Как я когда-то прочёл в одной книге, "рейс ваш закончился не на той планете, на которой начался". Истинную правду писал человек!
Орхоян
Вертолёт вышел на посёлок со стороны моря и направился прямо на скальную стену так, как будто он собирался её таранить. Но в какой-то момент он начал двигаться всё медленнее и медленнее, постоянно снижаясь, и в конце концов завис над каким-то галечным пятаком. Вокруг бушевала поднятая винтом песчаная буря, бортмеханик отодвинул в сторону дверь и вытолкнул наружу лестницу.
– Прыгай! - заорал он, выталкивая меня из вертолёта.
– А деньги? - вяло сопротивлялся я, помня, что за доставку с меня обещали взять триста долларов.
– Какие деньги? Здесь Север, если ты людям глянулся - они и без денег всё сделают. А если нет - то и за деньги хрен что получишь, - проорал он мне в ухо последнее нравоучение. Следом за мной на песок полетел мой рюкзак, но ящик с водкой Петров бережно подал мне на руки.
– Не ссы! Жив останешься, заплатишь. - Он махнул рукой, лестница будто сама втянулась внутрь, дверь с лязгом захлопнулась возле моей головы, и вертолёт, грузно качнувшись, ушёл в небо. Про икру они, наверно, вспомнят километров через двести…
Я остался стоять на площадке. Песок, поднятый вертолётом, медленно оседал вокруг, и сквозь это песчаное облако постепенно, как отпечаток на фотобумаге в лаборатории, прорисовывалась окружающая действительность.
Действительность эта была весьма непрезентабельна. Первыми из жёлтого дыма выступили какие-то поваленные, будто в результате атомного взрыва, металлические конструкции, затем проступили очертания нескольких длинных бараков, побелённых, наверное, ещё при советской власти, а чуть попозже, когда ледяной бриз понёс остатки взвешенного в воздухе песка прямо на селение, я разглядел несколько блочных трёхэтажных домов и трубу кочегарки.
Возле поваленных металлоконструкций стояли люди, человек около десяти-двенадцати. Были они смуглые, с плоскими тёмно-коричневыми узкоглазыми лицами, морщинистыми даже у детей.
– Мужика какого-то привезли, - сказала какая-то тётка Охотскому морю, и вся группа дружно захихикала.
Я подумал, что если бы вот так из вертолёта выбросили с рюкзаком и водкой женщину, это было бы действительно менее забавно.
Один из двух мужичков среди этой маленькой толпы, полутора метров ростом, скособоченный и дёргающийся, вдруг выступил вперёд и взял меня за руку.
– Ты, эта… Водки дай! - просипел он, и я с ужасом увидел, что вместо восьми передних зубов у него торчат голые чёрные дёсны.
В это же время одна из бабок (возраст этих женщин я определял с трудом - по европейским меркам, я дал бы им от тридцати пяти до пятидесяти) обошла меня вокруг и неожиданно, как кобра, сделала резкий выпад к ящику.
Тут-то меня и осенило - водка!
Положение моё было довольно плачевно. На меня наседала толпа алчущих водки аборигенов.
– А ну, пошла вон отсюда. - Во мне взыграл инстинкт мелкого собственника. Я схватил рюкзак и водрузил его на ящик.
Со стороны посёлка подъехал мотоцикл. С облегчением я увидел за его рулём милиционера. Он соскочил с седла и направился к нам. Милиционер был здоровенный, наверное, двухметрового роста, и все его торчащие из-под формы части тела были покрыты короткой рыжей шерстью, как у орангутанга. Милиционер, оказавшийся при ближайшем рассмотрении майором, спокойно подошёл к ним и резко, без размаха, ударил беззубого кулаком в лицо. Тот упал и пополз в сторону.
Люди бросились врассыпную, мелко семеня и пыля ногами. Я для себя отметил, что все они были обуты в резиновые сапоги самого разного фасона и размера - что выглядело диковато, учитывая, что грунт здесь очень живо напоминал Сахару. Так я её, по крайней мере, представлял.
Разогнав мятежную толпу аборигенов, милиционер соблаговолил обратить своё всемилостивейшее внимание на мою убогую персону.
– Так, - он окинул меня тренированным взглядом сперва сверху донизу, а затем - снизу доверху. - Почту привёз?
– Какую почту? - проблеял я. - Я, эта… Экспедиция…
– Экспедиция, - подозрительно поглядел на меня милиционер, на этот раз по-римски прямо. - Документы!
Я послушно протянул ему паспорт.
– Тьфу на тебя! Ты что мне суёшь? Ах, паспорт? Я же сказал - документы! Ах, какие документы?! Разрешение на въезд в СЭЗО! Какое СЭЗО?! Свободную Экономическую Зону Орхоян! Откуда взялась?! Постановлением Думы муниципального образования посёлка Орхоян номер сто четырнадцать от седьмого октября тыща девятьсот девяносто четвёртого года! К кому приехал? К какому Зимгаевскому?! - В этих фразах совершенно отчётливо прозвучала, как ни странно, совершенно московская сентенция "Понаехали тут…" - Ах, к Зиму? Экспедиция? - В этом месте пафос борца с заезжей преступностью стал заметно снижаться. - Из Москвы? Так бы сразу и сказал! А то стоите тут, ждёте, пока ламуты обберут! Кто? Да ламуты это поселковые! Твари конченые! Работать не могут и не хотят, вечно толкутся у пристани и взлётки! Да что вы тут стоите, пылища-то какая! Поехали! Куда поехали? Да вы же к Зиму? К нему и поедем.
Посёлок Орхоян (раньше он звался посёлком городского типа, имевшим в советском новоязе когтистую аббревиатуру - п. г. т.) стоял на побережье Охотского моря уже более трёхсот лет. В принципе, Орхоян, так же, как Охотск, Тауйск и Гижига, были острогами (в смысле - крепостцами, а не тюрьмами), с которых шла колонизация берега Охотского моря. Но на берегу Охотского моря колонизировать было особенно нечего, те оленеводческие племена, кочевавшие по этой горной и совершенно бесплодной стране, номинально признали власть русского царя, брать с них было совершенно нечего, и вся эта система пограничных фортов постепенно пришла в упадок. Гарнизоны оттуда убрала ещё мудрая немка Екатерина II, но вокруг каждого солдатского поселения остался посёлок-охвостье - брошенные туземные бабы, их выросшие дети с уже собственными малыми детьми - и всё это уже привыкшее к русскому укладу, русской пище и русскому образу жизни на окраине страны, про которую они не имели, в большинстве своём, даже смутного представления. В таком посёлке непременно заводились батюшка, несколько русских промышленников, торговец или два. Зимой к нему подкочёвывали стада оленных людей и была ярмарка. На ярмарку приезжал урядник.
Так эти посёлки просуществовали до сороковых годов двадцатого столетия, пока сюда не добралась индустриализация и коллективизация. Она, правда, выразилась тут в постройке многочисленных рыбзаводов на побережье и образовании колхозов из кочевых ламутских племён, но этого оказалось достаточно. Дальнейшая история Орхояна была уже долгой дорогой вниз - от оленеводческого колхоза "Путь Ильича" к совхозу с тем же названием, потом от оленеводческого совхоза отпочковался рыболовецкий, и в итоге, после тяжёлого и никому из посельчан особенно не понятного лихолетья 1990-1994 годов, здесь и образовалось СЭЗО - Свободная Экономическая Зона Орхоян.
– Бред, - недоверчиво сказал я, когда услышал эту историю от Алекса Зимгаевского, он же - Зим.
– Конечно, бред, - согласился Зим. - Но суть его в том, что здесь его никто за бред не считает. Потому на этом конкретном месте земного шара это бредом и не является.
Алекс Зимгаевский
Таратайка начальника орхоянской милиции (а милиция в Орхояне состояла отнюдь не из одного начальника - Орхоян был райцентром, и в нём на шестьсот душ населения было десять сотрудников милиции с тем самым майором во главе) дотрясла меня до небольшого, сложенного из бруса домика-пятистенки. Вокруг домика не было привычного русского штакетника, а пресловутые "шесть соток" обозначались шеренгой высоких камней, выложенных дольменами. Точно так же - шеренгами камней - была обозначена дорожка к крыльцу. Ещё дом выделялся тёмно-коричневыми деревянными стенами на фоне поголовно оштукатуренных и выбеленных хат.
Майор заботливо вынес из коляски ящик водки и поставил его на крыльцо.
– Надо будет - звоните! Телефон 02, фамилия моя Михеев, а зовут Гоминданом, - отрекомендовавшись столь неожиданным образом, орангутангообразный мент-майор откозырял и уехал на своём драндулете. Я шагнул в сени.
– Вы проходите, - хозяин дома шагнул из комнаты, проявившись силуэтом в освещённом дверном проёме. Был он немного ниже меня, худощав, но широкоплеч. Волосы на голове были стрижены ёжиком, но не тем идиотским ёжиком с плоской верхушкой ("голова под кружку пива"), как это было принято у полубандитского бомонда больших городов России, а старинным ёжиком-"бокс". Физиономия у него кривилась в прилипшей навеки иронической усмешке университетского всезнайки, не вязавшейся с обликом полярного супермена.
– Думал я, что вы завтра прилетите. Николаевцы, видимо, рейс перенесли, - проговорил он с едва заметной иронией. - Где тут ваша водка, давайте её в кладовую.
Я уже понял, что водка в Орхояне, наряду с тривиальным предназначением быть жидкостью для опьянения, имеет ещё некий высший сакральный смысл. И подумалось мне, что вот он наконец-то, тот человек, который мне скажет, зачем эта водка и подробно объяснит её роль в древней орхоянской культуре. И я безропотно понёс её в кладовую.
– Куда всю-то понёс, - хмыкнул хозяин весело из-за моего плеча. - Бутылку-то оставь. Мы её щас пить будем.
– Ну слава Богу, - вздохнул я. - Я уже решил, что здесь на неё молятся.
– Молиться не молятся, - хмыкнул хозяин, - но сухой закон имеется. И, должен сказать, это не самый плохой закон, который здесь есть. Ну, будем знакомы - Алекс Зимгаевский. Для всех - Зим.
Алекс Зимгаевский, он же - Зим, стоял передо мной в широких семейных трусах, сшитых из мягкой байки. Человек он был как человек, даже с небольшим жирком на пояснице. Странная вещь, но самыми незапоминающимися деталями лица были его глаза. Глаза эти были тёмно-карие, почти чёрные, без белков. Они не светились маслянистой жизнерадостностью глаз кавказского человека, в них не было потаённой хитринки глаз азиата или цыгана, и уж тем более в них не было вековечной грусти еврейского народа. Эти глаза отгораживали своего владельца от окружающего его мира надёжнее любого железного занавеса. Их взгляд не означал ничего - настолько ничего, насколько может означать взгляд живого существа. Так смотрит на вас змея или гигантская ящерица, и вам непонятно - то ли она рассматривает, какого цвета на вас сегодня рубашка, то ли вглядывается в горизонт над вашей головой или оценивает ваш рост и вес, примериваясь проглотить вас целиком.
– Ну, давайте сюда вашу водку, - нетерпеливо сказал он. - Мне Ухонин сказал, что вы расскажете мне совершенно невероятную историю.
– Ну, историю-то я вам расскажу, - почему-то мне показалось, что никакими историями этого человека не удивишь. - А её невероятность вы оцените сами.
– Думаете, меня никакими историями не удивишь? - Зим иронически поиграл желваками на скулах - это движение у него обозначало улыбку. - Да, мне пришлось послушать историй. И даже поучаствовать в некоторых. Но тем не менее попробуйте…
Алекс Зимгаевский, он же - Зим
Слушая этого приезжего из Москвы чудика, я всё не мог надивиться - и где это Ухонин таких берёт? Но тем не менее что-то в нём было. Не просто сидел себе за столом евроофиса и строил планы внезапного обогащения и захвата мирового господства, а нате вам - пролетел через всю страну и добрался до Орхояна. А в наше время добраться самостоятельно до Орхояна, даже с подсказками знающих людей, кое-чего да стоило. И план его был отнюдь не тривиальный, но гораздо менее фантастический, чем казалось ему же самому в Москве. Мы обговорили с ним финансовые условия сотрудничества - молодчина, он оказался к ним готов; к тому же Ух провёл с ним предварительную подготовку.
– Ладно, прежде чем мы с тобой выпьем, нам надо поглядеть карту. Естественно, когда здесь эти геодезисты работали, меня тут и в проекте не было. Но базу, про которую говорил этот ваш погибший по недоразумению товарищ, я знаю. Вернее, что осталось там от базы. Пока будем готовиться к вашему мероприятию, поживёшь у меня. Вот здесь - в холле. И чисто, и тепло.
Я разложил на полу карту трёхкилометрового масштаба.
– Итак - вот долина Слепагая. Вот, насколько ваш друг помнил, приметная поляна с бочками, где они стали терять видимость. Вот тут у них было два варианта свернуть не к базе… Кстати, на старой геодезической базе три года назад ламуты стояли, стойбище Тяньги. Вот бы их поспрашивать…
– А кто такие ламуты? - задал Виктор вполне закономерный вопрос.
– Это море раньше называлось не Охотским, а Ламским, - решил я провести неизбежный в этой ситуации ликбез. - Когда сюда пришли казаки, в начале семнадцатого столетия, то так его назвали. А народы, которые здесь жили, были оленеводами, рыбаками и охотниками. И по имени моря прозвали их казаки ламутами. Дальше, правда, получилось смешно. Были они ламутами без малого триста лет, а когда им решили при советской власти вернуть их самоназвание - эвены-орочоны, - то сами они себя стали везде писать в документах эвенами, а звать сами же себя продолжали ламутами.
– А те, которые меня на полосе ограбить хотели…
– Да кто там тебя ограбить хотел! Они же как дети - любопытные страшно. Событий здесь практически нет никаких, новых людей тоже немного, а тут - раз - вертолёт ниоткуда, и мужика в невиданном прикиде высаживает. Вот свезло так свезло… А когда они водку увидели, тут у них крышу и подорвало…
– А с чего у вас тут сухой закон? - вполне законно поинтересовался Виктор. - Или племянник Егора Кузьмича Лигачёва у вас поссоветом заведует?
– Сухой закон, - эту тему надлежало довести до Виктора со всей серьёзностью, и я не пожалел времени на её развитие, - мы ввели все вместе. И по моей инициативе, между прочим. Ситуация здесь такая. Аборигены - они ведь по сути несчастные люди. В их организме отсутствует фермент алкогольдегидрогеназа, который у нас, белых людей, отвечает за расщепление алкоголя в крови. Поэтому валит их с ног даже крохотная доза выпивки. И они не столько пьянеют, сколько дуреют. И башню у них от этого рвёт не по-детски. Здесь раньше был совхоз - оленеводческий. Кто из ламутов при стадах жил - так при оленях и остался. А те, кто оленей потерял или пропил, или раньше при рыбодобыче кормился, остались в посёлке. Их здесь человек двести пятьдесят - почти половина. И пить для них, считай, гибель. Они дуреют, режут друг друга, замерзают по зиме, тонут в море. Ну, мы тут сделали общий сход и ввели сухой закон. Никакой централизованной торговли спиртным. И безо всякого племянника Лигачёва. Кроме того, что отдельные граждане привозят для собственного потребления. Ну, как ты, например. Проблема лишь в том, что люди, испытывающие такую сильную алкогольную зависимость, совершенно дуреют не только от одного запаха водки, но даже и от её вида - вот как там, на площадке.
– Ну и до хрена же всего ты о них знаешь, - хмыкнул Витька, ещё не подозревая, как я его сейчас огорошу.
– А мне по специальности так было положено - знать понемногу обо всём и ничего о чём-то конкретно. Я вообще-то журфак МГУ заканчивал…
Командир и владелец вертолёта "Ми-8" Константин Зайцев, он же - Заяц
– Пускаться в такое дорогое мероприятие, как поиски самолёта, нет смысла без каких-нибудь механических людей, - поделился утром Зим. - Вот посмотри - мы находим этот ероплан, далее - нам надо возвращаться назад и искать каких-нибудь авиамонтажников по всему миру. Связь здесь - ты сам знаешь какая. Этих твоих монтёров надо будет привезти в Орхоян, что тоже отдельное мероприятие, и вывезти их к месту падения самолёта. Сейчас у нас худо-бедно - конец июня. А в начале сентября здесь уже белые мухи полетят. Особенно в горах, где этот ероплан, возможно, и лежит.
– Угу. Я уже обратил внимание, что в ваших местах принято подбадривать себя всякими страшными байками. Какие ваши доказательства… То есть предложения?
– Первое. Посоветоваться с Зайцем. Он командир единственного здесь полуподпольного вертолёта.
Как летающий по определению девайс вроде вертолёта может быть подпольным, я представлял плохо, но на всякий случай кивнул.
– А как же идея Уха, чтобы никто вообще не знал, что мы делаем и ищем?
– Идея Уха хороша, но она хороша только до Орхояна. Ты даже не представляешь, какие толки ты пробудил здесь своим появлением. Ты пойми - в посёлке шестьсот человек, и появляется шестьсот первый, ведущий себя таинственным образом и странным образом молчащий о целях приезда. Тут тебя никакой авторитет не спасёт, и третью ночь ты будешь ночевать у Гоминдана в кутузке. Как бразильский шпиён. Или, скажем гвинея-бисауский. Поэтому сейчас ты пьёшь чай и идёшь в поссовет отмечать командировку и отвечать на вопросы Лидии Михайловны, секретарши, - тётки толстой и добродушной. Говори всё как есть. То есть, ври напропалую. Что ты компьютерщик из Москвы, что у тебя там высокая степень и ты сетями занимаешься электронными - тоже скажи на всякий случай. Она не поймёт этого ни хрена, но и ладно. Самое главное, что надо, чтобы она решила, что ты - государев человек. Что у тебя пайцза какая-то есть от нашего госаппарата.
– Да где же я возьму её, пайцзу эту?
– А командировка, оболтус, у тебя - она откуда? Из московского НИИ, напоминаю тебе, если забыл. Твоя задача - эту командировку снабдить такой легендой, чтобы правое полушарие у Лидии обернулось вокруг левого. Ферштейн? В принципе, раньше здесь стояла станция тропосферной связи, поэтому, если ты скажешь, что её собираются реанимировать, то это будет всем понятно и очевидно.
– Угу, - сказал я, пытаясь собрать в кучку расползающиеся мысли. - А как это стыкуется с тем, что мы расскажем подпольщицкому вертолётчику?
– Подпольщицкому вертолётчику придётся рассказать всё по очень простой причине - без него у нас ни хрена не получится. Но здесь как раз можешь не беспокоиться - вертолётчик в Орхояне - как адвокат мафии. Здесь по осени он возит икру со всех браконьерских рыбалок побережья. И жив только тем, что молчит. К пожизненному молчанию приговорён человек. Он беззакония видел, может, больше, чем Генеральный прокурор Российской Федерации. Здесь закона вообще никакого нет - писаного, я имею в виду. Законы здесь люди устанавливают для себя сами. Кто послабее - только для себя, кто посильнее - и для других. Кроме того, Заяц - так зовут его здесь - всё-таки специалист в авиатехнике, и вертолёт свой он поднимал из какого-то хлама своими руками. Он, по крайней мере, скажет нам, что от ероплана надо откручивать и в каком порядке.
– А механик у него есть?
– Формально "бортмешок" у него имеется. Но "бортмешку" этому Заяц, думаю, только дверь в вертолёте открывать-закрывать разрешает. Ну и с мешком по людям ходить, добро собирать, мясо рубить, рыбу складывать. В вертолёте своём Заяц всё делает сам.
После обильного чаепития Зим выкатил из пристроенного сарая мотоцикл с коляской - родной брат того, на котором меня подвозил мент-майор, - и мы покатили на площадку Зайца.