Туман перед глазами то сгущался, то рассеивался. Он отгонял его, мотая головой как лошадь. Точнее, ему казалось, что он мотает головой. На самом деле он усиленно моргал и дергал бровями. Белесая пелена перед глазами то сгущалась, то рассеивалась. Ему было хорошо. Холода он не чувствовал. Он лежал на земле, и холод остановил кровотечение.
Шишкову до слез захотелось калины. Он представил на губах ее терпкий, горько-кислый вкус, и пересохший рот наполнился слюной. Вот если бы немного приподняться и дотянуться рукой до ветки.
Он тяжело застонал и, сделав невероятное усилие, пошевелил рукой. Другая рука не слушалась, висела как плеть. Он смотрел на нее и не чувствовал ее частью себя, словно рука была чужеродным телом, протезом, не имеющим к нему никакого отношения.
Шишков попытался сесть. Он страшно закряхтел и перекатился на бок. Прямо перед собой увидел на земле красное пятно. Кровь. Это его кровь. Уже подсохла, впиталась в землю. Словно пролили свекольник. Красное… При мысли, что он лежал в луже собственной крови, Шишкову стало нехорошо. Его затошнило. Он закрыл глаза.
Полежал так некоторое время, собираясь с силами.
– Э нет! – сказал он вслух самому себе. – Нет! Спать я не буду.
Стоило закрыть глаза и замереть, как голова отрывалась от тела и улетала, а в груди просыпался щемящий восторг падения.
– Э нет!
Он открыл глаза. Вытянул перед собой здоровую руку и попытался привстать, опираясь одновременно на руку и на колени. К его огромной радости, ему это удалось. Он приподнялся на четвереньках. В глазах потемнело, запрыгали в воздухе зеленые искры, но постепенно все прошло.
Шишков поднял голову и увидел перед собой ветку. Теперь нужно, сохраняя равновесие, переместить центр тяжести на колени, а здоровой рукой попытаться ухватиться за ветку. Он сконцентрировал все свое внимание. В голову пришло забытое ощущение: как в армии перед зачетным броском гранаты. Точно так же волновался, стоя на коленях внутри окопа. Вот сейчас ему дадут отмашку, и он должен будет правильно повторить все, чему учили. Тот же запах сырой земли и ветра, то же ошалелое, тягостное состояние…
Шишков со стоном перевалился на колени и ухватился рукой за ветви калины. И тут же, потеряв равновесие, повис на них. Куст захрустел, прогнулся, но выдержал тяжесть его тела. Стоя на коленях, хватаясь здоровой рукой за ветви и боясь отпустить, Шишков губами срывал ягоды, чуть сладковатые, оставляющие во рту горькое послевкусие. Жажда не перестала мучить, но слегка притупилась. Он устал от напряжения. Колени его задрожали. Он чувствовал, что не может больше стоять, что сползает вниз, выпуская из пальцев спасительные ветки.
Он сел на землю и увидел метрах в трех от себя два горящих глаза, неподвижно уставившихся на него. Собака напряженно всматривалась в человека. Ноздри ее, чуявшие запах крови, нервно вздрагивали, хвост поджат между задних лап – верный признак испуга.
Шишков только теперь понял, что сгущаются сумерки, когда увидел хищный отблеск уходящего солнца в глазах домашнего пса. Что он был домашний, не возникало сомнения: на беспородном тузике был одет ременный ошейник с кольцом для цепи.
– Значит, спустили с цепи побегать, – шевельнулась мысль. – Значит, дом рядом. Люди…
Шишков сложил губы, пытаясь посвистеть, но у него ничего не вышло. Зато собака еще сильнее насторожилась и зарычала, обнажив белые острые клыки.
– Шарик! Эй, Тузик! Снежок! Рекс! Лесси! Как же тебя?.. Полкан! – делая попытку вызвать у пса доверие, Шишков перебирал все собачьи клички, которые приходили в голову.
Пес залаял, с недоверием и страхом глядя на человека, сидящего на земле и пахнущего не так, как пахнут хорошие люди.
Шишков почувствовал себя беспомощнее младенца. Нет ощущения невыносимее, чем то, когда на тебя бешено лает чужой, незнакомый пес. Слова до собаки не доходят. Самый добродушный человек в такой ситуации теряется и чувствует себя словно застигнутый врасплох вор. Шишков поискал глазами палку, но ничего подходящего не увидел, кроме сухих листьев, рваного целлофана, бумаги и всякого придорожного мусора.
– Песик, песик, фьють-фьють! – предпринял он очередную бесплодную попытку примириться с животным, даже прищелкнул пальцами, подзывая пса, но, кажется, это вызвало у собаки новую вспышку ярости.
Боясь слишком приближаться к человеку, пес тем не менее не уходил, а лаял, припадая к земле, то бросаясь вперед, то отодвигаясь назад. Шишков с тоской заметил, что с каждым новым броском пес оказывается к нему все ближе…
"Вцепится в горло… Загрызет… Помесь овчарки… Клыки какие…"
– Питер, ко мне! – раздался спасительный голос. – Питер, кому говорю! К ноге! Молчать!
Спасителю было лет десять. Он вышел из-за деревьев, помахивая ремнем поводка, и остановился, с опаской издали глядя на человека.
Шишков взмахнул рукой.
– Эй, мальчик! – Голос его захрипел, как у пьяного.
Боясь, что его и примут за пьяного, Шишков торопливо крикнул:
– Помоги мне! Помоги мне подняться, пожалуйста! Я не могу встать.
Последние слова он произнес еле слышно, потеряв в крике слишком много сил.
– Питер вас укусил? – не подходя близко, спросил мальчик.
– Нет. Он хороший пес… Мне плохо. Я ранен…
– Дурак он, а не хороший пес, – взрослым басом, по-хозяйски ответил мальчишка, ударяя пса кончиком поводка по морде. – За курами гоняется. Как спустишь с поводка, так и бегай за ним.
Питер безропотно снес шлепок хозяина. Теперь он не казался таким ужасным, хотя все еще порыкивал в сторону Шишкова.
Мальчишка подошел ближе. Увидел, что на человеке кровь, и замер на месте как вкопанный:
– Ой!
– Не бойся, – простонал Шишков. – Я не бандит. Меня бандиты ранили. Я водитель…
Больше он не мог объяснять. Не хватало сил. Он понял – бесполезно. Сейчас мальчишка испугается и убежит. Спасибо, если догадается позвать взрослых… А если нет?
– Помоги мне!
Но мальчишка без лишних колебаний подошел и подставил плечо.
– Хватайся, – переходя на "ты", панибратски предложил он Шишкову. – Тьфу ты, кровищи-то сколько из тебя натекло. Как из кабана!
Не обижаясь на "кабана", Шишков навалился на мальчишку всей тяжестью. Парень помог ему подняться. Едва передвигая ногами, Шишков медленно пошел по тропинке.
– А у тебя пистолет есть? – осведомился мальчишка деловито. – В тебя из чего стреляли? Да не наваливайся ты так! Тяжеленный… А у моего отца есть ружье. Он мне раз дал стрельнуть по банкам, так я чуть не оглох. А у вас тут что, разборка была?.. А мы раз с пацанами одного покойника в Оке выловили летом, тоже милиция приезжала. Он уже весь гнилой был… А тебя из-за чего хотели подстрелить? На бабки проставил небось, а?
Шишков почувствовал прилив слабости. От голоса мальчишки у него звенело в ушах.
– Постой, дай отдышаться, – попросил он.
Пока он стоял, прислонившись к дереву, мальчишка осматривал его со всех сторон, как мумию в музее, считая дырки на одежде.
– М-да, классно они в тебя стрельнули, – одобрительно сказал он, ковыряя пальцем дыру на его куртке. – Прямо в сердце метил. Болит?
– Пить хочу, – невпопад ответил Шишков.
– Понятное дело, столько крови потерял. Тебя в руку ранили. И тут еще одна дырка, смотри… Кажись, пуля насквозь прошла. Эх, жалко, уже темно, надо будет завтра пулю поискать. Наверное, там где-то должна валяться. А их сколько рыл было?
– Много.
– А ты чего один? Или тебя братаны помирать оставили?
Шишков сжал зубы, чтобы не послать засранца к такой-то матери.
Пацан, не говоря ни слова, неожиданно расстегнул на Шишкове куртку и полез рукой во внутренний карман.
– А! – радостно завопил он, нащупав там что-то.
Наверное, именно таким тоном Архимед выкрикнул свою знаменитую "Эврику".
– Я думаю!..
Мальчишка вытащил руку из кармана.
– Я думаю, чей-то ты живой?.. А вон оно что!
Он разжал ладонь.
Шишков посмотрел на его ладонь. Он чувствовал себя слишком обессиленным, чтобы бурно проявлять эмоции, и все же его сердце застучало сильнее. На ладони мальчишка держал пробитые серебряные карманные часы – довоенные, отцовские, которые Шишков с осени собирался отнести в починку, да так и не собрался и напрочь забыл, куда их сунул.
Пробив крышку и сломав весь механизм, в часах застряла пуля, предназначенная ему.
– Мощно! – одобрил мальчишка. – Отдашь на память?
Шишкову стало жаль часов, и в то же мгновение самому стало смешно: только что мог сыграть в ящик, а теперь – жилиться из-за часов?!
Ну пускай старые, почти фамильные, наследственные, отцовские… А пацан ему жизнь спасает.
– Держи, – согласился Шишков.
Глаза мальчишки блеснули задорным огнем. Красный от счастья, он засунул подарок поглубже под одежду.
– Спасибо, – сказал он, как вполне нормальный ребенок. – Я их хранить буду, правда.
– Храни.
Стемнело, когда они добрались до дома, обнесенного покосившимся штакетником.
– Ты на меня опирайся, не бойся. Соседи думают, что я пьяного папашу домой веду, – успокоил Шишкова пацан.
– У тебя телефон дома есть?
– Есть. Ты посиди тут. Тебе чего сначала, телефон или попить?
– Пить!!!
Мальчишка сгрузил Шишкова на лавку в сенях и исчез за дверью. Появился с ковшом воды, сунул в дрожащие руки раненого и, пока Шишков жадно пил, сбегал за раздолбанным телефонным аппаратом, за которым тянулся длинный шнур.
– Звони!
Шишков вынул из карману бумажку, которую дал ему Юрий Гордеев, и дрожащими руками, не попадая пальцем в отверстия телефонного диска, набрал номер Александра Турецкого.
Эпилог
Вот сижу я в неком бетонном подобии могилы, и мне в принципе не так плохо, как может показаться. Прохладно, конечно, темно, мокро, за плечами короткая, но насыщенная жизнь, впереди полная неизвестность… Что там задумали в отношении меня братки, которым не удалось взорвать машину, покрыто мраком. Но я пока что жив, а это главное. В сущности, что может быть важнее? Значит, не все еще потеряно, значит, есть надежда.
Надежда-то есть, но уж очень она призрачная. Судя по тому, что меня привезли сюда совершенно открыто, планы бандитов угадать не составляло особого труда. Подержат-подержат меня в этом подвальчике, а потом и в расход пустят. Привезли-то меня сюда только потому, что взрыв не удался. Значит, у меня, во-первых, нет никаких шансов выжить и, во-вторых, нет возможности откупиться от бандитов или даже просто потянуть время. Короче говоря, если посмотреть правде в глаза, скорее всего, именно тут, в шикарной усадьбе братьев Трофимовых, и будет поставлена жирная точка в конце жизни Юрия Петровича Гордеева.
Что-что, а трезво оценивать свои шансы я всегда умел. Так, с этим все ясно. Но ведь пока я жив, можно предпринимать какие-то шаги к спасению. Не только "можно", но и "нужно". Просто необходимо!
Я осмотрел помещение, в которое меня запихали бандиты. Маленький погреб, не больше пяти-шести квадратных метров. Потолок низкий, покатый, уходящий вниз. В дальнем углу погреба он почти соединяется с полом. Над дверью тускло горит маломощная лампочка. Короче говоря, обычный деревенский погреб, в котором хранят соленья и варенья.
Однако ясно, что братья Трофимовы зимними заготовками свою жизнь не обременяли. У них множество других дел. Поэтому никаких стеклянных банок в погребе не было. Вообще он был почти пуст. Зато в углу я обнаружил кучу лежалого хлама. Так, осмотром займемся позже, сейчас нужно установить, есть ли у меня шанс как-нибудь совладать с дверью в погреб. Ясно, что это единственный выход. Конечно, можно сделать подкоп, но для этого я должен располагать временем. Месяцев шесть, если учесть то, что бетон, которым был залит пол погреба, мне придется буравить ключом от квартиры – единственным мало-мальски подходящим инструментом, которым я в данный момент располагал. А так как у меня имелись большие сомнения, что бандиты будут так любезны и дадут мне полгода на эксперименты в стиле графа Монте-Кристо, я решил сконцентрировать свое внимание именно на двери.
Она, как водится, оказалась металлической. Это существенно снижало мои шансы… Дверь была заперта снаружи на висячий замок. Мне удалось найти маленькую щелочку и разглядеть толстую дужку замка, вставленную в мощные железные петли. Ну вот и ответ. Нет ни малейшего шанса выбраться отсюда без посторонней помощи. Остается только сидеть и наподобие теленка, предназначенного на убой, ждать смерти. Грустно это как-то… Грустно и неинтересно.
Так как ничего другого не оставалось, я решил порыться в куче хлама, которую обнаружил в углу погреба. Какое-никакое занятие. Когда еще у бандитов до меня руки дойдут! Надо же мне как-то убить время до того момента, когда бандитская пуля оборвет мою жизнь… Бррр… Лучше не думать об этом.
Я подошел к куче барахла и сел прямо на бетонный пол. Если жить мне осталось недолго, то заботиться о здоровье незачем. Так, посмотрим, что тут имеется… Несколько промасленных тряпок. Поломанная пластмассовая крышка от унитаза. Два закопченных чайника. Можно использовать как метательное орудие, когда в погреб войдут бандиты. Только вряд ли эти чайники намного продлят мою жизнь…
Рубанок без ножа… Совершенно бесполезная вещь. Огарок свечи… Говорят, раньше, когда свечи делались из натурального воска, арестанты спасались от голодной смерти, поедая свечные огарки. Думаю, мне это не грозит, тем более парафин навряд ли способен утолить голод.
Так, посмотрим, что тут еще имеется… Осколки посуды, разбитый радиоприемник, расплющенный тюбик из-под зубной пасты, треугольная фанерная дека от балалайки. Интересно, это Трофимовы музицируют?
На полу осталась совсем какая-то мелочь типа старых обрывков бумаги, пустых спичечных коробков и просто пыли. Я разочарованно провел ладонью по горке мусора.
И тут мои пальцы нащупали какой-то длинный предмет. Я ухватил его и извлек из пыли довольно приличных размеров кусок ножовочного полотна!
Так ведь это мечта арестанта! В свое время, для того чтобы передать узнику такую пилку, прибегали к самым разным ухищрениям. А тут – на тебе, Гордеев, пользуйся на здоровье. Вот уж поистине подарок судьбы!
Я отряхнул полотно от пыли и осмотрел зубцы. Почти новое. Ну что ж, если уж у меня в руках нежданно-негаданно оказался такой замечательный инструмент, грех им не воспользоваться.
Сначала я очистил полотно промасленной тряпкой. Затем тщательно протер парафином. Вот теперь можно приступать к действию.
Я поднялся по лесенке и просунул пилку в щель между дверью и косяком. Зазор был довольно большим, поэтому тонкое полотно легко прошло в зазор. Судьба, очевидно, подумала-подумала да и решила подарить тебе еще один шанс на спасение. Попробуем… Я подсунул пилку под дужку замка, чтобы не так заметен был пропил, и принялся пилить.
Нельзя сказать, что работа продвигалась быстро – замок, судя по всему, оказался почти амбарным. Но желание выбраться из тесного подвала подстегивало, и я водил пилкой с энергией опытного слесаря. Вскоре, несмотря на прохладную погоду, я взмок и пришлось сбросить куртку.
Мне повезло еще и в том, что погреб, куда меня посадили, оказался на задворках. Судя по всему, тут никто не ходил. Поэтому я мог беспрепятственно шуметь.
Единственное, чего я боялся, это что милосердные бандиты решат посмотреть, как там я, или принесут поесть… Тогда горка блестящих металлических опилок на пороге подвала сразу выдаст мои намерения.
Но, как известно, волков бояться – в лес не ходить. Я продолжал водить пилкой, подстегивая себя сакраментальным: "Пилите, Шура, пилите!"
Не прошло и полутора часов, как я почувствовал, что вот-вот дужка разломится пополам… Это был, что и говорить, ответственный момент. Вытерев пот со лба, я совершил еще несколько возвратно-поступательных движений, замок лязгнул и, сорвавшись с петель, глухо брякнулся о землю.
Я приоткрыл дверь. Как это приятно дышать свежим воздухом свободы после того, как уже практически распрощался с жизнью… Однако терять бдительность не следовало. Я зашел за угол дома и, прижимаясь к стеночке, зорко следя за окрестностями, двинулся к дальнему торцу строения. План мой был прост – как можно дальше уйти от дома, а там перемахнуть через забор и, поймав попутку, уехать в Москву.
Осторожно дойдя до угла дома, я обмер. Рядом со мной послышались шаги. Конечно же это обитатели дома, бандиты. Сейчас они заметят меня и… Все усилия насмарку. Фортуна, судя по всему, решила сделать финт ушами и снова повернуться ко мне задом…
Я замер и вжался в стену. Укрыться было негде, а если побежать, то бандиты, безусловно будут стрелять. Выхода не оставалось.
Шаги приближались. И вот из-за угла показался человек. Я попрощался с жизнью. Кажется, в эту минуту перед мысленным взором, как это водится, промелькнули наиболее важные события моей короткой жизни…
Вы никогда не поверите, кто вышел из-за угла. Это был Александр Борисович Турецкий.
– Ну что, Юра, – сказал Турецкий после того как я отошел от первого шока и присоединился к оперативно-следственной бригаде, которую привез с собой Александр Борисович, – все вроде заканчивается нормально. Трофимовых и их бригаду мы арестовали. Хорошо, Шишков сохранил мой номер телефона. А то бы не поспели…
И он выразительно посмотрел на меня. Разумеется, если бы Турецкий "не поспел", то более всего это отразилось бы на моем земном существовании, проще говоря, жизни.
Мы ехали в Москву по мокрой дороге. Александр Борисович, как всегда, очень аккуратно вел машину и насвистывал какой-то веселый мотивчик.
– Шишкова мы отправили в больницу, – вдруг сказал он, – состояние довольно тяжелое. А вот жена его, Наталья, сидит в моем кабинете.
Он выдержал паузу и весело подмигнул:
– Тебя, Юра, дожидается…
…После этой истории, как мне стало известно, прокурора Бутусова тихо "убрали" и он вообще исчез из города вместе с семьей. Убийц директора таксопарка так и не нашли…
А Виктора Шишкова оправдали – мне удалось доказать, что действовал он в пределах необходимой обороны. Как-то раз мы встретились – спустя несколько месяцев. Он был без настроения. После того как братьев Трофимовых осудили и отправили в места не столь отдаленные, власть в таксопарке захватила банда Саламбека. Мечты о том, чтобы водители сами управляли таксопарком, так и остались мечтами…
– Хрен редьки не слаще, – подытожил Виктор.
Меня так и подмывало спросить о Наташе. Но удержался. Может, это и к лучшему…