунув руку во внутренний карман, он достал договор и протянул его мне через стол. Я развернул сложенную пополам бумагу и прежде всего посмотрел в самый конец. Документ вернулся ко мне в первозданном виде. Однако там стояли теперь четыре подписи: Алессандро Ривера, Энсо Ривера и подписи двух свидетелей, в специально отведенной графе.
Я посмотрел на смелый, размашистый почерк обоих Ривера и неуверенные каракули свидетелей. Они подписали договор, не заполнив анкеты, не потрудившись даже выяснить размера жалованья и времени, которое займет ученичество.
Алессандро внимательно наблюдал за мной. Я встретил взгляд его холодных черных глаз.
- Вы с отцом поступили так потому, что не считаете себя связанными никакими обязательствами, - медленно произнес я.
Выражение его лица не изменилось.
- Думайте, что хотите, - ответил он.
И я стал думать. И понял, что сына нельзя считать таким же преступником, каким был его отец. Сын серьезно отнесся к своему ученичеству, а его отец просто на это плюнул.
Глава 4
Небольшая частная палата в северной лондонской больнице, куда моего отца положили после автомобильной катастрофы, казалось, полностью была забита какими-то каркасами, веревками, блоками и противовесами, окружающими его постель. Обвисшие шторы в цветах закрывали единственное окно с высоким подоконником, из которого был виден кусок стены стоящего напротив здания и полоска неба. Раковина располагалась на уровне груди, и вместо обычных ручек из нее торчали рычаги, которые надо было поворачивать локтями. Кроме того, перед кроватью стояло нечто напоминающее кресло для посетителей и тумбочка, на которой в стакане воды лежала вставная челюсть.
У бледно-желтых, цвета маргарина, стен не красовались корзины цветов, а тумбочка не была завалена визитными карточками с пожеланиями скорейшего выздоровления. Отец не любил цветов и сразу отправил бы их другим больным, что же касается пожеланий, не думаю, чтобы его знакомые могли допустить такой промах: отец считал подобные записки крайне вульгарными.
Палата, в которой он лежал, была просто отвратительной и совсем не в его вкусе, хотя он мог позволить себе вполне нормальное содержание. Мне же, особенно в первые дни, казалось, что эффективнее этой больницы на свете и быть не может. В конце концов, как небрежно сообщил мне один врач, здешние док гора только тем и занимаются, что складывают остатки тел после автомобильных катастроф, столь часто происходящих на лондонских шоссе. Они привыкли к этому. В этом госпитале куда больше пациентов после аварий, чем обычных больных.
Врач также сказал, что, по его мнению, я напрасно настаиваю на отдельной палате: в общей будет не так скучно. Я заверил его, что он плохо знает моего отца. Врач пожал плечами и признался, что отдельные палаты оставляют желать лучшего. И он оказался прав. Отсюда хотелось бежать при первой возможности.
Когда я зашел навестить отца днем, он спал. Непрекращающаяся боль, которую ему пришлось вынести на прошлой неделе, наложила отпечаток на его лицо: морщины углубились, под глазами легли черные тени, кожа стала серой, и во сне отец выглядел таким беззащитным, каким я никогда его не видел. Уголки рта, всегда крепко сжатого, были опущены. Прядь седых волос ниспадала на лоб, придавая лицу умиротворенное выражение, которое могло ввести в заблуждение людей, с ним незнакомых.
Он не был добрым отцом В детстве я испытывал постоянный страх перед ним, в юности стал презирать и только за последние несколько лет научился понимать его. Он обращался со мной сурово вовсе не потому, что хотел от меня избавиться, и не потому, что я был ему неприятен: просто у него не хватало воображения, и он не умел любить. Отец ни разу в жизни меня не ударил, но безжалостно наказывал одиночеством, не понимая, что пустяк - с его точки зрения - может обернуться для ребенка настоящей трагедией. Когда тебя запирают в спальне по три-четыре дня кряду, это нельзя назвать слишком жестоким, но я мучался от унижения и стыда, и мне никак не удавалось - хотя я старался изо всех сил, пока не стал самым послушным и забитым мальчишкой в Ньюмаркете, - вести себя таким образом, чтобы он не квалифицировал буквально каждый мой шаг как тяжелый проступок.
Он послал меня учиться в Итон, что на поверку оказалось не менее жестоким, и, когда мне исполнилось шестнадцать лет, я убежал из дома.
Я знал, что он так и не простил мне этого. Тетя передала мне его гневные слова о том, что он научил меня беспрекословно слушаться и ездить верхом на прекрасных лошадях, - какой отец сделал бы больше для своего сына?
Он не предпринял никаких попыток вернуть меня, и в течение дальнейших лет, за которые я добился успеха и стал независим от него в финансовом отношении, мы ни разу не поговорили. В конце концов, после четырнадцатилетнего перерыва я отправился на скачки в Ас-кот, зная, что он там будет, с твердым намерением помириться.
Когда я сказал: "Мистер Гриффон..." - отец отвернулся от группы окружавших его людей и вопросительно поднял брови. Он меня не узнал. Испытывая скорее удовлетворение, чем неловкость, я пояснил: "Я ваш сын... Нейл"
Кроме удивления, на лице его не отразилось никаких чувств, и после молчаливого соглашения, что мы обоюдно не будем друг другу высказывать претензий, он предложил в любое время заезжать в гости, если Ньюмаркет будет мне по пути.
С тех пор я навещал его три-четыре раза в год, к завтраку или обеду, но ни разу не останавливался в доме и в тридцать лет научился смотреть на него совсем другими глазами, чем в пятнадцать. Его поведение ничуть не изменилось, и он все так же старался что-то запрещать, критиковать или высказывать свое неодобрение, но так как я больше не нуждался в его мнении и он не мог запереть меня в спальне, когда я спорил, его общество даже доставляло мне какое-то болезненное удовольствие.
Когда после автомобильной катастрофы меня срочно вызвали в Роули Лодж, я решил, что не буду спать в старой постели, а выберу любую другую спальню. Но в конце концов я улегся в своей комнате, благо она была для меня приготовлена, в то время как в остальных все предметы покрывал слой пыли.
Множество воспоминаний затеснилось в моей голове, когда я увидел знакомую с детства мебель и сотню раз перечитанные книги на маленькой книжной полке; но, как бы цинично я ни пытался улыбаться, мне так и не удалось в эту первую ночь заснуть с закрытой дверью.
* * *
Я сел в кресло и принялся читать "Тайме", лежавший у отца на кровати. Желтая веснушчатая рука с вздувшимися венами беспомощно распростерлась на простыне, придавив очки в роговой оправе, снятые отцом перед сном. Я неожиданно вспомнил, что, когда мне исполнилось семнадцать лет, я купил точно такую же оправу, только с простыми стеклами, чтобы выглядеть солиднее и старше в глазах моих клиентов. Не знаю, очки ли помогли, но дела мои пошли успешно.
Отец заворочался, застонал, и восковые пальцы конвульсивно сжались в кулак. Я встал. Лицо отца было искажено болью, на лбу выступили капли пота, но он почувствовал, что в палате кто-то есть, и быстро открыл глаза, всем своим видом показывая, что ничего особенного не происходит.
- А-а... это ты.
- Я позову сестру.
- Не надо. Сейчас... пройдет.
Тем не менее я его не послушался, и сестра, взглянув на часы, приколотые вверх циферблатом к нагрудному карману халата, заявила, что пришло время принять таблетки.
После того как отец проглотил лекарство и боль утихла, я обратил внимание, что за время моего отсутствия он успел вставить зубы. Стакан на тумбочке был пуст. У отца слишком сильно было развито чувство собственного достоинства.
- Ты нашел кого-нибудь на мое место? - спросил он.
- Тебе удобно лежать? Может, поправить подушки? - предложил я.
- Оставь подушки в покое, - отрезал он. - Ты нашел хорошего тренера?
Я знал, что теперь отец не успокоится, пока не добьется ответа.
- Нет, - сказал я. - В этом нет необходимости.
- Что это значит?
- Я решил остаться сам.
Его нижняя челюсть отвалилась, совсем как у Этти, и решительно захлопнулась.
- Невозможно. Ты - полный профан в конном спорте. Тебе не выиграть ни одной скачки.
- Лошади в прекрасной форме, Этти - тоже, а заявки ты можешь составлять, лежа в постели.
- Я категорически запрещаю. Ты найдешь знающего тренера, кандидатуру которого я одобрю. Не хватает только, чтобы драгоценными чистокровками занимались дилетанты. Изволь слушаться. Ты меня слышишь? Изволь слушаться.
От болеутоляющих таблеток зрачки отца сузились, хотя язык еще не начал заплетаться.
- С лошадьми все будет в порядке, - сказал я и подумал о Лунном Камне, Счастливчике Линдсее и двухлетке с разбитым коленом, страшно жалея, что не могу раз и навсегда избавиться от всех неприятностей и, не сходя с места, передать бразды правления Бредону.
- Если ты считаешь, - сказал он не без угрозы, - что управлять скаковыми конюшнями так же просто, как продавать антикварные вещи, ты сильно ошибаешься.
- Я больше не занимаюсь антиквариатом, - спокойно ответил я. Как будто он этого не знал.
- Это два принципиально разных дела, - заявил он - Любое дело подчиняется одним и тем же принципам.
- Чушь.
- Необходимо установить реальные цены и удовлетворить спрос покупателей.
- Не думаю, что тебе удастся удовлетворить спрос на фаворитов. - Голос его звучал презрительно.
- Почему же, - скромно ответил я. - Не вижу ничего сложного.
- Вот как? - ледяным тоном осведомился он. - Ты действительно так думаешь?
- Да. Если только ты поможешь советами. Он окинул меня долгим взглядом, пытаясь подыскать подходящий ответ. Зрачки его серых глаз сузились в точки. Челюсть расслабилась.
- Ты должен найти замену, - сказал он чуть заплетающимся языком.
Я неопределенно мотнул головой, и наш спор на сегодняшний день закончился. Потом он начал расспрашивать о проездках, по-видимому забыв, что считает меня некомпетентным в этом вопросе, и внимательно выслушал мой отчет о нагрузках по интенсивности и дистанции. Когда через некоторое время я собрался уходить, он опять спал.