***
Шел четвертый день заключения Владимира. Придя с очередного допроса и не успев расположиться на нарах, Владимир вновь услышал шаги приближающегося конвоя. Как обычно, разговоры тут же стихли и все прислушались, где тот остановится, какую команду даст и кому именно. Конвойный остановился у камеры, в которую только что вернулся Владимир, который очень удивился, что уже второй раз за этот день слышит свою фамилию. Подойдя к двери, Владимир отозвался, после чего услышал: "Вам передача, возьмите".
Стараясь не уронить содержимое, Владимир принял какой-то сверток, в котором оказались конфеты, чай, кофе, сигареты, полотенце и нехитрые туалетные принадлежности. Владимир, конечно, догадался, что это от нее, от его самой любимой, самой дорогой и родной Наты. Но как она узнала, где он находится? Об этом никто не знает. Его, наверное, уже потеряли те, с кем он общался ежедневно. Те, кому он нужен. Прижав полотенце к лицу, Владимир, молча, без слез, плакал. Так и сидел какое-то время. В камере, где до этого все разом о чем-то говорили, стояла полная тишина. Никто ее не нарушал. Оторвавшись от полотенца, которое, как казалось Владимиру, пахло Натой, он с благодарностью посмотрел на своих сокамерников. Они понимали его состояние.
Выложив все, что было в свертке, на нары, жестом предложил приступать к трапезе, тем более уже приближался час ужина и скоро принесут кипяток. Можно даже кофе сделать. Пусть растворимый, но как давно он его не пил. Отодвигая полотенце, Владимир обнаружил маленькую записку. Короткую. Всего несколько слов: "Любимый. Мы любим тебя. Держись. Мы верим, что ты не виноват ни в чем. Знаем, что скоро ты будешь с нами. Ждем тебя. И любим. Твои девочки". Чуть ниже дописано: "Я очень тебя люблю. Возвращайся скорее. Твоя Ната".
Ни Владимир, ни его сокамерники не обращали внимания на то, что небольшая горсточка кофе завернута в клочок порванной газеты, отчего не только конфеты, но и часть сигарет, ранее вытащенных из пачек, имела кофейный цвет. Удивляться чему-либо здесь не принято. Принимали так, как того требовали особые инструкции указанного выше того самого, неизвестного никому, большого начальника.
Сергей. Вор в законе
Жизнь сама по себе вместилище и блага и зла,
смотря по тому, во что вы сами превратили ее.
Контингент в камере, как уже говорилось, отличался разнообразием, и Владимир был здесь уже старожилом, как и Сергей, вор в законе, который сидел здесь более десяти дней. Тот ожидал перевода в СИЗО, а оттуда этапом на зону. Про него тоже как бы забыли. Но он пояснил Владимиру, что это вполне естественно, никаких "непоняток" нет. Он ждет свои следующие шесть за покушение на убийство, и уже соскучился по своим корешам, с которыми не так давно распрощался на зоне. Почему шесть? Да потому, что рецидив. Из своих не полных сорока пяти Сергей у хозяина на нарах двадцать лет, как тот выразился, чалился. По малолетке еще ходил. Три судимости – две из них серьезные. И все от звонка до звонка. Никогда сукой не был. Это четвертая. Владимир даже удивился, как однажды Сергей заговорил с ним и совсем неожиданно для него рассказал:
– Сам я с Алтая. Когда с малолетки вернулся, мне еще и восемнадцати не было. Все, думал, завяжу. Новую жизнь начну. Учиться даже хотел пойти. Но ничего не понимал, что кругом творится. Я, конечно, мало в чем разбирался и до этого, до этой самой перестройки. Но… что было тогда… понять не мог. На каждом углу валютой торговали так же свободно, как паленкой в ларьках. За это раньше на лесоповал посылали. Многого не мог понять из того, что делалось в стране, казалось, все вдруг с ума сошли. Торгаши, баулы, киоски. Идешь по улице, а по обе ее стороны сплошные базары. Товар прямо на асфальте лежит. С Китая все тащили тогда, куртки, кожу, пуховики. Бабы телом торговали так же свободно, как картошкой на базаре… да и о цене тут же, как на базаре, сговаривались.
Как сейчас помню, подхожу тогда к киоску, хотел газету купить с объявлениями. Надо же жить как-то. Работу искать. А там… газет нет. А вместо красавицы морда косоглазая торчит, улыбается. То ли китаец, то ли кореец. Спрашивает: "Сиво гаспадина надо?". Сразу растерялся, никогда господином не называли. Отступил на шаг, вверх посмотрел. Нет, все правильно, газеты, журналы.
Но не это удивило меня. За стеклом, в том самом киоске, игрушки детские. И знаешь, что рядом с ними было? Догадайся с одного раза. Пре-зер-ва-ти-вы. И это среди кукол! Понимаешь? Газету я так и не купил.
В общем, понял я, что в стране бардак какой-то. Какая там учеба? Какая работа? В кармане только справка об освобождении, и денег на пару пачек "Примы". Живот к спине настолько прилип, что штаны руками поддерживал. Куда идти? Отца я с детства не помнил, а мать, когда я тот срок мотал, куда-то на Украину укатила. В общем, помыкался какое-то время, пока вдруг одного друга детства не встретил. В школьные годы тот комсомольским вожаком был. Друзьями мы не были, так, учились в одной школе.
Так вот, – продолжал Сергей. – Слышу, как вроде окликнул кто меня. Да я его и не узнал сразу. Столько лет прошло. Тем более он немного старше меня был. Подходит ко мне, смеется, обнимает, как старого кореша. Откуда, что да как? Ну, в общем, рассказал ему, откуда я, да что, да как.
В ресторан меня затащил. Сначала я не хотел, ну куда мне в ресторан, в таком прикиде? Сам-то он в костюме, рубашке белоснежной. Там, за разговором, он и предложил в его бригаду пойти. Я сразу даже и не понял, что у него за бригада, потому и ответил, что в колонии учили кое-чему, специальность имею столяра-краснодеревщика. Но в строительстве я ни бум-бум. Долго он смеялся. Потом, хлопнув меня по плечу, пояснил кое-что.
Сначала по рынку работал. Работа не пыльная. Платили хорошо. Даже не помню, били мы тогда кого-нибудь? Так, по мелочи, больше своим видом пугали. Правда, были случаи, когда помахаться приходилось. Но редко. Ходили в основном тройками, а деньги торгаши сами, добровольно, отдавали. Тех, которые упирались, мы и не трогали. К ним тут же менты подходили и быстро сворачивали их торговлю. Я все это видел и понять не мог, кто на кого работает? Мы на ментов или менты на нас? Это уже потом, когда рынки делили и непонятки пошли, начался полный беспредел. Отморозки понятий не соблюдали и воров не уважали, палатки жгли, машины взрывали, мочили друг друга. Менты со всего имели свои доли…
Владимир, слушая эти внезапные откровения вора, не выдержал:
И, если не секрет, что дальше произошло?
А дальше, сукой оказался этот комсорг.
Видя недоумение Владимира, Сергей пояснил:
Погоняло было у него "комсорг", со школы еще приклеилось. Так и звали его Комсоргом. Менты крышевали тогда его. Потом они что-то не поделили между собой. В их непонятки мы не лезли. Были просто исполнителями. А за крышу платить надо, оказывается, не только наличными. Им ведь тоже раскрытки нужны были. Но тогда мы не знали этого, да и не вникали в их дела.
Сергей вновь неожиданно замолчал. Приподнявшись с нар, закурил и так же неожиданно продолжил:
Я к тому времени уже старшим в тройке был. Любил Комсорг всякие словечки из своей прошлой, школьно-комсомольской жизни вытаскивать. Может, ностальгия какая-то? Вот и называл таких, как я, звеньевыми, а бойцов своих – комсомольцами. Кстати, не поверишь, он постоянно комсомольский значок носил. Не такой, конечно, как когда-то носили комсомольцы, а сделанный, видать, по заказу. Золотой. Это у него вроде особого знака отличия. Хорошо, пионерских галстуков не заставлял нас носить, – улыбнувшись, продолжал Сергей. – Сидим как-то в кафешке, там же, на рынке. Уже и налог собрали, и деньги Комсоргу передали. Подходит ко мне армян, хозяин кафешки той, и шепчет, мол, там, на улице, тебя Комсорг ждет. Сказал, чтоб к нему вышел. Я, конечно, телку в сторону и на улицу.
Машину его сразу увидел. Подхожу к нему, мол, чего хотел? Работу сделали, с пацанами отдыхаем. Он только рукой махнул, чтоб в машину присел, где и говорит, что сегодня надо еще немного поработать.
Базара нет. Надо, значит надо. Что делать? – спрашиваю. Надо, говорит, к одному предпринимателю на хату подъехать, должок за ним. Пусть рассчитается.
А если…
А если нет – заставьте. И не забудьте счетчик ему включить.
Не знали мы тогда, что там нас ждали. Когда пришли к тому, тот упрямился недолго. Этот козел вывалил деньги на стол, берите, мол. Сразу и не поняли, что произошло. Как в голливудском фильме каком-то. Тогда, при задержании, менты застрелили одного. Двое нас осталось. Вместе тот срок и мотали. А уже когда на зоне были, маляву получили с воли, из которой узнали, что да как. Когда освободился, долго искал ту суку, с погоняло Комсорг. Найти так и не сумел. Свалил он с городка алтайского. Слышал, что сейчас он в этих краях где-то, и бизнес у него серьезный.
Так же противно шумел вентилятор, и с тем же ужасом временами напоминал о своем существовании унитаз. Сергей умолк. Владимир молча докурил сигарету и аккуратно затушил ее в железной банке, приспособленной для пепельницы. Заснуть долго не мог и просто лежал с закрытыми глазами. Владимир полагал, что Сергей спит, как вдруг вновь услышал его тихий голос:
Ты, Володя, нормальный мужик, с понятием, вижу. Если уйдешь на зону, в фаворе будешь. Думаешь, на зоне одна сволочь сидит? Нет. Там, на зоне, жить можно. Люди везде есть. А что, на свободе их нет, сволочей разных? Да кругом. А там… Ты весь на виду, и знаешь, кто есть кто. – О чем-то подумав, продолжил: – Но я думаю, что ты, Володя, выйдешь отсюда. Не верю, что такой мужик, как ты, позволит засадить себя. И не грузи себя тем, что, как ты говоришь, переступил черту закона. Тебя заставили это сделать. А почему? Потому что они, Володя, козлы! Помнишь, я говорил тебе, что не случайно тебя не тревожат и не вызывают на допросы? Потому что у них что-то там не получилось, и они тебе робу по размерам подбирают.
Подумав немного, так же тихо продолжил:
Ты правильно сделал, что в сознанку не пошел. В сознанку, Володя, можно идти только в исключительных случаях.
Спрятать что-то более серьезное, о чем пока не знают?
Не всегда. Но ты правильно мыслишь, Володя. Вот ты думаешь, что я конченый вор, даже убийца. В твоем понятии, если вор, значит, нет мне места там, в том обществе. – при этом Сергей кивнул головой в сторону носков, за которыми, как он полагал, была воля. – Да я сам не могу долго быть на этой самой воле, не могу быть в этом обществе. На зоне проще. Все на виду. Знаем, кто есть кто. Вор ты или сука? Вот кто тебя сюда прописал? И чем ты ответишь? Да ничем. Руки у тебя связаны. А у них, этих, есть все. И чихали они на этот твой закон, у них есть главное – власть! И пользуясь этим, они могут явиться без приглашения в твой дом. Причем на основании этих же сучьих законов. А ты можешь вот так же просто войти к ним? Нет, Володя, не можешь. Я это уже прошел. Потому ты сейчас здесь, а они там, на воле. А на зоне не так. Там с суками поступают по-нашему, правильному закону.
Ты не думай, Володя, что я тебя прописываю в свою хату. У тебя, в отличие от меня, другая, иная жизнь. Вот вспомни древнюю историю. Тот же Китай, Японию, например, где их императоры запрещали простым мужикам иметь при себе, как говорят сейчас менты, колюще-режущие предметы. Ну, сабли там разные, пики, ножи. Их ношение не разрешалось под угрозой смерти. Ну и отношение к тем мужикам, хотя и свободным вроде бы, было соответствующее, как к рабам. Их могли запросто убить, покалечить. И что придумали эти мужики? Да, правильно, кун-фу, ушу там разные, тхэквондом, карате и тому подобное. А для чего все это придумали? Чтобы, не имея при себе никакого холодного оружия, защищаться от этих сук. Ты понял, что я хочу тебе сказать?
И не грузи себя тем, что ты совершил, как говоришь, преступление. Как ты тогда сказал? – вдруг вспомнив, продолжил Сергей: – Что ты не вор в законе, а вор вне закона? Нормально сказано.
Тебя не просто подставили. Тебя красиво сделали, Володя. Вот как это правильно называется, причем намазали пальцы свои медом. А почему? Потому что у них, в отличие от нас, есть такая возможность. Они, применяя свою власть, используют этот самый закон как проститутку, и делают его как хотят. Потому что по-вя-за-ны друг с другом. Запомни, Володя, ворон ворону никогда глаз не выклюет. Эту истину еще моя покойная бабка говорила, – с улыбкой закончил Сергей.
***
Уже была глубокая ночь. Лежавшие рядом сокамерники, мерно сопя и временами негромко всхрапывая, спали глубоким сном. Кто-то из них во сне стонал. Кто-то, толкая спящего соседа, вскрикивал. Только двое, совсем, казалось бы, разные по жизни люди, тихим шепотом продолжали свой разговор. Тускло освещавшая это небольшое замкнутое пространство лампочка уже не раздражала, напротив, была очень кстати, так как позволяла лучше понимать друг друга
Так вот, Володя, – неожиданно продолжил Сергей, – из того, что тебе сегодня предъявили, понятно, лимона того уже нет. Забрали они себе эту халяву. А вместо натурального фрукта подсунули гнилой. Правильно понимаешь, Володя, – повернувшись вполоборота в сторону Владимира и угадав его чуть видимый кивок, продолжил Сергей.
Потягиваясь на нарах, Сергей закончил:
Я думаю, что прежнего дела нет. Закрыли его. А лимон вернуть надо, ой как надо, потому как красиво ты их развел. Расскажу пацанам, ржать будут. Вот только жаль, Володя, что ты этот лимон, в свою очередь… Это твой прокол. А взяв у тебя лимон, им уже, по большому счету, и не нужна была та доказуха. Соображаешь? И не слишком омрачай свою жизнь думами о смерти, всему свое время.
Под тихий шепот уже засыпающего Сергея, Владимир, проанализировав ситуацию, лишний раз убедился в том, что все так и произошло, как он и предполагал. Немного помолчав и посмотрев на спящих сокамерников, Владимир предложил Сергею покурить. Сергей, согласившись с предложением, в свою очередь предложил попить чайку – у него, в порядке исключения, у стены, рядом с его книгами, всегда стоял термос, ежедневно пополняемый конвоирами крутым кипятком. Ни разу за все эти дни Сергей никому не предлагал свой, как он говорил, чаек. По ночам заваривал его и, о чем-то своем думая, попивал этот чифирь, дымя при этом сигаретой. Да и вообще, Сергей впервые вдруг, вот так неожиданно, раскрылся перед Владимиром. Сергей был чем-то интересен Владимиру. К тому времени Владимир уже знал, что Сергей владеет двумя иностранными языками. Любопытства ради как-то спросил, где тот учился, на что Сергей, усмехаясь, ответил, что учился на специальных, ускоренных курсах, где год за два идет. А вот сейчас, когда вновь вернется на зону, займется еще одним языком, итальянским. Говорят, он очень трудный, но Сергей выразил надежду, что за отведенные ему годы одолеет и этот язык.
На удивление Сергей был очень интересным собеседником. Увлекается он не только йогой, как изначально считал Владимир. А его книги мог осилить далеко не каждый человек, даже с соответствующим образованием. Владимир заметил среди них даже Фрейда, Ильина и Флоренского.
Пока Сергей заваривал свой чифирь, Владимир, легко спрыгнув с нар, успел несколько раз присесть и встать, вытягивая при этом затекшие руки, чтобы размять мышцы. Высыпав остатки растворимого кофе в кружку, вновь присел на нары. Его место занял Сергей, который не приседал, а в отличие от Владимира выкидывал ноги, чуть не касаясь ими лампочки, после чего присел рядом с Владимиром и закурил.
Допивая кофе, Владимир поймал себя на мысли, что очень хотел задать Сергею какой-то вопрос. Но какой именно, он уже не помнил.
Лишь сейчас Владимир обратил внимания на то, что его место было рядом с Сергеем. Это получилось вроде бы само по себе. И какой знак ему в очередной раз подала Вселенная? Хоть и общие деревянные нары, а оказывается, и здесь существуют свои особые привилегии. Самая большая привилегия – у стены, там создается некое подобие подиума, куда можно положить свои личные вещи, включая сигареты, чай, конфеты и даже книги.
Испытание бедой. Весточка с воли
Посеявший зерно, виноград соберет.
Еще не был окончен завтрак, когда, несмотря на оживленную беседу не так давно разбуженных началом нового дня сокамерников, все как по команде вдруг разом прекратили есть и с немым вопросом уставились на дверь. Они услышали четкие шаги выводного, приближающиеся к их камере. А поскольку по времени как бы еще рано было возвращать посуду, все сейчас ждали одного… кого именно? с вещами либо без них? И хотя все прекрасно понимали, что рано или поздно всех коснется эта команда – у каждого невольника в предчувствии этого момента сжималось сердце, после чего был всеобщий облегченный вздох тех, кого эта команда не касалась. Теперь уже с облегчением и в то же время с сочувствием, подбадривая того, кого конвоир выводил из камеры, они искренне желали удачи, которая не менее нужна была и тем, кто оставался здесь ждать своего часа.
Удивлению Владимира не было конца, когда конвоир, назвав его, приказал подойти к открывшемуся окошечку. Даже нагнувшись к нему, Владимир не мог видеть того, кто там, за дверью. Он увидел только кисть руки, которая передала ему что-то. Окошко тут же захлопнулось. Те же четкие шаги быстро удалились от их камеры.
Какое-то время в камере стояла тишина. Все правильно понимали, что Владимиру что-то передали, как понимали и то, что это, выражаясь их словами, какая-то "малява" с воли, от чего Владимир поднялся в глазах сокамерников сразу на ступень. Сейчас об этом Владимир как-то не подумал. Уже позже, анализируя все, Владимир вспомнит и об этом случае.
Владимир даже не обратил внимания на то, что так же, словно ничего и не произошло, его сокамерники продолжали прерванную беседу, доедали не доеденное и допивали не допитый ими утренний чай. Никто и не спрашивал, что именно передали Владимиру. Не принято это здесь. Делали вид, что ничего особенного и не произошло. Не их это дело.
Развернув маленькую, плотно свернутую в трубочку, похожую на спичку записку, Владимир понял, что это весточка от Барона, которую не спеша развернул и так же, не спеша, несколько раз прочитал. Цезарь писал, что дело, которое шьют Владимиру, сфабриковано. Об этом поведал ему один хороший человек. Спрашивал, что он может для него сделать? Перечитав уже в какой раз записку, Владимир закурил, после чего поднес к ней спичку. Она, ярко вспыхнув, через мгновение превратилась в пепел, и уже, плавно кружась, этот пепел медленно опустился в унитаз.