Виктор, пока ещё Москвич
Люди, подошедшие к нам, выглядели совершенно затрапезно и на первый взгляд - даже жалко. Невысокие, худые, одетые в полинявшие и выцветшие штормовки и болотные сапоги с откатанными вниз и многократно завёрнутыми "гармонью" голенищами, они напоминали бедных крестьян с картин русских передвижников начала XX века. Со второго же взгляда ты оценивал ширину плеч и незаурядную силу мускулов, которая проглядывалась в каждом движении, начиная с того, как человек поднимал с земли любой предмет, от брошенного окурка до тридцатикилограммового рюкзака. Этим же вторым взглядом ты понимаешь, что одежда этих людей старая, рваная и штопаная, но - чистая. Чистая, так же, как и вычищено и аккуратно подобрано всё их снаряжение и оружие: каждый ремешок, каждая деталь его носила следы ручной подгонки, а эта ручная подгонка была следствием десятилетнего, если не столетнего опыта существования в этих горах на самом краю обитаемой земли - Северном Приохотье.
И только понаблюдав за пастухами минут десять, я вдруг понял, что? так сильно поразило меня сразу, едва они появились из кустов кедрача. Эти люди двигались так, как перекатываются фигуры из ртути, будто совершенно лишённые костей. И двигались они при этом совершенно бесшумно.
"Опасные люди. Смертельно опасные", - мысленно согласился я с Зимом. И вдруг меня как будто пробило током. Сам Зим по сути выглядел так же, как и они, только эта дикая сила и ловкость у него скрадывались высокотехнологичным снаряжением, да и образование вкупе с воспитанием давали о себе знать.
В какой-то момент я понял, кто эти люди на самом деле для меня - человека западного мира, сплошь пропитанного аллитерациями и метафорами нашей литературы. Это - настоящие индейцы, не апачи киностудии ДЕФА "с лицами актёров ГДР" во главе с Гойко Митичем, а другие - апачи времён Викторио и Кочизе, не отстающие бегом от скачущей лошади, питающиеся ящерицами, кактусами и пустынными крысами, способные подкрасться к пасущемуся вилорогу и схватить его руками. А ещё - это апачи Джеронимо, безжалостно вырезающие на рассвете фермы поселенцев, заманивающие в безводные пески кавалерию Крука и бешеным смерчем, уничтожающим всё вокруг, вырывающиеся из резерваций.
Ну что же, да хранит Господь людей, которые ухитрились обзавестись такими врагами!
Зимгаевский - Ухонин
Я вертел ситуацию так и эдак. Ничего не оставалось - придётся задействовать наш единственный и последний козырь. Конечно, некоторые карты пришли по ходу игры. Сегодня, когда наши безвестные враги восстановили против себя тундровиков, наша ситуация выглядела отнюдь не безнадёжно. Но… Сейчас приходилось делать шаг, который один мог означать "пан или пропал".
Однако делать такой шаг отнюдь не означало делать его необдуманно.
Я взял карандаш и начал соображать. То есть - писать предложения на обороте инструкции к "Globalstar". Предложения надо было формулировать предельно просто, так, чтобы они запоминались с полтычка. И произносились как можно более коротко.
Написанные слова я несколько раз прочитал вполголоса, хронометрируя при этом фразы. Немного отредактировал. Теперь, по всем моим прикидкам, на передачу информации уйдёт не больше двух минут.
– Как далеко от нас банда? - ещё раз, на всякий случай, спросил я Егора.
– Километров десять туда, однако, - он махнул рукой в сторону розовеющего от закатного солнца Куракского плато.
– Я сейчас сделаю одну вещь, после чего надо быть готовым изо всех сил уходить с этого места. Потом, через десять минут, надо будет снова сменить точку.
– Да делай что хочешь, - на узких губах Егора промелькнуло подобие улыбки, - тундра большая. По ней сколько хочешь бегать можно.
Я достал из рюкзака массивную трубку спутникового телефона, включил его, дождался устойчивой связи и нажал условленную кнопку.
Каждый задействованный в более или менее серьёзных делах человек в наше время имеет как минимум два сотовых телефона. Один из них - для общих звонков, другой - для конкретных деловых. У Игоря Ухонина их было четыре. И я знал точно, что этот, четвёртый, номер был зарегистрирован не на него самого и о его существовании знало пять человек от силы. Но в принципе это ничего не меняло. Люди, способные подогнать чёрт-те куда танкер или супертраулер в качестве авианосца, нанять штурмовую группу, оснащённую, как "Альфа", внедрить двух агентов с современнейшей экипировкой в нашу мудацкую группу, безусловно, могут слушать и пеленговать телефонные разговоры.
– Здорово, Ух, - начал я с места в карьер. - Говори быстро и неясно. Как у тебя дела?
– Я ищу тебя. Вообще-то в бегах.
– Хорошо. Сколько у нас времени?
– У меня - нисколько.
– Тогда записывай. Через неделю мы встречаемся на восточном побережье Сахалина, в точке, последняя цифра долготы которой равна очкам, которые ты выбил на предварительном турнире в Малаховке через день после нашего первого знакомства. Ты забираешь нас в устье реки, последний слог которой напоминает тебе - именно тебе - о моей последней жене. Прибавь к сегодняшнему дню цифру девять и добавь к ней разницу, о которой я любил говорить тебе в середине восьмидесятых.
– Погоди, Зим, ты… Куда уходить-то будем?
– Куда ты отказался лететь осенью восемьдесят седьмого года. Я перезвоню через десять минут. Ты мне скажешь только одно - понял меня или нет. Потом ты выходишь со мной на связь по этому же номеру телефона в час воскрешения.
Я выключил аппарат и быстрым шагом поспешил вверх по склону, вслед за уже уходящими пастухами и Виктором.
Игорь Ухонин, он же - Ух
Я вертел телефонную трубку в руках, как раскалённый камень. С этой секунды мой фактически незасвеченный источник связи становился смертельно опасен, а мне предлагали держать его в руках ещё десять минут!
– Такси! - Я едва не выскочил на проезжую часть, останавливая ближайшего бомбилу.
– Давай сюда! На вокзал! Какой вокзал? Ближайший - Киевский! - И мы с Серёгой втиснулись в "жигулёнок".
Совсем недавно в каком-то детективе я прочитал, что Киевский вокзал - практически "неуловимое" место по части проведения всяких розыскных мероприятий. Перекрёсток четырёх линий метро, узел отправления пригородных поездов и бессчётного числа номеров общественного транспорта, и всё это в пяти минутах не очень быстрой езды!
И едва я бросился в толпу, медленным червяком заползающую в отверстую пасть метрополитена, в кармане у меня снова завибрировало.
Мне было достаточно услышать в трубке начало "приветканья" Зима, как я прервал его словом "понял", выключил телефон и через десять метров незаметно уронил его вниз, под многотысячные ноги толпы.
Да здравствует Кира Еськов, детективный автор, парадоксалист и арахнолог!
Только в вагоне пригородного поезда, сидя рядом с Серёгой, я смог сосредоточиться над решением шарады Зима. До этого времени, по правде говоря, я над ней и не задумывался. Мне было совершенно очевидно, что послание многократно продумано и выверено, оно предназначено мне одному, и никто, кроме меня, будь он хоть семи пядей во лбу, его не прочитает. Потому что предварительным турниром мы называли не собственно отборочные соревнования пистолетчиков, а самые первые, пристрелочные упражнения, в которых мы, вчерашние школьники, а теперь - стрелки-спортсмены, сходились меряться письками. Результат этих стрельб не записывался и не фиксировался, и только мы с Зимом, вышедшие в финал, выбили одинаковое число очков - 48, победу записали ему, так как пробоины легли ближе к центру. Окажись кто-нибудь из нас вторым, он не смог бы вспомнить эту цифру - неудачи мы стараемся забывать, и потому Зим никогда не стал бы использовать её как "вешку". Последнюю жену Зима звали Таня, и всё бы указывало на речку Катаня, которая действительно сбегает в океан с восточного берега Сахалина, да вот только я крутил роман с её сестрой, а это, товарищи, уже совсем другая история… впрочем, так же, как то, что звали мы "сахалином", и разницу в минус пять дней, которые надлежало прибавить к девяти… "Пять дней назад", - любил говорить Зим по поводу срочных дел. Собственно, сейчас только сроки и имели значение. Нам необходимо было оказаться на другом конце страны в кратчайшие сроки и совершенно незаметно, а это возможно сделать только на военно-транспортном самолёте, где никому не придёт в голову записывать в бортовой журнал старых приятелей или сослуживцев… И лететь в восемьдесят седьмом году я отказался в Японию, когда этого потребовал от меня перепившийся одеколона абориген, забравшийся в кабину с малокалиберной винтовкой. Мы с Зимом отпинали его сапогами и никому не рассказали о произошедшем.
Для верности я записал все фразы телефонограммы на оборотной стороне коробки от "Беломора", и с каждым словом его затея становилась понятнее и понятнее. Хотя реальнее она от этого не становилась.
– "Его пустозвонство юркнул по заячьей дороге со всей монетой в кисете и пучком кисеи, от которого он без ума… Главный вместе с кисейным товаром держит курс на соль". Как в кино - прикинь…
– Нет, всё не совсем так. У О_нри в "Королях и капусте" была просто метафора, которую любой - ну, кто там у них - выпускник Йеля или читатель "Западной Телеграфной"? - прочитал бы в секунду. Изложенная на бумаге, шарада Зима стала совершенно понятной. А это письмо невозможно понять никому. Кроме меня, естественно. Просто слишком давно и хорошо мы с Зимом знакомы друг с другом. Поэтому первое, что мы делаем, - едем на грузовой терминал авиакомпании "Россия". Ты такое название - Чкаловск - слыхал? А сейчас нам надо озаботиться поисками нового сотового телефона…
– Чётко придумано! А что такое час воскрешения?
– Час воскрешения, - я усмехнулся - это мой долг Зиму. Может, потому я ему и помогаю сейчас, вместо того, чтобы судорожно рвать когти в сторону эстонской границы. Если нас с тобой не убьют в ближайшие сто двадцать часов, ты ещё услышишь эту историю.
Алекс Зимгаевский, он же - Зим
Мы лежали на гребне древней морены, сползавшей с оборванных утёсов Хребта. Когда-то на Хребте лежал ледник, который можно было представить себе в виде спрута. Его тело, массивное и голубое, многометровым одеялом окутывало острые пики, а щупальца, серые от сорванных со скал камней и песка, протянулись сюда, на тундровую равнину. Принесённые ледником валуны и гравий образовали длинные невысокие увалы - морены. Сейчас их поверхность с доисторических времён была изрыта ямами и оврагами, оставшимися после таяния льда. А ещё они неравномерно заросли высокими кустами кедрового стланика - их куртины были разбросаны по сухой ягельной тундре метрах в ста - ста пятидесяти друг от друга, что делало их идеальным местом для засад. Мы с Егором решили - пастушки погоняют бойцов по болотам и кочкам, имитируя беспорядочную суету испуганных и усталых людей, а решающий бой мы дадим здесь - на сухой морене, будучи отдохнувшими и имея полную свободу манёвра. Сейчас я наблюдал за врагом первый раз, для того, чтобы попытаться реально оценить противостоящие нам силы.
Судя по сигналам от пастушков, наши враги двигались через соседнюю гряду и с минуты на минуту должны были перевалить её гребень.
В качестве сигналов ламуты использовали крики кедровки, один из самых распространённых звуков в этих местах. Только подавали они их с равными интервалами и конец завершали высокой трелью. Сами ламуты утверждали, что так кедровка кричит только глубокой осенью, поэтому они безошибочно могли отличить свои сигналы от криков настоящих кедровок, которыми здесь также кишели все кусты. Должен сказать, что я лично, проживший в этих местах около десяти лет, этого различия расслышать не мог и полностью полагался на своих союзников.
Кусты на соседнем гребне замерли. Так всё живое замирает или затаивается, когда к нему подходит раненый мишка или волчья стая. А затем я краем глаза увидел, как на другом его конце что-то большое и бесформенное перекатилось от куста к кусту.
Пока я пытался зафиксировать взглядом это передвижение, похожие пятна замелькали на широком фронте - я определил его как сто пятьдесят метров - и все исчезли из виду, скрывшись в отдельных кустах стланика. Как будто кто-то качнул подёрнутую ряской поверхность воды - что-то изменилось, но так мгновенно и так неуловимо, что разум отказывается признать перемены происходящего.
Я мысленно присвистнул.
Бойцы (теперь уж я не называл их бандитами) двигались широким фронтом, держа друг между другом дистанцию около двадцати метров, и через более или менее открытые места они переходили, используя метод индейской цепочки. Пока ты замечал одного из них, остальные выполняли свой, до этого согласованный, манёвр и приближались к тебе ближе. В первый момент я подумал, уж не недооценил ли я их в своих силлогизмах, затем решил, что вряд ли - просто парней так учили. И шёл всего первый день их поиска в тундре, ещё пока не болят ноги и не кружится голова от перепрыгивания по бесчисленным кочкам и валунам, лицо не горит от ожогов комариных укусов, а всё тело не чешется от ползающей под одеждой мошки.
И тут я увидел одного из бойцов совсем рядом.
Вернее, сперва я его услышал. Несмотря на то что двигался он так, что между мной и им находилась полоса кустов кедрача, я услыхал его шаги метров за сто, ещё один маленький плюсик в нашу пользу, они не умеют ходить бесшумно.
Затем ветви соседнего куста, в двадцати метрах от меня, шевельнулись, и практически в упор на меня уставилось лицо человека, вымазанное зелёной краской.
Я лежал не моргая. Как говорили мне зоологи, работавшие в окрестностях метеостанции "Архаим", и как это многократно проверял я, будучи охотником, большая часть млекопитающих не реагирует на предмет, если он не шевелится. Человек здесь является исключением, но только частичным. Люди, так же, как горные козлы и бараны, изначально были дневными существами, и поэтому именно с помощью зрения получают большую часть информации от мира.
Я смотрел на человека через переплетение ветвей и хвои, причём над землёй торчала только маленькая часть моей головы. А тот, другой , просто повернул голову в мою сторону, вероятнее всего потому, что оттуда, из-за моей спины, с гор, потянуло струйкой свежего ветра.
А оно ой как было тому приятно!
Это был совсем ещё молодой человек, лет двадцати трёх - двадцати пяти, сероглазый и широконосый, с глубоко посаженными глазами, которые в обычное время выражали наглость и ощущение превосходства над всеми слабейшими. Парней с таким выражением полно возле пивных ларьков на окраинах промышленных центров. "Парень из нашего города", прошу любить и жаловать! Хлопец с Донбасса, чья мамо уехала в Москву двадцать лет назад по лимиту. Парень из Уральска, давший себе клятву, что никогда не будет мартеновцем и не сдохнет в цеху от сердечной недостаточности, как его дед и отец. Сын швеи из Иванова, сбежавший из общежития семейного типа, где прожил двадцать лет из двадцати, - прочь, прочь из него, дайте мне автомат, вещмешок и каску, в защитную окрашенную краску, - только заберите меня отсюда!
В уголках глаз, возле рта, над ушами и на губах прямо на его лице расположилось несколько десятков комаров и мошек. При попытке их согнать он неминуемо нарушил бы свой чудный камуфляж, что не приветствовалось Наставлением и какими-нибудь уставами. И, вынужденный терпеть эту муку, преодолевая её со стойкостью римлянина, боец отключался практически от всего вокруг, не замечая даже гораздо более очевидных вещей, чем спрятавшийся в двадцати метрах от него в зарослях противник. Он не отреагировал даже на отбежавшего из-под соседнего куста бурундука, даже не скосил на него глаз, хотя бурундук громко и возмущённо заверещал: вероятно, где-то под корнями того куста были спрятаны остатки его осенних запасов.
Верхняя часть головы бойца была замотана банданой цвета хаки, а всё его мясистое лицо, с толстыми чувственными губами и типично славянским носом картошкой, выражало одно большое общее недоумение - ну за что мне такая мука, мама? Но ни на секунду не стоило забывать, что этот паренёк с молодым и по-детски недоумённым лицом должен был, не задумываясь, прикончить нас при первой же встрече. А что ещё гораздо более вероятно - пытать нас, пока мы бы не умерли под пытками - ведь выдавать нам всё равно было бы нечего. А я, по практике общения с подобными башкосеками, знал, что нет никого хуже таких бесхитростных крестьянских детей, выполняющих "п-п-пры-кк-кас-с-с". Этот будет снимать кожу со спины полосами или повесит вниз головой над костром и только будет приговаривать: "Ну ишшо помолчи трохи, я тоби ишшо не так припэку".
Простота, лишённая мысли, - она не только хуже воровства. Она, пожалуй что, хуже всего на свете…
Однако молодость и убранство бойца наводили на некоторые размышления. Наёмные "быки" редко бывают такими молодыми и работают так слаженно. Ну, возможно, тут мы имеем дело с кем-то из "молодых да ранних", - подумал я, но первую мысль не выбросил, а, скорее, отложил в загашник.
Другое моё наблюдение только что подтвердилось. Боец не замечал вокруг себя практически ничего, так как был, наподобие Юлия Цезаря, занят одновременно несколькими вещами: куда поставить ногу так, чтобы она не провалилась в дырку с торфяной жижей между кочек, как сбалансировать своё тело на искривлённой поверхности земли, столь не похожей на родной ему асфальт бетонных джунглей. А поверхность тундры очень живо напоминала анекдот про верблюда: "А ты скажи, верблюд, почему у тебя такая кривая шея?" - "А ты покажи, что у меня прямое". Нужно было вести переговоры по рации - у рта бойца настороженной змеёй торчал микрофон переговорного устройства, и, помимо всего этого, ему приходилось терпеть комаров и мошек.
Впоследствии пастушата мне рассказали, что раза три эти бойцы проходили мимо наших затаившихся разведчиков буквально в паре метров. А ведь ламуты не были закамуфлированы, и даже не у каждого из них костюм имел в прошлом цвет хаки…
Наконец глядевший прямо сквозь меня детина повернулся и показал спину.
Спина его тоже меня порадовала. Её украшал огромный тактический рюкзак, вмещавший, судя по всему, всё необходимое на любой случай - от многолетнего автономного существования в тылу чеченских партизан до набора причиндалов для деятельности в условиях ядерной зимы. Да, много мудаков видела здешняя тундра… Теперь здесь и такие ходят…
Кусты вздрогнули - и гора груза исчезла в зарослях.
Мы расположились у небольшого озерка и развели микроскопический костерок, только для чая. Неожиданно в кустах затрещала кедровка. Я мгновенно перекатился за ближайший куст. Ещё перед привалом я отметил его как укрытие. Солнце уже село, и заставить кедровку закричать мог только проходивший рядом с её ночным убежищем хищник - лисица, росомаха или медведь. Или человек.
Но Егор не тронулся с места.
– Однако, Илья идёт, - сказал он. - Громко идёт. Тащит что-то.
Из кустов выкатился Илья. Он действительно пыхтел, как медведь, и волок за собой огромный колбасообразный брезентовый мешок.
"Никак языка взял", - с ужасом подумал я. Сейчас язык нам был ни к чему - исчезновение товарища тут же поставит на уши весь этот "железный легион", и они поймут - охотятся здесь не только они. Охота ведётся и на них тоже. А нашей задачей было создать такую ситуацию, чтобы они поняли это в самый последний момент - перед тем, как пуля или нож отправят каждого из них в края вечной охоты.
Но в мешке был не человек.