– Я уверена, что он вспоминал нашу разлуку, когда нам было по семнадцать лет. Но дальше идет совсем другая история. Может, он ее в ресторане от кого-то услышал. Некоторые клиенты засиживались у нас в ресторане после обеда, пили и рассказывали свою жизнь. Вот как я, бывает, делюсь со своим парикмахером. Так что это я могу допустить. Кстати, я хотела бы его поприветствовать, он будет доволен.
– О, конечно!
– Хотя даже не знаю, смотрит ли он вашу передачу. Ему-то нравятся кулинарные.
– Не беспокойтесь, мы его все-таки поприветствуем, – бросил Бюнель с легкой заговорщицкой улыбкой, надеясь приобщить телезрителя к этой "светской" беседе; правда, в отличие от передач, записываемых в студии, на публике, ему было трудно определить, удалось ли наладить контакт с парикмахером Мадлен, или этот привет с экрана улетел в никуда. Однако ему не хотелось, чтобы интервью перешло в легкую болтовню, чтобы старуха говорила о чем угодно. Он был твердо намерен держаться своего сюжета и все еще надеялся вытащить из нее неизвестную или мало-мальски занятную информацию об Анри Пике. Чтение этого романа неизбежно вызывало у любого человека острый интерес к истории его невероятного происхождения. Наша эпоха вообще скрывает истину за чем угодно, а особенно за фикцией.
8
Теперь в интервью пора было сделать вставку, дабы зрители не утратили интереса к программе. Обычно эту вставку посвящали беседе с владельцем книжного магазина, разделяющего симпатии публики к обсуждаемому автору, но, поскольку сегодняшняя передача была исключительной, журналист взял интервью у Магали Кроз, чтобы узнать побольше о заветном отделении библиотеки, приютившем отвергнутые рукописи.
С той минуты, как Магали согласилась на телесъемку, она пребывала в полном отчаянии. Первым делом она купила в аптеке состав для имитации загара, который окрасил ее лицо в жутковатый цвет – нечто среднее между бледно-желтым и морковным. Затем трижды сходила к парикмахеру (тому самому, которого приветствовала с экрана Мадлен) и каждый раз выбирала стрижку, заставлявшую ее горько пожалеть о предыдущей. В конечном счете она остановилась на варианте с очень странной челкой, безобразно удлинившей ее лицо. Парикмахер же назвал эту челку "шикарной" – он с гордостью произнес это слово, всплеснув руками, словно и сам не мог поверить, что сотворил такой шедевр. И в самом деле, было чему удивляться: в истории причесок никому доселе не приходилось видеть такую стрижку, одновременно затейливую и классическую, футуристическую и старозаветную.
Оставалась проблема одежды. Но ее Магали разрешила сразу, выбрав свой бледно-розовый костюм (на самом деле единственный наряд, достойный такого события). Тут ее ждал неприятный сюрприз: она никак не могла в него влезть и добилась этого только с риском задохнуться. Новый цвет лица, новая стрижка и розовый костюм, извлеченный из недр платяного шкафа, сделали свое дело: она едва узнала себя в зеркале, ну прямо хоть обращайся на "вы" к этой даме! Жозе, ее муж, который все больше худел по мере того, как она толстела (словно им был отпущен один вес на двоих и они распределяли его между собой), прямо остолбенел, увидев преображенную супругу. Ему представился розовый, туго надутый воздушный шар с головой, напоминавшей воронье гнездо.
– Ну, как ты меня находишь? – спросила Магали.
– Н-не знаю… странновато вроде.
– Ох, господи, ну что с тебя взять, понимал бы ты…
Жозе благоразумно ретировался в кухню, спасаясь от урагана. Вообще-то, жена уже давно говорила с ним именно так и не иначе. Они либо молчали, либо объяснялись на повышенных тонах, и звуковой фон их супружеской жизни редко оставался на нормальном уровне. С каких же пор это началось? Трудно определить начало угасания любви. Агония чувств – вещь коварная, она подступает незаметно, но быстро и неумолимо. С рождением сыновей жизнь супругов свелась почти к одной логистике. Они оправдывали взаимное охлаждение гнетом повседневных забот, думая: вот ребята вырастут, и все будет как раньше. Однако "ребята" выросли, покинули отчий кров, а отношения испортились вконец: дом опустел, и между супругами воздвиглась невидимая стена отчуждения, победить которое их усталой любви было не по силам. Мальчики вдыхали жизнь в домашнюю атмосферу, приносили темы для разговоров, обсуждали все на свете. А теперь ничего этого больше не было.
Подождав немного, Жозе решил все-таки вернуться к жене и подбодрить ее:
– Не волнуйся, все пройдет хорошо.
– Ты так считаешь?
– Ну конечно, я уверен, что ты будешь великолепна.
Его внезапная нежность растрогала Магали. Ей пришлось признать, что сердечные чувства – вещь сложная и необъяснимая, настоящие американские горки; в общем, она не знала, что и думать. Под влиянием гнева можно разнести все вокруг в пух и прах, а потом, глядишь, любовь-то никуда не делась, возвращается, как ни в чем не бывало.
Такая же путаница царила в голове у Магали из-за самой телесъемки. По правде говоря, она не очень-то поняла суть передачи и настроилась так, словно ее пригласили поучаствовать в вечерней новостной программе. Для нее "сняться на телевидении" означало: "Меня все увидят на экране!" Ей и в голову не приходило, что она всего лишь озвучит двухминутный сюжет, почти целиком состоящий из съемок библиотеки и комментариев читателей. Столько усилий – и все ради каких-нибудь семнадцати секунд в литературном сюжете, который, даже побив рекорды популярности, будет интересен лишь узкому кругу людей! Журналистка попросила Магали рассказать, как возник замысел создания библиотеки. Та в нескольких словах описала Жан-Пьера Гурвека и восторг, с которым она встретила этот блестящий проект.
– К сожалению, успех пришел не сразу. Но с появлением книги месье Пика ситуация в корне изменилась. В библиотеке стало больше посетителей. Люди ведь так любопытны. А тех, кто принес мне свою рукопись, я узнаю еще с порога. Конечно, для меня это дополнительная работа, но…
Магали уже приготовилась к пространным разъяснениям, но тут ее поблагодарили за "ценное свидетельство". Журналистка знала, что сюжет будет коротеньким, и не нуждалась в лишнем материале, который лишь осложнит монтаж. Магали, глубоко разочарованная, тем не менее продолжала вещать, не заботясь о том, работает ли камера. "Даже странно: иногда ко мне приходит до десяти человек разом. Того и гляди, в один прекрасный день к библиотеке подкатит полный автобус японцев!" – говорила она с широкой улыбкой, но ее уже никто не слушал. Хотя она была не так уж не права: людской интерес к этому месту обещал угаснуть не скоро. А пока Магали ушла в свой маленький кабинет и сняла макияж, с унылым смирением старой актрисы, сидящей в гримерке после своего последнего спектакля.
9
Видеосюжет о библиотеке был смонтирован так быстро, что Мадлен смогла его посмотреть прямо во время записи своей беседы с Франсуа Бюнелем. Тот спросил ее, как она к этому относится.
– Прямо невероятно, что тут творится, – сказала Мадлен. – Я слыхала, будто люди рвутся в нашу пиццерию, хотят посмотреть, где он мог писать свой роман, мой муж. Ведь не за пиццей же они туда ходят, теперь-то там блинная.
– А что вы думаете об этом повальном увлечении?
– Я его просто не понимаю. Это ведь всего лишь книга.
– Вы правы, но трудно помешать желанию читателей узнать о ней побольше. Как и журналистам, которые расследуют прошлое вашего мужа.
– Да, я знаю, все они хотят со мной поговорить. Роются в нашей жизни, а мне это не очень-то по нраву. Вот меня попросили с вами побеседовать. Надеюсь, вы довольны. Да и я тоже: скажу, что думаю, и пусть меня оставят в покое. Тут некоторые даже ходят на его могилу, хотя знать его не знали. Это уж никуда не годится. Он ведь мой муж. Я, конечно, довольна, что его книгу читают, но порезвились – и хватит, точка!
Последние слова Мадлен произнесла твердо и решительно. Этого никто не ожидал, но она откровенно высказала то, что было у нее на сердце. Ей действительно не нравился весь этот цирк, устроенный вокруг ее мужа. Франсуа Бюнель упомянул о журналистах, расследующих жизнь Пика; удастся ли им раскопать какие-нибудь сенсации? Некоторые интуитивно чувствовали здесь что-то неладное. Многие вообще полагали, что пиццайоло не мог написать этот роман. Они не знали, кто его создал и почему автор укрылся под именем Анри Пик, но у него, несомненно, были на это веские, хотя пока и неизвестные причины. Интервью с Мадлен, утверждавшей, что ее супруг вел размеренную трудовую жизнь и был малообразован, подтверждало их сомнения. И нужно было сделать все возможное, чтобы найти ключ к этой загадке. А главное, постараться найти первым, обойдя конкурентов.
10
На следующий день после передачи всех поразил ее рейтинг. Он был рекордно высоким – такого не видывали уже много лет, с тех пор как Бернар Пиво вел свои "Апострофы". А еще через несколько дней книга заняла первое место в списке продаж. Даже в продажах Пушкина, доселе очень мало читаемого во Франции, наметилось некоторое оживление. Сенсация вышла за пределы страны, спрос на книгу все возрастал, особенно в Германии. В суровых экономических условиях, в нестабильной геополитической обстановке искренность Мадлен, вкупе с невероятной историей рукописи, создала условия для оглушительного успеха романа.
Сенсационное интервью, снятое в Крозоне, в корне изменило отношение местных жителей к Мадлен. Покупая продукты на рынке, она всей кожей чувствовала эту перемену: на нее пялились, как на ярмарочного клоуна, и она заставляла себя расточать направо и налево притворно-сладкие улыбки, чтобы скрыть неловкость. Мэр города предложил организовать небольшой прием в ее честь, но тут уж Мадлен встала на дыбы. Пусть скажут спасибо, что она разрешила напечатать книгу своего мужа и выступила по телевидению, но и хватит с них! Даже речи быть не может, чтоб она согласилась еще на какие-то перемены в своей жизни (хотя, вообще-то, сомнительно, что человек сам может это решать).
Столкнувшись с упрямством Мадлен, журналисты решили отыграться на дочери писателя. Жозефина, столько лет прозябавшая в тени и безвестности, расценила этот нежданный интерес к своей особе как подарок судьбы. Наконец-то жизнь позволила ей взять реванш! Когда Марк ее бросил, она почувствовала себя ничтожеством, а тут ее вдруг вывели на авансцену. Журналисты допытывались у нее, как выглядел ее отец, рассказывал ли он ей сказки, когда она была маленькой, – в общем, чем дальше, тем больше; похоже, скоро они начнут спрашивать, что он предпочитал – брокколи или баклажаны. Жозефина, как виртуальная героиня реалити-шоу, готова была поверить в свою исключительность. "Уэст-Франс" прислала к ней журналистку для пространного интервью. Жозефина в себя не могла прийти от изумления. "Самая читаемая газета Франции!" – восхищенно шептала она. А для фотографии, естественно, попросила снять ее перед магазинчиком белья. На следующий же день число ее клиенток удвоилось. Женщины стояли в очереди, чтобы купить бюстгальтер у дочери хозяина пиццерии, который в глубокой тайне от всех написал роман (еще одна из дурацких дорог, какой шла эта странная посмертная слава).
Жозефина вновь начала улыбаться. Теперь она часто расхаживала перед своим магазином, с торжествующей миной человека, выигравшего в "Спортлото". Свои рассказы об отце она варьировала в зависимости от слушателей, повествовала об их взаимной горячей любви, лгала, утверждая, что всегда угадывала в нем богатую внутреннюю жизнь. В конечном счете Жозефина объявила то, что всем и хотелось услышать: ее, мол, совсем не удивило появление романа. Теперь уж она помалкивала – а может, и просто забыла – о своей первой реакции на эту новость. Она успела хлебнуть сладкой отравы известности и теперь хотела испить ее полной чашей (с риском захлебнуться).
И тут судьба преподнесла ей еще одну нечаянную радость – звонок Марка. После своего ухода он еще какое-то время звонил и спрашивал, как она живет, а потом бесследно исчез. Жозефина круглые сутки не расставалась с мобильником, надеясь, что муж позвонит и признается, как он сожалеет о своем уходе. В некоторые дни она десятки раз включала и выключала телефон, проверяя, не сломался ли он, то и дело бессмысленным жестом поднимая его к небу: может, так он вернее поймает сигнал. Но Марк ни разу больше не позвонил. Как он мог разорвать их связь, такую нерасторжимую прежде?! Впрочем, их последние разговоры сводились к лавине упреков (с ее стороны) и попыток уклониться от объяснений (с его), и оба понимали, что эти словесные баталии только причиняют им лишнюю боль.
Есть расхожая поговорка "все проходит", но бывают непреходящие страдания. Жозефине мучительно не хватало Марка – и его присутствия в постели, по утрам, и даже его недостатков, начиная с дурацкой манеры взрываться по любому поводу и вовсе без повода. Жозефина любила теперь все, чего раньше не выносила. Она постоянно вспоминала их первую встречу, рождение дочерей. И прочие образы их семейного счастья, оскверненного таким концом. И ту роковую минуту, когда он ей сказал: "Мне нужно с тобой поговорить". О, эта безжалостная фраза, которая означает, наоборот, что все уже сказано! Итак, все кончилось навсегда. Но вот в магазине зазвонил телефон. Это был Марк, он спрашивал, как дела. Окаменев от изумления, Жозефина молчала, не в силах вымолвить ни звука. Он продолжал: "Я бы хотел увидеться; давай посидим где-нибудь, выпьем кофе?" Да, это был Марк, и он ей звонил, и он хотел с ней увидеться! Жозефина судорожно собиралась с мыслями, спеша выбрать из них одну, только одну, которая воплотилась бы в ее "да". Она записала время и место встречи, повесила трубку. И еще долго стояла неподвижно, тупо глядя на телефон.
Часть шестая
1
Книга продолжила свое триумфальное шествие, заняв первое место в списке бестселлеров и превратившись в героиню дня, с несколькими неожиданными последствиями. Права на перевод тут же были закуплены во многих странах; в Германии, где текст срочно перевели на немецкий, ее ждал оглушительный успех. Журнал "Der Spiegel" посвятил роману длиннейшую статью – целое исследование, в котором Пика причисляли к когорте таких "скрытных" писателей, как Джей Ди Сэлинджер или Томас Пинчон. Мало того, его даже сравнивали с Жюльеном Граком, который отказался от Гонкуровской премии, присужденной ему в 1951 году за "Побережье Сирта". Разумеется, нынешняя ситуация была несколько иной, и все же бретонского автора вполне можно было приобщить к той довольно распространенной категории писателей, которые желают быть читаемыми, но невидимыми. В Соединенных Штатах роман готовились выпустить под названием "Unwanted Book" – странный выбор, говоривший скорее об истории публикации романа, нежели о его содержании. Вот оно – наглядное свидетельство того, что наша эпоха движется к полному господству формы над смыслом.
Кроме того, многие кинорежиссеры проявили интерес к экранизации романа; правда, пока не был подписан ни один договор. Томá Лангманн, продюсер "The Artist", начал уже размышлять над созданием фильма, но посвященного не роману, а биографии его автора; он объявлял направо и налево всем, кто мог оценить его остроумие: "Это будет настоящий БайоПик!" Однако создание сценария, повествующего о жизни Пика, пока еще не представлялось возможным: слишком скудны были сведения о нем самом, а главное, об условиях, в которых он писал свою книгу. Никто не станет смотреть двухчасовой фильм о том, как человек по утрам месит тесто для пиццы и втайне от всех пишет романы. "Созерцательный кинематограф имеет свои границы. Этот сюжет великолепно получился бы у Антониони, с Аленом Делоном и Моникой Витти в главных ролях!" – мечтательно говорил Лангманн. И в конечном счете не принял никакого решения. Хайди Варнеке, немка с бархатным голосом, которая ведала в "Грассе" авторскими правами, продолжала принимать заявки на экранизацию, но не давала на нее согласия. Она считала, что торопиться некуда: лучше одно, зато самое солидное предложение; ввиду растущего успеха книги оно не заставит себя ждать. Про себя Хайди мечтала о Романе Полански; уж она-то знала, что только он один способен создать потрясающий образ человека, запертого в четырех стенах. Этот роман был историей запрета, невозможности отдаться любви, а режиссер "Пианиста" умел отразить на экране физическую и моральную ущемленность как никто другой. Увы, в данный момент Полански был занят: он уже начал снимать свой новый фильм – историю молодой немецкой художницы, погибшей в Освенциме.