Собираясь сесть в сани, Владимир вдруг спросил:
– А розвальни вы не осматривали?
Поистине удивительно было наблюдать, как Никифоров вдруг покраснел. Не побагровел от приступа гнева, что с ним бывало частенько, а порозовел, точно девица-пансионерка, от нечаянного смущения.
– Ах ты ж… – вполголоса прошептал он. – Ну не дурак ли я нынче? Не осмотрел ведь, правда ваша, господин студент. Ну, точно – дурак дураком!
Вдвоем они принялись тщательно осматривать сани, вытащили камлотовую полость и как следует, в четыре руки, ее протряхнули. Я в осмотре участия не принимал, стоял в стороне.
– Смотрите-ка, – сказал вдруг Никифоров. – А ведь это порох! – Он внимательно рассматривал черные точки на снегу. Потом снял перчатки, осторожно собрал крупинки, выложил их на ладони и поднес едва ли не к самому носу Владимира. Приблизившись, я тоже заглянул в ладонь урядника. Действительно, походило на порох.
– И что же, по-вашему, это означает? – спросил я.
Урядник пожал плечами.
– Кто его знает. Ну, скажем, сунул он в полость ружьишко и патронташ. А патроны сам только что набил. Несколько порошинок вполне могли просыпаться. Конечно, Кузьма человек аккуратный, но всяко бывает.
Владимир кивнул.
– Допустим. И часто ваш помощник брал с собою в дорогу двустволку?
– Часто – не часто, а приходилось, – ответил Никифоров. Он стряхнул черные крупинки с ладони. – Ничего не скажу, места у нас, конечно, спокойные, Бог миловал от лихих людишек. Но ведь бывает зимой, что и волк на дорогу выйдет – ночью особливо. А иной раз и шатуна повстречать можно. Или кабана. Опять же: сегодня лиходея нету, а завтра – кто его знает. Так что – брал Кузьма ружье в дорогу, брал. Зимою чаще, летом – реже. Вот – похоже, и в этот раз взял с собою.
– Похоже, говорите. А ружье нашлось? Или пропало вместе с Кузьмой? – спросил Владимир.
Никифоров поскреб затылок, сдвинув папаху на лоб и смущенно ответил:
– Кто ж его знает? Забыл я у Авдотьи спросить, не сообразил как-то…
В очередной раз мой молодой знакомец походя указал на промах нашего полицейского. И – удивительное дело! Вроде бы теперь Никифоров реагировал на замечания Владимира не так болезненно, как поначалу. По-видимому, он уже понял, что студент не имеет ни малейшего желания уязвить его, но преследует лишь одну цель: помочь делу. И в отношении Егора Тимофеевича к Владимиру – полицейского чина к поднадзорному! – я вдруг почувствовал нечто вроде благодарности. Не скрою, это поразило меня, наверное, в наибольшей степени. А кроме того, понятно стало, что не я один столь легко подпадаю под властительную силу этого молодого человека, поначалу никак не ощущавшуюся.
– Что же, – сказал Владимир, когда они вновь разложили в санях камлотовую полость, – думаю, прежде чем отправляться на поиски, давайте-ка еще раз подъедем к Авдотье.
Нечего и говорить, что Егор Тимофеевич возражать не стал – только лишь пробормотал что-то себе под нос, но что именно – я не расслышал.
Жена Кузьмы не выглядела слишком встревоженной. Правда, наши с ней пути до этого пересекались совсем нечасто, но всякий раз, когда я видел ее, она казалась мне беспричинно хмурой и не по-женски немногословной. Нынче она выглядела разве чуть более озабоченной, чем обычно.
– А кто ж его знает, куда оно делось, – ответила Желдеева на вопрос о ружье мужа. – На месте нет. Оно вот тут висело. – Авдотья указала на стену в сенях, справа от входа. – Да он последнее время частенько брал его с собою.
– Ваш муж любил поохотиться? – спросил Владимир.
Авдотья махнула рукой:
– Какая там охота! Ну, иной раз ходил на зайца. Однажды лису принес, шапку себе сшил. А чтоб часто в лес ходил – нет, он больше рыбалку уважал. Летом, конечно… – Она немного помолчала, потом обратилась к уряднику: – Знаешь, Егор Тимофеевич, а ведь Кузьма утром и правда больно смурной был.
Никифоров открыл было рот – спросить что-то, но Владимир его опередил:
– А вот скажите-ка, Авдотья… – Он виновато улыбнулся. – Простите, как вас по отчеству-то величать?
– Трифоновна я, – ответила та, настороженно глядя на нашего студента.
Услышав во второй раз за сегодняшний день вопрос об отчестве, я тоже улыбнулся – но, конечно же, внутри себя. Ох уж этот наш студент! Обязательно нужно ему полное имя знать и по всей форме обращаться. Конечно, городское воспитание и все такое, но в деревне можно обиходиться и попроще. Я на секунду задумался и мгновенно одернул себя. А при чем тут городское воспитание? Семейное – вот нужное слово. Как в семье воспитают, так человек и ведет себя. Мария Александровна и Илья Николаевич достойно направляли своих детей, и вот – результат. Где-то на заднике сознания тут же возникла предательская мыслишка о старшем сыне Александре, но я благоразумно отогнал ее.
– Авдотья Трифоновна, – между тем продолжал Владимир. – Замечательно! Так вот, Авдотья Трифоновна, значит, утром ваш супруг был в плохом настроении, верно?
– Я сказала, смурной он был, а не в плохом настроении.
– Ну хорошо, смурной. А в чем это выражалось?
– В чем выражалось? Да как обычно такое выражается – в словах. Молчал, молчал, а потом и говорит: "А вот не дурак Кузьма Желдеев, кое-кому нос-то утрет!"
– Так и сказал?
Я чувствовал, что Владимир добивается какогото результата, но какого – мне было неведомо.
– Так и сказал, – твердо ответила Авдотья. – Именно эти слова и громыхнул. И еще кулаком по столу припечатал.
– Ну хорошо, а с вечера? Каким он с вечера был? Чем-то озабочен? Напуган, может быть?
Авдотья перевела взгляд на молчавшего Никифорова.
– Кто ж его знает, – ответила она. – Он ведь с Егором Тимофеевичем вона как поздно вернулся.
Никифоров хмыкнул.
– И то сказать – уж хорошо за полночь было, – подтвердил он. – Что делать – служба!
– Служба… – проворчала Авдотья. – И вовсе он пришел под утро. Я проснулась, как дверь хлопнула. Уж светало на дворе. Кузьма и не ложился. Ходил все, ходил по избе. А утром говорит: "Ехать мне надобно. Вернусь не скоро". И уехал.
Урядник изумленно уставился на жену своего пропавшего помощника.
– Ну, ну! – Он даже замахал руками. – Что это ты говоришь такое – под утро! Часа в два мы вернулись, едва ли позже.
– Под утро, – упрямо повторила Авдотья. – Го – ворю же – светало.
Мы с Владимиром переглянулись. История с исчезновением сотского обрела неожиданные черты.
– Так что он все-таки сказал, Авдотья Трифоновна? – решил уточнить Ульянов. – "Вернусь не скоро" или что он кому-то нос утрет?
– А и то и другое и сказал, – ни на секунду не задумавшись, ответила Желдеева. – Что Кузьма не дурак и кое-кому нос утрет – это как бы себе, будто он сам с собой разговаривал, а то, что ехать надобно и вернется не скоро, – это, ясное дело, мне.
Владимир нахмурил лоб, словно бы в той логике, которую он выстраивал в голове, у него что-то не сходилось, и повернулся к Никифорову.
– Вы точно помните, когда вернулись? – спросил Ульянов у Егора Тимофеевича. – Было именно два? Не позже?
Никифоров покраснел – теперь уж точно от гнева, а не от смущения.
– Да как же… Я ведь на часы смотрел!.. – выкрикнул он запальчиво. – Потому как заводил их! Я их всегда завожу вечером! Перед тем как спать идти! Путаешь ты что-то, Авдотья, не может такого быть! Никак не может!
– Да, интересно, интересно, – задумчиво произнес молодой человек. – Очень интересно. Спасибо, Авдотья Трифоновна, – сказал он хозяйке.
– И вам спасибо, Владимир Ильич, – ответствовала она.
Вот как, оказывается, Желдеева знает Ульянова по имени-отчеству! Я не понял, за что Авдотья благодарила молодого Ульянова, но почувствовал, что в его вопросах она уловила вовсе не праздный интерес. И еще мне пришла в голову такая мысль: называние собеседника полным именем для Владимира – не просто дань воспитанию, и уж точно эта манера никоим образом не связана с его юным возрастом. Да, известное дело: младшие должны уважительно относиться к старшим и называть их соответственно. Однако в устах молодого Ульянова имя-отчество собеседника не подчеркивало возрастную разницу, а устраняло ее; как-то так получалось, что он со всеми разговаривал на равных, не подобострастничая перед теми, кто выше его по чину, но и не возносясь над теми, кто ниже по сословию. Удивительный все же человек этот наш студент!
– Ничего я не путаю! – вдруг выпалила Авдотья, словно продолжая разговор, который урядник, видимо, счел законченным. – Как было, так и говорю.
– Ладно, – буркнул Егор Тимофеевич. – Хочешь говорить – говори, но только сама с собой. А нам пора ехать. Ты, главное, не беспокойся, Авдотья, найдем мы твоего Кузьму. Так часто бывает – кто-то не пришел вовремя, не вернулся в срок, люди нервничают, печалятся, а причина самая что ни есть обыкновенная… – Не закончив фразы и не дождавшись ответа, он вышел на улицу. Мы заторопились следом.
Уже сидя в санях, Никифоров произнес вполголоса:
– Чует мое сердце… – Эту фразу он тоже не договорил, лишь хлестнул лошадей вожжами.
Что именно чуяло его сердце, мы так и не узнали. Но я вполне понял Егора Тимофеевича: у меня самого были крайне неприятные предчувствия. Да и у Владимира тоже – судя по озабоченному виду молодого человека.
Для начала мы направились в ту сторону, откуда, по словам Никифорова, пришла упряжка Кузьмы. Миновав околицу, свернули к темневшему вдали лесу. Урядник правил молча, лишь изредка покрикивал на лошадей. Владимир тоже молчал; мне же неловко было обращаться к нему с расспросами в присутствии Егора Тимофеевича. Так что поисковая троица наша безмолвствовала вполне до самой опушки.
Тут Никифоров остановил лошадей.
– Ну-с, господа хорошие, – сказал он негромко, – куда направимся дальше?
– В лес, разумеется, – тотчас ответил Владимир. – Это ведь следы от саней? – Он указал на две борозды, края которых чуть обмякли от солнца. – И ведут они из леса. Значит, где-то там и надобно искать. А что? У вас есть какие-то другие соображения?
Никифоров покачал головой, соскочил в снег, присел над санным следом на корточки. Поднял голову, внимательно посмотрел на студента.
– По следу одних только саней, господин Ульянов, трудно сделать вывод, в каком направлении они двигались, – сказал он негромко. – А вот по следам копыт – очень даже легко определить, туда шли лошади или сюда. Этот след сани оставили, когда возчик ехал в лес, а не из леса. Видите? А вот как он возвращался, этой же дорогой или другой, я вам сказать не могу.
– Вот и давайте ехать туда, куда Кузьма ехал утром, – предложил я. – А там видно будет.
Владимир поддержал меня. Никифоров пожал плечами, залез на облучок, хлестнул лошадей, и мы двинулись дальше – по узкой просеке, неизвестно кем и когда пробитой в лесу.
Так мы ехали еще полчаса или около того. Владимир молчал и поглядывал по сторонам. Башлык он давно плотно натянул на голову, а концы крепко повязал вокруг шеи. На руках у него были рукавицы, которые нашлись в санях, – наверное, те же самые, в которых он помогал вытаскивать утопленника.
Наконец впереди открылась довольно большая поляна. След саней пересекал ее и уходил в просеку на другой стороне. На краю поляны урядник снова остановил лошадей. Спрыгнул на снег, неторопливо прошел вдоль санного следа несколько саженей, затем вернулся, окинул взглядом укрытые снежным покрывалом кустарники. Покачал головой, но ничего не сказал. Затем вернулся на свое место, забрал вожжи, крикнул:
– Н-но, пошли!
– Вас что-то смущает? – спросил Владимир.
– Как сказать… – нехотя ответил Никифоров. – Ясное дело, сказки бабьи, а только место это нехорошее. Тут вокруг кусты стоят. Коли заметили – мертвые. Летом это видно хорошо. Мертвые кусты, мертвые деревья. А вот не гниют. Хотя рядом – болото, – он указал рукой. – Это сейчас поляна как поляна, летом же – трясина. Да. Говорят, в давние времена проклял эти места один колдун. Дочь его как-то летом пошла в лес, по грибы, по ягоды. И напал на нее медведь. Девочка бросилась бежать, а кусты ее не пустили. Зверь и задрал ребенка. А после отец этой девочки – колдун вроде бы – зверя выследил и убил, из шкуры его сшил себе одежду, кусты же проклял за то, что не позволили девочке спастись… – Урядник помолчал немного. – Давно это было, говорят, еще при Алексее Михайловиче, а может, и при Михаиле Федоровиче. С тех самых пор кусты эти так и стоят – вроде и не живые, и не мертвые. А еще – медведь тут является. Неживой. То есть, будто не настоящий хозяин, а призрак хозяина. Неслышно ходит. Да. – Никифоров снова помолчал. – Говорят, может и на охотника напасть. А пуля его никакая не берет.
Владимир засмеялся.
– Что за ерунду вы говорите, помилуйте, Егор Тимофеевич! Вот только суеверного урядника нам и не хватало! Ну, болеют растения, бывает. Что-то в почве не так, не хватает чего-то, или, наоборот, переизбыток некоторых веществ. Ботаникам или химикам в этом несложно разобраться. Нет, Егор Тимофеевич, право, идет к концу девятнадцатый век, век науки и просвещения, люди уже разговаривают по проводам по телефону, в Германии бегает Motorwagen с двигателем внутреннего сгорания, профессор Менделеев с помощью открытого им периодического закона все химические элементы разложил по полочкам, а тут – проклятье какого-то древнего колдуна!
Никифоров обиделся.
– Я не ботаник и не химик, господин Ульянов, а полицейский. Мое дело – порядок и закон блюсти да следить, чтобы преступлений не было. А преступления совершаются как с помощью науки, о которой вы столь красно говорите, так и без всякой науки вовсе, из одних только суеверий, в которых вы меня же и обвинили. Да, по правде, не во мне дело, господин Ульянов! Я-то, может, и не верю, сказал же вам – бабкины сказки. Я к тому, что мужики наши стараются сюда не забираться. Верят ли, нет ли – но, как говорится, береженого Бог бережет.
Я подтвердил слова урядника. Действительно, в эту сторону леса наши односельчане почти не заходили, а уж в одиночку – тем более. И Егора Тимофеевича, насколько я мог понять, вовсе не наша судьба обеспокоила. Удивило его то, что сюда рискнул отправиться Кузьма Желдеев.
– Значит, была тому причина куда более важная, чем суеверие, – заметил Владимир, выслушав меня. – Чем дальше, тем подозрительнее кажется его поведение. Надеюсь, все скоро выяснится.
Не сказал бы, что в голосе его прозвучала уверенность. Никифоров крякнул, я в сомнении отвернулся.
Упряжка наша снова двинулась. Мы пересекли поляну и углубились в лес. Спустя недолгое время просека резко сузилась.
– Тпру! – Урядник натянул поводья. – Тут, я думаю, надо бы на цуфусках пройтись. – Он искоса глянул на Владимира: видал, мол, студент, и я чужеземные слова знаю. – Вот, смотрите. – Никифоров указал на следы. – Кузьма тоже здесь сани остановил. А после пешком пошел – вон в ту сторону.
– Как бы лошади снова не ускакали, – заметил я.
– Привяжем, – коротко ответил Никифоров. – И поглядывать будем. – Он соскочил с облучка, подошел к лошадям, похлопал их по шеям, сказал несколько ласковых слов, затем вернулся к саням, ощупал завертки и только после этого осмотрелся. – Глядите, стояли они здесь, а после вдруг побежали – туда, на поворот… ну да. Напугало их что-то, пока Кузьмы не было. Может, зверь, может, еще что.
Владимир молча рассматривал следы, а я подумал, что нам повезло с погодой. Пойди утром снег, ничего бы мы не нашли. Впрочем, сейчас мы тоже ничего не нашли – кроме места, с которого начался путь упряжки уже без Кузьмы.
Никифоров пошел сквозь кустарник, мы последовали за ним.
Долго искать не пришлось. На небольшой поляне, примерно в пятидесяти шагах от просеки, обнаружился и Кузьма. Сотский лежал навзничь, снег вокруг был заляпан красным.
– Мать честная!.. – ахнул урядник. – Что ж это делается, господа хорошие?! – Он бегом бросился к лежавшему помощнику. Подойдя следом, я увидел, что на груди ран не было.
Егор опустился на корточки, осторожно приподнял тело, выругался.
– Сволочь… – сказал он. – Вот ведь сволочь, варнак. В спину стрелял!
– Стреляя в спину, не промахнешься, – заметил Владимир. Он заметно побледнел при виде убитого, хотя оставался спокойным. У меня же сердце начало колотиться, словно после долгого, изнурительного бега. Беда моя – подобные сцены, слава Богу, чрезвычайно редкие в мирной жизни, всегда вызывают в памяти картины военной молодости. Насмотрелся я тогда на застреленных и разорванных бомбами на долгие годы вперед. Уволившись со службы, я был уверен, что не придется мне более видеть изуродованные человеческие тела. А вот поди ж ты…
– Кто?! Кто это тебя так? Эх, Кузьма, Кузьма, – бормотал Егор Тимофеевич. – Как же я теперь без тебя-то?… Что ж ты, дурак, тут искал? Как тебя сюда занесло? Эх, брат…
– Вот почему лошади побежали, – сказал Владимир. – Испугались выстрела… А помощник ваш, похоже, оказался здесь не случайно.
Никифоров хмуро посмотрел на него снизу вверх.
– Это вы о чем? – спросил он.
Владимир кивком указал на дальнюю часть поляны.
– Следы, – одним словом пояснил он.
Никифоров поднялся, посмотрел в указанную сторону. Прошел туда и склонился над четкими следами. Я тоже подошел. Действительно, из-за деревьев, со стороны, противоположной просеке, на поляну вели следы валенок.
– И то… – произнес Егор Тимофеевич. – Отсюда варнак вышел. А Кузьма к нему подошел. Выходит, говорили они тут о чем-то.
– Кузьма на эту встречу вооруженным пришел, – напомнил Владимир. Он приблизился неслышно и теперь стоял рядом с нами. – И вот еще на что обратите внимание: Кузьма к нему не приближался. Явно опасался чего-то. Но при этом в какой-то момент повернулся к нему спиной, тогда-то убийца и выстрелил. Что бы это могло значить?
Урядник посмотрел в ту сторону, куда сотский, вопреки собственным явным опасениям, повернулся, подставив спину под выстрел убийцы.
– Что-то он там увидал… – пробормотал он.
– Да, что-то явно привлекло его внимание, – подтвердил наш студент. – Но что? Как по-вашему?
Егор Тимофеевич, не отвечая, быстрыми шагами пошел к густому кустарнику. Внимательно осмотрел снег, а потом вдруг полез через заросли.
– Медведь! – крикнул он спустя какое-то время. – Шатун! Долго топтался зверюга.
При этих словах я тотчас вспомнил поверье о медведе-призраке. Мороз пробежал у меня по коже. Владимир недоверчиво хмыкнул, но видно было, что и ему стало не по себе. После короткого замешательства мы поспешили к уряднику. Действительно, за кустами четко обозначились типичные медвежьи следы. Судя по размерам, медведь действительно был весьма крупным, не менее шестисот фунтов весом.
– Понятно, – сказал Владимир, как мне показалось, несколько разочарованно. – Ну, я в медвежьих следах не разбираюсь. Стало быть, можно предположить, что в разгар этой встречи появился третий участник – медведь. Кузьма, услыхав, повернулся к зверю, а преступник, не будь дурак, тотчас же и выстрелил. – Он с сомнением покачал головой. – Однако же и самообладание у этого господина! Другой бы припустил во все лопатки, а этот не только выстрелил, так еще и подошел к убитому.
Владимир еще раз бросил взгляд на медвежьи следы и вернулся к телу Кузьмы. Мы с урядником последовали за ним.
– Верно говорите, господин Ульянов. Подошел к убитому. Зачем, интересно? – спросил Егор Тимофеевич. – Добить, что ли, собирался?