Слова говорились, текли, сливались в бесконечный нудный поток, останавливать который у Грязнова не было ни малейшего желания. Как, впрочем, и общаться дальше с его источником. В принципе-то этот Шацкий был, конечно, по-своему прав. Как ведутся расследования подобного рода, не Грязнову рассказывать. И если пострадавший не имеет желания дальше обострять отношения со своими недоброжелателями, это его личное право.
Но, с другой стороны, отчетливо проявляемое нежелание пострадавшего контактировать с правоохранительными органами указывало также и на то обстоятельство, что дело его, мягко выражаясь, не совсем чисто. А скорее даже очень нечисто. Если судить по тому, что налетчики совершенно не церемонились.
Однако дело тут не только в нем. В конце концов конкуренты забрали у него нужные им бумаги, даже набили рожу – каждый выбирает по себе, как поется в популярной песне. Но ведь при этом могут пострадать совершенно невинные, посторонние люди! Татьяну Грязнов почему-то очень хотел считать посторонней этому сморчку, которого он отродясь не видел – и слава богу! Один разговор с ним чего стоил! Тут, кстати, тоже просматривались два варианта. Либо этот Шацкий – полный дурак, не понимающий, в какую историю ввязался, либо у него у самого рыльце в хорошем пушку. Вероятнее – второе. По старинной пословице: вор у вора дубинку украл. Хотя говорят, что правильнее – котомку. Нет, здесь именно дубинка, с которой наш вор выходил на большую дорогу проезжих купцов грабить. И если наложить пословицу на данную конкретную ситуацию, вот тебе и решение: бандиты искали нечто совершенно определенное, что представляет для них предмет опасности. И Шацкий точно знает, что они искали, а вот говорить не желает. Ибо сей предмет, или документ с убийственной силой, или черт в ступе может представлять опасность и для него самого. Но, видимо, "предмет" все-таки не украден, поскольку демонстрируемое Шацким упрямство пока оказывается сильнее страха.
Может быть, он рассчитывает, что все еще обойдется? Нет, тут он совершает ошибку: бандиты на полпути не останавливаются. Объяснять такие элементарные вещи Грязнов ему не собирался. Он просто невежливо прервал льющийся поток слишком юридически складной речи и довольно грубо сказал:
– Словом, как хотите. Но учтите: завтра может оказаться уже поздно. – После чего спокойно положил трубку.
На вопросительный взгляд Татьяны пожал плечами, хмыкнул:
– А черт его знает! Чую – дрожит от страха, а все нудит, нудит. И как ты с ним жила?..
Это "ты" вырвалось само собой. Да и про их совместную жизнь Грязнов помянул как-то походя, словно о давно прошедшем. Не укрылась от Татьяны и доверительная его интонация. Она впервые за весь вечер улыбнулась, несколько растерянно развела руками и заметила – тоже как о прошлом:
– Так получилось...
– Ну вот что, – решительно сказал он, – давай поставим вещи на место. Полный порядок ты потом сама наведешь, а сейчас поедем-ка отсюда подальше. Ко мне, скажем. Там тебе будет спокойно. А завтра я пришлю специалистов, и они тебе тут оборудуют целую систему защиты. Я не уверен, что попытка не повторится. К тому же и супруга жулика тоже представляет немалый интерес для уголовников. Ясно?
У нее чуть не сорвалось с языка: "Ясно, мой генерал!", но это были не ее слова, она их слышала от Турецкого, там, в кабинете Вячеслава Ивановича, при первой встрече, а потом, было бы сейчас верхом неприличия назвать его "своим". И вдруг поймала себя на мысли, что очень хотелось бы, и предложение его поехать на ночь к нему совсем не показалось ей неприличным. Она взглянула ему в глаза, увидела вспыхнувшие в них веселые искорки и... кивнула.
– Только... я должна переодеться, – сказала, как прыгнула с высокого обрыва в ледяную воду...
– Ну что? – обеспокоенно спросила Лилия Михайловна, сверля своего бывшего супруга глазами. – Чего ты не хочешь? Человек же тебе добра желает!
– Какое добро?! – взвился он. – Молчи уж, если ни хрена не понимаешь!
– Знаешь, – обиженно и оттого значительно заявила женщина. – Я тебя сюда не звала. Ты сам явился. Приполз! А почему? Да потому что тебя обложили со всех сторон – как волка. Вот ты и испугался. А мне свой норов можешь не выказывать! Знаем! Научены! И еще: хоронить тебя у меня нет решительно никакого желания. И оснований.
Высказавшись, Лилия гордо удалилась в спальню, оставив Шацкого переживать услышанное на кухне. Перед пустой тарелкой после ужина.
Иван разъярился было, но сразу же и остыл, поскольку понял, что Лилька абсолютно права. По-своему. Ну пришел. Ну вернулся. Это что же, навсегда? А где гарантии? Бабам всегда нужны очень твердые гарантии. Твердые, твердые, твердые... Черт возьми, что за чушь в башке крутится!..
День сегодня с самого утра не заладился.
Не заезжая в собственную контору, Иван Игнатьевич сразу отправился в банк "Деловой партнер". Хитрый, с вечно прищуренными глазами хохол Семихатько, начальник юридической службы, был некоторым образом куплен Шацким. Естественно, что Авдеев об этом – ни сном ни духом. Убрал бы сразу. А вот Иван нашел подход к этой жадине. И особая доверительность – в некоторых, касающихся исключительно Шацкого вопросах – стоила ему немалых денег. Его не интересовала финансовая политика банка, как и его многочисленная клиентура. Заботило одно: чтоб только не накололи, поскольку этакая форма "сотрудничества" банков со своими клиентами стала в последние годы традиционной. Но первое совместное дело было прокручено в срок и без сложностей. Каждый удовлетворился своим гонораром. А вот теперь интуиция почему-то подсказывала Шацкому, что у них не все ладно. И разуверить его в этом вопросе мог только главный юрисконсульт банка.
Кроме того, стоило бы с ним посоветоваться и по поводу откровенного захвата банком фирмы "Алко-сервис". Терять там свои деньги Шацкий вовсе не собирался. Хотя, честно говоря, в данной ситуации его удовлетворила бы и половина вложенных средств. Полторы сотни тысяч "зеленых" подсказали бы и Семихатько, что дело вполне достойно его внимания и посильной помощи коллеге.
Однако вместо уже привычной хитро-заинтересованной ухмылки Ивана встретила недовольная гримаса человека, оторванного от исполнения важнейших государственных дел ради каких-то пустяков, не стоящих внимания. Ну да, все мы заняты, это понятно, но зачем же делать это столь демонстративно?.. Человек, неоднократно оказывавший определенного рода услуги, не должен позволять себе третировать собеседника, от которого ты в некотором смысле зависишь финансово.
Семихатько же изображал на лице недовольство, усталость, еще черт знает что, хотя в кабинете они были одни, без посторонних и, как было известно им обоим, без прослушки. Да, демонстрация была явной. Главный юрисконсульт, глядя мимо Шацкого – новая его манера общения с назойливыми посетителями, – в ответ на беспокойство, высказанное Иваном в связи с отъездом в отпуск Авдеева, когда сроки договора уже подходили к критической точке, цедил, что никаких сомнений возникать не должно, все идет своим порядком, волноваться тоже не стоит и прочее в том же духе. Шацкий, кажется, догадался, в чем дело. Отлепил от желтой пачки липучку, то есть постит, и написал на бумажке: "2 ч. "Арагви". Пообедаем". Протянул Семихатько. Тот прочел, смял и сунул в карман. Кивнул. Помолчав, добавил:
– Так что, уважаемый коллега, волноваться не будем. Сроки все соблюдем, на то и банк. Как говорит наш шеф: "Можешь не сомневаться, с банком дело имеешь". Ну всего доброго.
Расстались почти холодно. Для кого была эта демонстрация? Но, значит, все-таки нужна была?
Семихатько не подвел. Приехал точно. Шацкий за время, оставшееся до обеда, успел переговорить еще с парочкой фирм, даже встретиться с гендиректором одной из них. А коллегу он встретил уже в вестибюле ресторана.
Прошли в заранее заказанный кабинетик, сели. Зная вкусы посетителя, неоднократно проводившего здесь свои деловые встречи, официант сам принес закуски под грузинский коньяк. Расставил, налил в рюмки и удалился.
– Ну рассказывай, что у вас там произошло? – начал Шацкий.
– А! – мрачно отмахнулся Семихатько. – Чую, Иван, шо-то неладно у дацьском королевстви... Ничо?го нэ бачу...
Иногда у него пробивались давно им забытые хохлацкие интонации. Волнуется, что ли? Значит, имеется на то причина? Может быть, их стали в последнее время "смотреть" и "слушать"? Но ведь не испугался, пришел... Оно конечно, жадность – мать всех остальных пороков.
Оказывается, причиной отвратительного настроения главного юрисконсульта были недавние события на фирме "Алко-сервис". Шацкий о них ничего не знал. Не мог же он считать появление в Южном Бутове милицейских машин поводом для особых волнений! Он и забыл о них давно. Хотя, помнится, на миг даже злорадство вспыхнуло: мол, вот вам сейчас! Выходит, прав оказался...
– По некоторым данным, это твоя работа, Иван, – заметил Семихатько, не отрывая взгляда от своей тарелки.
– Окстись! – воскликнул Шацкий. – Да как тебе такое могло в голову-то прийти?! Кстати, уезжая с фирмы, видел я их, но и в мыслях не было... Что за чушь? И вы решили, что это я ментов навел на фирму, в которую свои живые денежки вложил?!
– То есть? – удивился юрист.
И Шацкий рассказал ему о своем посещении. А больше – о цели его. О свояке, которого какие-то отморозки отправили к праотцам. О своем весьма спокойном разговоре с Авдеевым-младшим. Семихатько слушал и будто не верил. А в конце рассказа лишь осуждающе покачал головой и сказал:
– Но ты бы на всякий случай поостерегся, Иван. Просто как знающий человек говорю тебе. У нас ведь как? Сперва уберут, а только потом разбираться станут. Не опоздай.
– Спасибо, учту, – усмехнулся невесело Шацкий. – Но меня сейчас больше волнует наш договор.
Перевел разговор на главную для себя тему и сразу заметил, как поскучнел Семихатько. И только закончив обед, который теперь проходил в молчании, опять же, словно бы между прочим, заметил:
– И что же, Олег Никифорович, стало быть, будет заниматься сынком, сидя на Багамах? Или где он там? В близком Подмосковье?
Семихатько посмотрел на него как на ненормального:
– А кто тебе сказал про Багамы?
– В секретариате. А что?
– А-а... – протянул юрист. – Ладно, сугубо по секрету, понимаешь? Иначе мне головы не сносить. Здесь он, в Успенском своем. Просто никого не принимает. И не разговаривает по телефону. Указаний никому не дает. Причины не знаю... А слух-то вообще есть, что уехал за границу. Так что ты меня не выдавай.
– И связаться с ним никак нельзя? Телефончик там, а?
– А зачем тебе? Я же сказал: все идет тип-топ. Нет повода для волнений. Ты в конце февраля получишь, согласно договору, первые три миллиарда. Вопросы есть? А о телефоне и не заикайся. Нету его.
– Как в банке? – улыбнулся Шацкий. – Ну и ну... Ох, опасный вы народ. С вами лучше не связываться.
– Вот именно. Ну ладно, спасибо за угощение. Как у нас говорят, щиро дякую вам, все було дуже смачно! Не провожай... Да, и последнее, – это произнес уже стоя в дверях. – У нас больше никаких разговоров вести нельзя. Секут все, понял? – И, разведя руки в стороны, ушел.
Ушел, оставив Шацкого в тяжелом раздумье. Нет, не было у него никакой уверенности, что его элементарно не водят за нос. Да еще и это предупреждение – быть осторожным... С чего бы ему опасаться "дорогих" партнеров? Или в самом деле есть причина? Заподозрили в предательстве? Но нет же никакой логики! Зачем же ему рубить сук, на котором сам и сидит? Или заваливать источник, откуда черпает воду... Чушь собачья! Но слово-то сказано. И не просто для проформы. Да и у Семихатько нет никакой выгоды топить его...
А на фирме – новость! Полнейший разгром.
Вот только теперь сообразил Шацкий, почему предупреждал его главный юрисконсульт банка. Понял причину. Ну конечно, им был нужен его договор с ныне покойным Силиным. Или любые документы, связанные с акциями "Алко-сервиса". Зачем нужны? А чтоб избавиться от них и... от него. Вот что он понял наконец достаточно четко. И не почувствовал ни малейшей радости от своего неожиданного открытия...
Дома, впрочем, ожидала новая "радость". От Таньки звонил Грязнов и требовал, чтобы он ему перезвонил туда. Известие о налете на квартиру он воспринял уже более спокойно: это означало, что его предположения подтвердились. Им нужны его документы. Которых, в сущности, никогда не было – вот ведь в чем дело! Туфта это была – их договор с Силиным. Никаких бумаг они не составляли. К сожалению. Но кто ж мог тогда подумать, что случится подобное?! А жаль, вот именно сейчас договор о покупке акций, каким бы незаконным ни являлось это предприятие, очень бы не помешал...
Эта хитрая бестия Грязнов – знал о нем Шацкий из нечастых рассказов жены, – конечно, понимал суть происходящего. Но его предложение обратиться в милицию, а по существу, покаяться, явиться с повинной, никак Шацкого не устраивало. Одно немедленно потянуло бы за собой следующее, а потом и все остальное. Включая не совсем законные операции по обналичке и прокрутке выделенных правительством средств. Тут только начни копать и – потечет, конца не видать...
Нет, такой вариант был неприемлем. Однако же делать-то что-то следовало. Но что? Лильке еще шлея под хвост попала! Характер свой показывает! Хоронить его, она, видите ли, не желает! Придумать же такое!.. Будто он сам готов помереть в любую минуту...
И вдруг с поразительной отчетливостью осознал: это все – не досужий треп, а самая что ни на есть горькая правда. Ведь ни там, ни там не нашли, значит, за горло возьмут – выкладывай добровольно. После чего, естественно, ничего хорошего уже ожидать не придется. И поскольку Олег Авдеев – а теперь это абсолютно ясно – объединил в своих лапах и обналичку, и "Алко-сервис", он вполне может одним ударом поставить ему мат. Вообще убрать с доски. Накрыть Урал на пять миллиардов. Забрать курицу с "золотыми яйцами". Зачем ему теперь какой-то Шацкий с его мифическими претензиями на доходы "Алко-сервиса"?..
А что будет сказано в конце-то концов? Ведь не банкир Авдеев натянул нос уральцам, не государство он "кинул", а всего лишь недотепу-бизнесмена. И во всех ситуациях крайним окажется именно он, Иван Шацкий, со своими векселями. Действительно, обложили со всех сторон: для Геллера он вор, присвоивший гигантскую сумму, за что должен быть наказан; для Авдеева – дурак – ослиные уши, которому не место среди серьезных бизнесменов. Реакция та же. И чем больше размышлял на эту тему Иван Игнатьевич, тем короче и беспросветнее представлялось ему собственное будущее...
Ну а вдруг все-таки прав этот Грязнов? Пока не поздно, плюнуть на все да написать покаяние? Ведь за несовершенное преступление, а так оно покуда и есть, судить вроде не должны! Эх ты, юрист, мать твою...
Словно тонущий за спасательный круг, схватился Иван за телефонную трубку и набрал домашний номер. Замер в ожидании. Но в ответ – лишь долгие гудки. Не желают разговаривать?! Дремавшее где-то в тайниках души подозрение неожиданно вспыхнуло с такой силой, что стало больно глазам. Ну конечно! Вот почему он просто вынужден к Лильке бегать! Своя-то баба, оказывается, на стороне завела! Муж ей, суке, больше не подходит! А Грязнов этот – он подходит?! Только и слышишь: Вячеслав Иваныч сказали! Вячеслав Иваныч распорядились! Доигралась, тварь милицейская, обрадовалась, что муж ушел! Подстилка! Шлюха!..
Он вдруг воспылал такой ослепляющей ненавистью и к жене, и к генералу, что потерял над собой всякий контроль. Ну ясно ведь даже дураку! Не хотят брать трубку! Не желают отвлекаться от своего блядства! Здорово это – мужу душеспасительные советы давать и при этом его жену натягивать! Ах, суки! Продала его, значит, стерва! Продала с потрохами, а сама порется всласть?! И долгие телефонные гудки из трубки вдруг превратились в стонущие, страстные крики обезумевшей Таньки, причем так явственно, будто из соседней комнаты...
Этого душа уже не вынесла. Сейчас он устроит им праздник. Нет, не устроит, а продлит. Навсегда. И ей, и ему. Обоим.
Выпитое за обедом и теперь, за ужином, словно развязало руки для решительных действий. Иван медленно и внушительно поднялся, тихо, на цыпочках, прошел в спальню, где вовсю уже дрыхла Лилька, выкинув из-под одеяла свои офигенно сексуальные ноги. Нет, они теперь не остановят его страшной мести предателям! Он и сам удивился тому, как холодно рассуждает. А ведь это означает, что решение, принятое им, может быть, и в минутном помрачении разума, на самом деле правильное и единственно возможное. Из маленького сейфа, вделанного в стену бог весть в какие времена, когда все было недорого, а они с Лилькой, молодые и до всего охочие, все-таки стесняясь друг друга, прятали за этой стальной дверцей презервативы, – из этого, давно не используемого по назначению сейфа он достал пистолет Макарова, презентованный Артуром Геллером, вместе, кстати, с разрешением на право ношения оружия. Экономический советник губернатора мог себе позволить такой жест. Пока, к счастью, не было нужды в этой смертельной игрушке, однако, видит Бог, всему свое время...
"Макаров" послушно лег в карман пиджака. Негромко щелкнула крышка сейфа. Проверив свои ключи от "той квартиры", Шацкий тихо, чтоб не помешала Лилька, покинул спальню, оделся и вышел, аккуратно затворив за собой бронированную дверь.
"Ауди" завелся сразу, и он бросил машину вперед, к неотвратимой уже мести...
Темный двор встретил настораживающей тишиной. В самом деле, какому идиоту придет в голову идея кататься по зимней Москве посреди ночи?.. Естественно, что узкая проезжая часть, свободная от сугробов, была забита "спящими" автомобилями. Некоторые были по крыши завалены снегом, другие – еще чистенькие, значит, недавно явились в свои стойла. Среди "чистеньких" Шацкий без труда обнаружил Татьянину "хонду". Дома, голубушка! И жажда мести вспыхнула с новой силой.
Шацкий поднялся на свою лестничную площадку пешком. Возле двери проверил в кармане пистолет, тихо вошел в темную прихожую, прислушался. Ни звука. Умаялись. Спят, сволочи!
Не зажигая света, не раздеваясь, привычно пошел в спальню, но в темноте налетел на стул, который здесь никогда не стоял, опрокинул его с жутким, как показалось, грохотом и замер в испуге. Рука судорожно дернулась к карману.
Но все было по-прежнему тихо. Никто на него не кинулся, не закричали испуганные голоса из кровати. Черт знает что!
Иван шагнул обратно к двери, зажег свет и увидел то, чего меньше всего ожидал. Двери в комнаты были распахнуты. Мебель, за исключением вот этого злосчастного стула, находилась на своих местах. Но при всем этом в квартире была такая атмосфера, будто по ней пронесся недавно самум. Вроде и порядок, и все – не так.
Стопки постельного белья – кучей на диване. На столе – одежда из шкафа. Картины на стенах – сикось-накось.
Понятно. Успели прибрать. Но не до конца. И где ж они теперь? Хватило, значит, совести не поганить супружеское ложе?..
А может, он – всего и делов-то! – нафантазировал себе? В помрачении разума... И Танька сейчас не с любовником, а у сестры? Все ж беда коснулась Элки, а не их с Татьяной. Звонить сейчас туда, конечно, смешно и глупо. Что говорить-то? Раскаяние замучило? Да какое, к черту, раскаяние, когда... А чего – когда? Вот то-то и оно!
Постоял Шацкий в раздумье, походил по пустой и почему-то показавшейся нежилой квартире, пришел на кухню, сел, закурил Танькины сигареты. И постепенно успокоился.