5
За завтраком Мадлен рассказала Рушу о жене Гурвека. Та недолго прожила в Крозоне, но она довольно хорошо знала ее, а причина была проста: Марина – так звали эту женщину – помогала обслуживать клиентов в их пиццерии.
– Потому что я тогда как раз беременна была, – пояснила Мадлен ровным тоном, не выдававшим драмы, которая крылась за этими словами.
– Значит, жена Гурвека работала с вашим мужем?
– Да, но всего две или три недели, а потом она уехала. Бросила Жан-Пьера и вернулась в Париж, так я полагаю. И с тех пор ни разу ничего не сообщила о себе.
Руш был изумлен: он-то думал, что Гурвек поставил на своей рукописи фамилию Пика почти случайно, чтобы не изобретать псевдонима, и вот теперь выяснилось, что они были знакомы.
– Значит, ваш муж знал ее лучше, чем вы? – спросил он.
– Почему вы так считаете?
– Но вы же сказали, что были беременны, а она вас заменила?
– Я, конечно, не могла бегать по залу с подносами, но все равно бывала там каждый день. И разговаривала она в основном со мной.
– Что же она говорила?
– Она была какая-то запуганная – все надеялась найти место, где можно жить счастливо. Часто повторяла, что трудно быть немкой во Франции в пятидесятые годы.
– Разве она была немкой?
– Да, но по ее речи это было незаметно. Я думаю даже, что вокруг никто об этом и не догадывался. Мне-то она призналась. Она выглядела какой-то прибитой. Но больше я ничего не могу сказать, уже мало что помню.
– А как она очутилась здесь?
– Да вроде бы они познакомились по переписке. В те времена многие так делали. Она рассказывала, что Гурвек писал ей такие прекрасные письма; вот она и решила выйти за него и обосноваться в наших местах.
– Значит, писал прекрасные письма… – задумчиво повторил Руш. – Надо бы разыскать эту женщину и ознакомиться с ними. Это может стать главным доводом…
– А что, вам так важно доказать, что мой отец не писал этой книги? – сердито прервала его Жозефина; ее агрессивный тон подействовал на журналиста, как холодный душ.
Он даже не сразу нашелся с ответом. Потом пробормотал, что это его навязчивая идея – найти подлинного автора романа. Ему трудно было объяснить причину этого наваждения. После фиаско, которое он потерпел в своей профессии, он почувствовал себя вконец опустошенным. Тщетно он пытался изображать бодрячка, кому-то расточал улыбки, кому-то пожимал руки, – ему все равно чудилось, что его телом медленно, но верно завладевает смерть. И только история с романом Пика вырвала его из этого мо́рока. Теперь он был убежден, что в финале этой загадочной авантюры его ждет нечто важное, а успех расследования позволит ему выжить. Вот почему он гоняется за неопровержимыми доказательствами авторства Гурвека, хотя все и так указывает на старого библиотекаря. Обе женщины с удивлением выслушали этот монолог, однако Жозефина не успокоилась:
– И как же вы собираетесь поступить с этими доказательствами?
– Пока не знаю, – признался Руш.
– Послушай, моя дорогая, – сказала Мадлен, – нам ведь тоже важно это выяснить. Не зря же я решилась выступить по телевидению, чтобы поговорить о романе твоего отца. И мне хотелось бы узнать правду до того, как я умру.
– Ой, мама, не говори так! – воскликнула Жозефина, схватив мать за руку.
Руш не мог знать, что за последние годы Жозефина все реже проявляла свою любовь к матери. Да и самой Мадлен тоже было не очень-то свойственно это ласковое обращение – "моя дорогая". Но, как ни странно, недавние события сплотили их. Им обеим пришлось пройти через испытание медийной славой, нередко чреватой самыми парадоксальными последствиями – счастьем и разочарованием, опьяняющим восторгом и невыносимым горем. В конечном счете Жозефина присоединилась к мнению матери. Может быть, Руш выяснит правду, и она вернет им душевный покой. Пускай едет на поиски этой Марины, ведь только она и сможет подтвердить, что за "Последними часами любовного романа" скрывается Гурвек. А заодно раскроет причины их внезапного разрыва после всего-то нескольких недель брака.
6
В середине дня Жозефина отвезла Руша на машине в Ренн; там он должен был сесть в парижский поезд. А она собиралась на следующее утро возобновить работу в магазине, который совсем забросила.
7
После разрыва с Брижит Руш вернулся в свою каморку под крышей. Нынче, воскресным вечером, он сидел в этой жалкой каморке, одинокий в свои пятьдесят лет, без гроша в кармане, и все-таки чувствовал себя счастливым. Счастье – вещь относительная: если бы кто-нибудь, много лет назад, предрек Жан-Мишелю такое будущее, оно бы его ужаснуло. Но теперь, после всех тяжких, унизительных испытаний, этот убогий закуток казался ему раем.
Перед отъездом из Крозона он обратился к Мадлен с просьбой: не сходит ли она в понедельник утром в мэрию, чтобы просмотреть книгу регистрации браков. Он ведь слышал о Марине только под фамилией Гурвек. И предположил, что после своего бегства она вполне могла снова взять девичью фамилию. В Интернете Руш не нашел никаких следов Марины Гурвек.
Мадлен пришлось иметь дело все с той же секретаршей, которую Руш видел два дня назад. Она изложила ей свою просьбу, и та едко ответила:
– Да вы все прямо помешались на этом Гурвеке!
– Ничего подобного. Просто я знала его жену и хотела бы ее разыскать.
– Ах, вот оно как, он еще и женат был! Первый раз слышу. Я-то думала, что он противник всяких семейных уз.
И Мартина Пемпек разразилась откровениями, из коих стало ясно, что они с библиотекарем были очень близко знакомы. Не дожидаясь вопросов, она выложила все, что у нее наболело; Мадлен не удивилась: она давно знала, что Гурвек жил только своими книгами, а больше никого и ничего не любил. И она попыталась утешить секретаршу:
– Ну, полно, вы тут ничем не виноваты. Я вообще думаю, что лучше держаться подальше от всех этих книголюбов. Вот я, по крайней мере, была спокойна, живя с Анри.
– Но как же… он ведь написал книгу…
– Это еще не доказано. Возможно, ее написал как раз Гурвек. Я вам прямо скажу: писатель, который указал на рукописи чужое имя, имя моего мужа, – просто псих! И нечего о нем жалеть.
Мартина не знала, стоит ли расценивать эти слова как утешение; в любом случае теперь это было уже не важно: он давно умер, а она по-прежнему его любила.
* * *
Так что, поразмыслив, она разыскала требуемую информацию и установила девичью фамилию Марины – Брюкке.
* * *
Пару часов спустя Руш корчился в углу своей комнатки, пытаясь поймать Wi-Fi. Он нагло пользовался сетью своего соседа с четвертого этажа, но мог ловить ее лишь в крайне ограниченной зоне, чуть ли не вжимаясь в стенку. Довольно скоро он обнаружил в "Фейсбуке" много женщин по имени Марина Брюкке, но с их фотографий чаще всего смотрели очень уж молодые лица. Наконец ему попалась ссылка на аудиодиск в конверте с дарственной надписью:
Марине, моей матери,
чтобы она могла на меня смотреть.
Поисковик нашел на этой странице связь имени Марина с фамилией Брюкке. На диске была записана "Венгерская мелодия" Шуберта в исполнении молодого пианиста Уго Брюкке. Имя Шуберта было знакомо Рушу: когда-то он любил посещать сольные концерты или оперу. И сейчас вспомнил, что давно уже не слушал никакую музыку, да и не ощущал в том потребности. Он поискал другие сведения об Уго Брюкке и выяснил, что завтра тот дает концерт в Париже.
8
Руш не попал на концерт – все билеты давно уже были проданы, – и он ждал в переулке у служебного подъезда, откуда должен был выйти пианист. Рядом с ним топталась женщина крошечного роста и неопределенного возраста, которая обратилась к нему:
– Вы тоже поклонник Уго Брюкке?
– Д-да…
– Я присутствовала на всех его концертах. В прошлом году он играл в Кёльне, это было божественно!
– А почему же вы сегодня не в зале? – спросил Руш.
– О, я никогда не покупаю билеты на его парижские концерты. Из принципа.
– Из какого принципа?
– Он живет в Париже. И вот это нехорошо. Уго играет в родном городе по-другому. На гастролях у него все звучит совсем иначе. Я давно уже это заметила. Разница почти неуловима, но я-то ее чувствую. И он это прекрасно знает, потому что я самая верная его поклонница. После каждого концерта я стараюсь сфотографироваться с ним в зале, но когда он выступает в Париже, просто жду его у выхода.
– Значит, вы считаете, что в Париже он играет хуже?
– Я не сказала "хуже", я сказала "по-другому", в смысле одухотворенности. И представьте себе, однажды я ему на это намекнула, и мой отзыв его заинтриговал. Нужно до глубины души проникнуться его исполнением, чтобы уловить эту разницу.
– Поразительно! Значит, вы самая пылкая его поклонница?
– О да!
– И вам наверняка известно, что свой последний диск он посвятил Марине…
– Ну конечно, это же его мать.
– И притом с такой загадочной надписью: "Чтобы она могла на меня смотреть".
– Прекрасно сказано, не правда ли?
– Это потому, что она умерла?
– Нет, вовсе нет! Она иногда приходит на его концерты, чтобы посмотреть на него… то есть послушать. Она ведь слепая.
– Вот как…
– У них очень трогательные отношения. Он ее навещает чуть ли не каждый день.
– А где она живет?
– В доме престарелых, на Монмартре. Он называется "Свет". Сын выбрал для нее комнату с видом на собор Сакре-Кёр.
– Но вы же сказали, что она слепая!
– Так что из этого?! Видеть можно не только глазами! – заключила маленькая женщина.
Руш взглянул на нее, пытаясь изобразить улыбку, но это ему не удалось. Она явно хотела узнать о цели его расспросов, но смолчала. А журналист уже получил от нее все нужные сведения, поэтому поблагодарил и удалился.
Несколько минут спустя вышел Уго Брюкке и в который уже раз позволил себя сфотографировать рядом со своей пылкой поклонницей.
9
На следующее утро Руш с бьющимся сердцем явился в дом престарелых. Он счел название "Свет" символическим – здесь должен был пролиться свет на его расследование. В приемной служащая спросила его о цели прихода, и он объяснил, что хочет навестить Марину Брюкке.
– Вы имеете в виду Марину Гурвек?
– Э-э-э… да, именно так.
– Вы родственник?
– Нет, не совсем. Я друг ее мужа.
– Но она не замужем.
– Была замужем, очень давно. Просто скажите ей, что я друг Жан-Пьера Гурвека.
Пока женщина ходила наверх, Руш терпеливо ждал в просторном холле, где увидел множество пожилых людей. Проходя мимо, они приветливо кивали ему. Он заподозрил, что его считают не гостем, а скорее новым обитателем приюта.
Вернувшись, служащая проводила Руша в комнату Марины. Он вошел и увидел ее со спины. Старая женщина сидела лицом к окну, из которого действительно был виден Сакре-Кёр. Она развернула инвалидное кресло и оказалась лицом к лицу с посетителем.
– Добрый день, мадам, – выдавил из себя Руш.
– Здравствуйте, месье. Можете положить плащ на мою кровать.
– Спасибо.
– Вам следовало бы купить себе новый.
– Что?!
– Я имею в виду ваш плащ. Он совсем износился.
– Но… как вы узнали?.. – пролепетал изумленный Руш.
– Успокойтесь, это шутка.
– Шутка?
– Конечно. Розелина, которая вас встретила, всегда что-нибудь рассказывает мне о внешности моих посетителей. Это у нас с ней такая игра. Сегодня она сказала: "Его плащ изношен вконец".
– А-а-а… Да, действительно. Вы меня слегка напугали, но вообще шутка удалась.
– Значит, вы друг Жан-Пьера?
– Да.
– Как он поживает?
– Мне грустно сообщать вам это, но… он умер много лет назад.
Марина молчала. Казалось, ей никогда и в голову не приходило, что это возможно. Она помнила Гурвека молодым, не старше тридцати; таким он навсегда и остался в ее памяти; ей трудно было представить, что он мог состариться и, хуже того, умереть.
– Почему вы решили меня навестить? – спросила наконец Марина.
– Я не хотел бы вас беспокоить, мадам, но мне необходимо восстановить некоторые моменты его жизни.
– Зачем?
– В свое время он создал весьма необычную библиотеку, и мне хотелось бы задать вам несколько вопросов о его прошлом.
– Но вы же назвались его другом.
– И все же…
– Ладно, но имейте в виду, что он был неразговорчив. Помнится, мы большей частью молчали. Так что же именно вы хотели узнать?
– Мадам, вы прожили рядом с ним всего несколько недель, а потом вернулись в Париж. Однако вы ведь были женаты. В Крозоне никто не знает причин вашего внезапного отъезда.
– Нет, никто… Представляю себе, как они там судачили. Меня ничуть не удивляет, что Жан-Пьер никому ничего не рассказал. Ах, как давно все это было… Ну что ж, теперь я могу вам признаться: мы никогда не были настоящей супружеской парой.
– Не были… настоящей парой? Не понимаю. Я слышал, что вы писали друг другу любовные письма.
– Ну, это была версия для посторонних. На самом деле Жан-Пьер не написал мне ни строчки.
– …
Руш, который нафантазировал себе пламенные послания двух влюбленных, надеялся, что они станут доказательствами его гипотезы. Услышанное глубоко огорчило его, хотя это ничего не могло изменить: все остальное слишком уж точно совпадало с его догадками, и он был по-прежнему уверен, что роман написан Гурвеком.
– Значит, ни одного письма? – переспросил он. – А он вообще что-нибудь писал?
– Что вы имеете в виду?
– Ну например, романы?
– Насколько я помню, нет. Зато читать он обожал, что да, то да. Читал непрерывно. Проводил за книгами все вечера, не поднимая головы. И при этом что-то бормотал. Он жил одной только литературой. Я-то любила слушать музыку, но ему требовалась тишина. В этом мы с ним совсем не совпадали.
– Так вы потому и расстались?
– Нет, вовсе нет.
– Тогда почему? И что вы имели в виду, когда сказали, что не были настоящей парой?
– Ну, не знаю, должна ли я рассказывать вам о своей жизни. Мне ведь даже неизвестно, кто вы.
– Я человек, который думает, что ваш муж, после того как вы расстались, написал роман.
– Роман?! Что-то я перестала вас понимать. Вы же меня спрашивали, не писал ли Жан-Пьер, а теперь утверждаете, что он написал роман. Какая-то путаная у вас история.
– Вот именно для того, чтобы ее распутать, мне и нужна ваша помощь!
Руш произнес эти слова со страстной убежденностью, помогавшей ему всякий раз, как он подходил к ключевым моментам своего расследования. А Марина давно уже научилась различать в голосах своих собеседников самые заветные, самые искренние чаяния; она сразу поняла, какая неистовая надежда привела к ней этого посетителя. И решилась рассказать ему то, что знала, а именно историю всей своей жизни.