- У меня нет нужды сообщать вам, мосье Донж, что все в городе говорят о любовной драме и шепотом называют некоторые имена… Я знаю, что слухи не должны влиять на правосудие. Есть ли у вас сведения о том, что ваша жена знала о какой-то вашей связи?..
Как он спешил это сказать! И так был удивлен, что остановился, как вкопанный, посреди палаты, услышав ответ Франсуа:
- Моя жена была в курсе всех моих любовных дел…
- Вы хотите сказать, что рассказывали ей о своих похождениях?
- Когда она спрашивала.
- Извините за настойчивость. Это так удивительно, что я должен уточнить. У вас, значит, было много любовных приключений?..
- Довольно много. Большинство незначительных, часто не имеющих продолжения на следующий день.
- И возвращаясь к себе, вы рассказывали об этом жене?..
- Я относился к ней как к товарищу… Она сама так хотела.
Он произнес это машинально и задумался.
- Давно ли вы стали откровенничать с ней на эту тему?
- Несколько лет назад. Не могу сказать точно…
- И вы оставались мужем и женой? Я хочу сказать, что у вас продолжались нормальные отношения, которые бывают между мужем и женой?
- Довольно мало. Здоровье моей жены после родов не позволяло.
- Понимаю. Она разрешила, короче говоря, чтобы вы на стороне получали то, что она вам не могла дать.
- Да, так можно сказать.
- И вы никогда не чувствовали с ее стороны ни малейшего проявления ревности?
- Ни малейшего.
- До этого воскресенья вы находились в товарищеских отношениях?
Франсуа оглядел следователя с ног до головы. Он представлял его среди коллег, в старом доме доктора, которого знал. Он видел его на велосипеде в брюках с заколотыми у щиколоток прищепками. Он представлял его на воскресной мессе в сопровождении шестерых детей и жены.
И тогда кончиками губ он ответил: "Да". Секретарь продолжал усердно записывать, а лучи солнца, пробившиеся сквозь шторы, падали на его прилизанные волосы.
- Позвольте мне настоять на этом пункте, мосье Донж…
И следователь бросил на него взгляд человека, знающего, что виновен в своей настойчивости, но который выполняет свой долг.
- Я утверждаю, что мне больше нечего вам сказать, мосье Жиффр…
Это "мосье Жиффр" было таким неожиданным, что они посмотрели друг на друга так, как, если бы они не были свидетелем и следователем, а были мужчинами, которых случай поставил в затруднительное положение. Следователь кашлянул, повернулся к секретарю, как бы собираясь ему сказать, чтобы тот не записывал в протокол "мосье Жиффр", но секретарь это уже понял.
- Мне бы хотелось как можно быстрее передать дело Парке, чтобы начисто прекратить тот нездоровый интерес, который подобные дела вызывают в маленьких городах.
- Моя жена выбрала себе адвоката?
- Сначала она не хотела. По моему настоянию, выбрала господина Бонифаса.
Лучший в адвокатуре, мужчина лет шестидесяти, с бородой, очень важный, слава которого выходила за пределы города, Бонифас был известен во многих департаментах.
- Вчера во второй половине дня он видел свою клиентку. Насколько я понял, когда он пришел ко мне, адвокат продвинулся в этом деле не дальше меня.
- Тем лучше! В конце концов, зачем они вмешиваются? Что хотят обнаружить? Кого? Что? Зачем? Что они будут делать с этой правдой, если чудом до неё докопаются?
Правда!
- Послушайте меня, господин следователь…
Нет! Еще не время, слишком рано.
- Слушаю вас.
- Простите меня. Я не знаю, что хотел вам сказать… Вы ведь просили сообщить, когда я почувствую себя уставшим?
Это была неправда. У него никогда не было такого ясного ума. Беседа пошла на пользу. Она стала своёобразной гимнастикой, которая очистила его.
- Понимаю… Мы сейчас уйдем… Прошу вас подумать, я уверен, что вы знаете - ваш долг в интересах вашей жены, а также в интересах Правосудия…
Ну да, господин следователь! Вы превосходный человек, образец гражданина, отец восхитительного семейства, честный и даже умный следователь. Когда выйду из больницы, я помогу вам найти небольшой очаровательный домик, потому что лучше, чем кто-либо знаю город и у меня есть способность оказывать на людей некоторое влияние. Видите, я не сержусь на вас, я понимаю ваше положение.
Только, ради бога, не трогайте Бебе Донж. Не пытайтесь понять Бебе Донж.
- Извините, еще раз, что утомил вас…
- Да нет, ничего.
- Приветствую вас.
Он поклонился и вышел, увидев в коридоре сестру Адони, которая проводила его до большой стеклянной двери. Секретарь, щурясь от солнца, следовал за ним.
А Франсуа, сидя на постели и глядя на никому теперь не нужный столик, говорил себе, что Бебе была точно такой, как и должна была быть.
Он еще никогда не чувствовал себя таким близким с ней как сейчас. Были ее ответы, которые ему передали. Местами, когда следователь читал, у него возникало желание одобрить ответ удовлетворительной улыбкой.
Был ли он счастлив? Он не задавал себе этот вопрос, но он чувствовал.
- Очень мило с вашей стороны, сестра. Да, откройте окно. Мне начинает нравиться этот тенистый двор, эти медленно прогуливающиеся больные. Вчера я видел старика, который тайком курил, спрятавшись за дерево.
- Помолчите, пожалуйста! Если вы мне скажите, кто это, я буду обязана доложить.
- Ну и что вы ему сделаете?
- Я бы лишила его "воскресенья". Потому что старикам, у которых мало шансов выйти из больницы, мы даем по воскресеньям немного карманных денег.
- На табак, не так ли?
Его глаза смеялись.
- Мой бумажник где-то в куртке. Возьмите все, что в нем есть. Это будет вам для того, чтобы раздать в воскресенье старикам.
- Я забыла сказать, что к вам еще посетитель. Я думаю…
- Клянусь вам, сестра, что я совсем не устал. Кто это?
- Доктор Жалиберт.
Ну вот! Сестра тоже была в курсе дела, по ее стыдливому виду это было понятно.
- Пусть войдет, сестра. Должно быть он ужасно беспокоится.
- Вот уже полчаса, как расхаживает по коридору, курит сигареты. Я ничего не осмелилась ему сказать, потому что он доктор, но…
Жалиберт стремительно вошел, его губы растянула вымученная улыбка.
- Как дела, дорогой друг? Не очень страдаете? Левер сказал мне, что вы перенесли все довольно хорошо.
Нахмурившись, сестра Адони вышла.
- Я только что видел следователя, который выходил отсюда. Я случайно оказался в больнице, у меня здесь один больной. Я бы никогда не побеспокоил вас, но меня заверили, что сегодня утром вы хорошо себя чувствовали. Вы позволите?
Он закурил сигарету и стал ходить по палате, подошел к окну, худой, плохо слаженный, уродливый душой и телом.
- Полагаю, что этот бедняга следователь, у которого, между нами говоря, вид совсем не аса, не вытянул из вас все жилы?
- Он был очень любезен.
- Был скромен? - с дрожащей улыбкой спросил Жалиберт.
- Он сделал все от него зависящее, чтобы найти истину, которую я еще не знаю…
Жалиберт вульгарно произнес:
- Без шуток?
Ну, что сказать? Что из-за его жены Ольги Жалиберт, обладавшей крепким и вкусным телом, которая бросалась в любовь, как и в жизнь с неутомимым жаром, Франсуа должен был сто раз пожать руку доктора, есть с ним за одним столом и играть в бридж!
- Да! Действительно. Но теперь вы должны знать, как будет, защищаться ваша жена? Кажется, она выбрала в адвокаты Бонифаса Не представляю, как этот скучный человек может вести дело такого рода.
Его грудь вздымалась от беспокойства. Он ждал одного только слова и это слово Франсуа, играя, не спешил произнести.
Что еще придумает Жалиберт, чтобы заставить его заговорить?
- Бонифас со своей прямоугольной бородкой, волосами и кустистыми бровями, мог бы играть святого. Этот человек во имя громкого дела, во имя морали, готов обесчестить весь Город. Доверить ведение любовного дела такому адвокату!
- Это не любовное дело.
И тот другой, остался очень доволен этим ответом, едва не подпрыгнув от радости.
- Какое же дело будет у вашей жены?
- Не знаю.
- Она отрицает? В сегодняшней газете утверждают…
- Что утверждают?
- Что она во всем созналась, включая и преднамеренность.
- Это точно.
- И что тогда?
- А тогда ничего!
Жалиберт, который лишил бы жизни десяти больных, чтобы расширить клинику или купить-большую машину, смотрел на Донжа с беспокойством, спрашивая себя, не насмехается ли тот над ним?
- И все-таки нужно, чтобы она защищалась. Защищаясь, Она, возможно, поможет судьям разобраться в причине.
- Она не будет защищаться.
- Она всегда была непонятной женщиной, - сказал Жалиберт, с деланной улыбкой. - Вчера я говорил, не помню с кем… Я сказал: "Никто никогда не знал, о чем думает Бебе Донж…"
Не знаю, возможно все это от воспитания, которое она получила в Константинополе. Нужно добавить, что ее мать тоже очень оригинальна. Что же до неё… И какое же объяснение она дает своему поступку?
- Она не дает никакого объяснения.
- Это будет дело о безответственности? Если будут нужны медицинские показания, с моей стороны… Я сказал уже об этом Леверу… Он обратится ко мне в случае необходимости… Вот такие дела, старина.
Франсуа смотрел на него, сдерживая улыбку.
- Нужно переговорить с Бонифасом. Если это будет дело о безответственности, то со своей стороны я беру медиков, которые будут приглашены экспертами.
- Бебе не безумная. Не старайтесь, Жалиберт. Вы увидите, всё образуется. Работа продолжается? Клиника строится? Извините, но уже время делать процедуры.
Он протянул руку и позвонил. Тихонько постучавшись в дверь, вошла сестра Адони.
- Вы звали?
- Можно начинать процедуры, сестра. Если санитар свободен…
Он торопился, чтобы процедуры были закончены, торопился остаться в палате один, в этой чистой комнате с выходящим во двор окном, в холодных простынях, с пустым телом и слегка притупленным уколом умом.
Он так торопился опять мысленно побыть с Бебе, что едва дождался ухода Жалиберта. С трудом заставил себя произнести: "До свидания!". Его глаза были закрыты. Он чувствовал как его раздевали, как переворачивали, как делали процедуры.
- Вам больно?
Он не ответил. Он был далеко. Может ему и было больно, но это не имело значения.
… Гостиничный номер с огромными окнами и сияющим белизной балконом, откуда открывался вид на набережную Круазетт, на весь порт в Каннах, заполненный лодками и катерами разных видов, и безбрежную синюю даль, по которой сновали моторные лодки, был скорее похож на комнату во дворце.
Феликс и Жанна выбрали Неаполь.
Скорее из приличия и простого человеческого уважения, братья совершали свадебные путешествия отдельно. Кто знает, не было ли это ошибкой?
Ночная поездка в спальном вагоне. Полный мимоз вокзал. Ожидающий их швейцар в гостинице:
- Мосье и мадам Донж? Извольте пройти за мной.
Франсуа иронично улыбался всегда, когда не был уверен в себе. Тогда он волновался и чувствовал себя нелепо. А разве не нелепа роль новобрачного в полном цветов купе, с подарками, врученными в последнюю минуту на вокзале, и этой молодой девушкой, ждущей момента, чтобы стать женщиной, и знающей, что эта минута близка поэтому следящей за вами взглядом, в котором смешаны нетерпение и страх?
- Знаете, Франсуа, чего я хочу?
В то время они еще говорили друг друга "вы". Впрочем, и после десяти лет супружества, они частенько друг другу "выкали".
- Вы, конечно, найдете мое желание смешным. Я очень хочу покататься на лодке. Это мне напомнит о яликах на Босфоре. Вы сердитесь?
Нет! Да! Это ведь совсем несуразно. И дьявольски трудно, потому что долго искали весельную лодку. Вдоль всей набережной швартовались только катера и моторные лодки, владельцы которых предлагали свои услуги.
- Прогулка в море. На остров Святой Маргариты.
Бебе не чувствовала всей этой нелепости, она сжимала его руку и шептала на ухо:
- Хочу маленькую лодку, чтобы в ней были только мы вдвоем.
Наконец они нашли то, что искали. Это была маленькая, но довольно тяжелая лодка. Весла все время соскальзывали. Было жарко. Бебе сидела сзади, опустев руки в воду - просто вид с почтовой открытки. На них забавляясь, глядели ловцы морских ежей, и в конце концов лодку чуть не опрокинула, возвращающаяся в порт яхта.
- Вы сердитесь? Иногда по вечерам на Босфоре я брала маленький ялик и позволяла волнам нести меня, куда им будет угодно, и каталась до наступления ночи.
Да, конечно! На Босфоре…
- Если вы устали, вернемся.
Ему хотелось выпить что-нибудь в баре, но она уже была в лифте. Лифтер насмешливо ухмыльнулся. Было десять часов утра.
- Франсуа, вас не пугает этот свет? Мне кажется, на нас смотрит море…
Смотрит море!
Ну, хорошо! Он опустил шторы. В комнате воцарился полумрак, поглотивший и тело Бе6е.
Она не умела целоваться. Ее губы были инертны. По правде говоря, соприкосновение губ казалось ей ритуалом, может быть и необходимым, но варварским.
Она все время лежала с открытыми глазами и смотрела в потолок, иногда на ее побледневшем лице появлялось выражение боли.
Что он тогда ей сказал? Что-то вроде:
- Вы увидите, что потом, через несколько дней…
Она сжала ему руку своими влажными пальцами и прошептала:
- Да, конечно, Франсуа.
Так говорят, чтобы доставить кому-нибудь удовольствие и не обидеть. Её маленькая грудь, не мягкая, но и не крепкая, впадины её ключиц…
Он не знал, что делать, поднялся и в пижаме подошел к окну. Поднял шторы, закурил. Если бы он мог в тот момент, если бы осмелился быть самим собой, то позвонил бы прислуге и заказал портвейн или виски. Солнце освещало постель. Бебе укрылась. Её лицо было спрятано в подушку, и он видел только ее светлые волосы. По вздрагиваниям он догадался…
- Ты плачешь?
Он впервые сказал ей "ты", произнеся тоном покровителя, но угрюмо. Он до ужаса боялся слез, боялся всего, что усложняет простые вещи: этой прогулки на лодке, этих глаз, устремленных в потолок, а теперь и этих слез.
- Послушай, малыш… Я оставляю тебя, отдыхай… Ты спустишься через час или два и мы позавтракаем на террасе.
Когда она с серьезным выражением лица спустилась, одетая в кремовое платье с воланами, которое было к лицу и молодой женщине и девушке, то показалась еще более хрупкой, чем обычно. Она пыталась улыбаться. Она нашла его в баре, где он пил коктейль.
- Вы здесь! - сказала она.
Почему в этих словах он почувствовал упрек? Почему она посмотрела на его сигарету?
- Я ждал вас. Вы спали?
- Не знаю.
Метрдотель почтительно ждал в нескольких шагах.
- Мадам желает завтракать на солнце или в тени?
- На солнце, - сказала она.
Потом живо добавила:
- Но, если вы хотите по-другому, Франсуа…
Он предпочел бы завтракать в тени, но ничего не сказал.
- Я вас разочаровал?
- Да нет…
- Прошу меня извинить…
- Почему вы всё время говорите об этом?..
Он поднял голову. Он был занят тем, что с удовольствием поглощал поданный завтрак.
- Я не голодна… Пусть это не мешает вам есть, но не заставляйте меня. Вы сердитесь?
Ну вот еще!
- Да нет, я не сержусь!
Сам того не желая, он ответил с яростью.
- Ну вот и все, мосье Донж. Мы вас не очень мучали? Теперь вы можете отдохнуть часа два-три. Еще секундочку, вам сделают укол.
Через ресницы смыкающихся глаз он видел чепец и толстое, доброе лицо сестры Адони.
V
Он заканчивал завязывать галстук, без зеркала (наверное в больницах нет зеркал, чтобы больные не пугались своего отражения); окно было открыто настежь; тень под платанами была свежей и, несмотря на стариков в голубом, сидящих на скамейках, несмотря на быстро проехавшую каталку, было немного грустно осматривать палату, говоря себе, что ты больше не являешься ее составной частью. Тем более, что уже утром унесли белье!
Феликс был в светлом костюме, радостным шагом он прошел через служебные помещения, вытащил из кармана бумажник.
- Ну, готово?
- Готово. Всё в порядке? Ты не забыл санитарок?
Сам Франсуа при любых обстоятельствах ничего не забывал. Он взял свой нессесер и, нахмурив брови, заметил:
- Я должен сказать, чтобы ты ничего не давал маленькой брюнетке. Однажды вечером она бросила меня, не закончив того, что должна была сделать и ушла, потому что закончилась ее смена.
Они шли по коридору, отделанному желтой плиткой.
- Ну, сестра Адони! На этот раз я покидаю вас! Нам осталось решить лишь маленький вопрос. Помните, когда я сказал, чтобы вы взяли деньги в моем бумажнике? Почему вы это не сделали?
- Я не осмелилась.
- Сколько в вашей больнице стариков?
- Около двадцати.
- Так, постойте. По десять франков на воскресенье. Феликс, дай, пожалуйста, тысячу франков сестре Адони, а потом будешь добавлять каждый месяц. Но при условии, сестра, что вы будете закрывать глаза на табак в их карманах, хорошо?
Машина Феликса. Запах улицы, который он уже позабыл.
- Смотри! Тебе нужно починить крыло.
Сидя за рулем, Феликс говорил осторожно, время от времени посматривая на брата через зеркало.
- Жанна ходила к пей вчера.
- Что она сказала?.
- Спрашивала о Жаке. Когда узнала, что Жанна вместе с Мартой занимается ребенком, то не высказала удовольствия.
- "Я оставила Марте подробные инструкции, - сказала она. - Впрочем, я хотела бы ее видеть…"
Произвела впечатление очень спокойной женщины, совсем такой, как бывает обычно.
- "Мама поехала к мадам Бертолла?"- спросила она.
- Внимание! - произнес Франсуа, выправляя руль.
Феликс, увлекшись беседой, чуть не врезался в самосвал.
Перед уходом Жанна начала:
"Послушай, Бебе! Я думаю, что ты можешь мне признаться. Твоя жена ответила: "Тебе меньше, чем кому-то другому, бедная моя Жанна. Ты никогда не замечала, что у нас нет ничего общего? Скажи Марте, пусть придет. Не занимайся Жаком."
Было десять часов утра. Они обгоняли большие грузовики с продуктами.
- Это все?
- Да… В Шатеньрэ все нормально. Жанна, очевидно, не очень довольна. Особенно из-за Жака. Обвинять ее в том, что она не умеет воспитывать детей. Я хорошо знаю, что… Я не утомил тебя?
- Нет!
Вот и белый дом в конце набережной Таннер, мощеной плитками, на которой Франсуа в детстве играл в шары. Он вылез из машины и через служебный вход вошел в дом.
- Здравствуйте, мосье Франсуа.
- Здравствуйте, мадам Фламан.
Он совсем о ней забыл! Вся розовая от волнения, прижав руку к груди, мадам Фламан смотрела на него большими влажными глазами. Это конечно же она поставила розы на его рабочий стол.
- Если бы вы только знали, как всех нас поразила весть о случившемся несчастье! Вы уже хорошо себя чувствуете?