26 октября
На вопрос, где находился гражданин Симиренко в десять часов утра 18 октября, Турецкому смог ответить Ватолин. Он приехал уже после визита врача, который, третий раз обследовав Турецкого, поневоле пришел к выводу, что двойной перелом носа в сочетании с сотрясением мозга не является непоправимым ущербом для Генеральной прокуратуры. Рассерженный маловменяемым пациентом, доктор ушел, провожаемый растерянной Ириной Генриховной, последними его словами, долетевшими до уха Турецкого, были: "Да живите как знаете, если вообще выживете!"
После этого Турецкий необыкновенно взбодрился, потребовал кофе и решил даже предпринять вылазку во двор. Супруга справедливо полагала, что он напугает старушек у подъезда своими фингалами, которые превратились уже в нечто неописуемо разноцветное и которые дочка теперь называла "волшебными фонарями". Повязка на носу пока что тоже оставалась. Однако Турецкий был уже неудержим.
Во дворе Ватолин Турецкого и застал. Следователь в старых джинсах и ветровке осторожно прохаживался вокруг детской площадки, испытывая себя на прочность, пространство – на доступность. В зубах у Турецкого торчала сигарета, в желудке булькал кофе, птички, правда, не пели и вокруг была не весна, а совсем даже наоборот, но все равно жизнь удалась и сулила еще много чего хорошего. Вот так мы только и бываем счастливы, посетила Турецкого нехитрая мысль, – отнимут все, что могут отнять, или хотя бы покажут только, что могут это сделать, пригрозят, а потом вернут самую малость – и все, больше ничего уже и не надо.
Обычно непроницаемый Ватолин, увидев следователя, тоже заулыбался. Они присели.
– Ну как оно? – спросил Георгий Иванович.
– Живу, – ответил Турецкий, пожимая ему руку, и этим было сказано все, и в этом рукопожатии тоже было все – благодарность за помощь в нужную минуту и радость встречи с соратником.
– Давай на "ты", – предложил Ватолин. – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Хочешь – верь, хочешь – обижайся, но то, что ты там в ту минуту оказался, – большая удача для нас. Этого типа, Симиренко, видно, жадность сгубила – посчитал, наверно, что прошлый раз мало вынес. Он же не знал, бедолага, что ты распорядился все из квартиры Ракитского вывезти.
– Погоди, погоди. – Турецкий даже притушил сигарету. – Я еще так быстро соображать не могу. Ты уверен, что он там уже бывал?
Ватолин пожал плечами.
– Дактилоскопическую экспертизу твои работники проводили, не наши, так что я не знаю, находили ли какие пальчики дома у Ракитского…
– Нет, не находили, – прервал Турецкий, – в том-то все и дело, у нас прямых улик нет никаких. И свидетелей тоже нет. Почем мы знаем, что этот Симиренко – убийца?
– Наверняка не знаем, у трупа, как говорится, не спросишь, но его видели утром на Арбате, он там сигареты покупал – прямо на улице, в табачном киоске, продавец запомнил. У этого типа мелочи не было, и он пошел, доллары разменял. Одет он был в кожаную куртку и джинсы. Точно так же, как и во время нападения на тебя. Когда он покупал сигареты, было примерно без четверти десять, то есть за пятнадцать – двадцать минут до убийства.
– Мало ли кто когда на Арбате сигареты покупал? – фыркнул Турецкий, хотя внутренне затрепетал: неужели действительно сам убивец к ним в руки попал?! – Я там сам тонну никотина выкурил.
– Ну а ключ? – возразил Ватолин. – А ключ от замка "дибл", дубликат, снятый с ключа Ольги, – это не улика, что ли? Ну косвенная, конечно. Но ведь… Как иначе еще это все расшифровать? Откуда второй ключ? Вернее, третий?
– Но ведь им же так и не воспользовались.
– Не воспользовались? – Ватолин слегка изменил тональность, что в переводе на общечеловеческие жесты означало, что он выпучил глаза.
– Представь себе, есть заключение экспертизы. Вот это мне и покоя не дает.
– Да… Ну… ты, Саша, все-таки на ключе не зацикливайся, поймаешь кого надо, он тебе сам все объяснит.
– Это я понимаю… Георгий, а ты раньше знал о том, что существует второй ключ? – поинтересовался Турецкий. – Я в том плане, что Ракитский это не скрывал вообще? Мог кто-то посторонний эту ситуацию вычислить?
– Почему нет? Я, например, знал о втором ключе, потому что помогал ему Ольгу перевозить, когда у нее воспаление легких было, к нему домой. Если не ошибаюсь, примерно год назад, тоже осенью. Тогда он и решил, что надо второй ключ сделать. При мне, помню, Запискину, Ивану Христофоровичу, позвонил.
– А от Запискина утечки быть не могло? – наседал Турецкий. – Не мог он еще один дубликат налево сделать?
Ватолин улыбнулся.
– Ты с этим стариком не был знаком, да?
– Только слышал.
– Нет, Запискин – это была банковская гарантия. Тут в другом дело. Ключ столько времени у Ольги дома валялся, что могло все что угодно произойти. Весь фокус в том, что тот, кто с него дубль сделал, должен был знать, что за квартиру этот ключ открывает и что в ней хранится. Я прав?
Турецкий только сокрушенно головой кивнул. Потом пересилил себя, все-таки спросил:
– Скажи, только честно, у вас ведется следствие?
– Конечно, – вздохнул Ватолин. – А зачем иначе я бы продавцом сигаретами интересовался? Но ты не переживай, по-моему, наше следствие – это просто понты. Когда директор ДИСа узнал, что президент распорядился передать дело в прокуратуру, было проведено совещание, на которое пригласили ветеранов разведки, всего около двадцати человек. Что-то вроде совета старейшин. Который, разумеется, ничего не решает. Но для пущей коллегиальности директор пожелал выслушать их мнение. Ветераны сказали, что не хрен совать наш длинный нос туда, куда президент не велел. Директор правильно понял этот ответ, он вежливо выпроводил ветеранов и тут же распорядился создать следственную группу. Которую возглавил… я.
Турецкий изумленно посмотрел на собеседника.
– Ну да, – сказал Ватолин, – а ты как думал? В нашем ведомстве не щепетильничают. Если кто-то близко знал объект, тем лучше, по этой самой причине его не отстраняют от дела, а, напротив, засовывают в самую середину. Только вот сегодня утром я написал рапорт с просьбой разрешить мне передать все имеющиеся материалы в Генеральную прокуратуру.
Турецкий только руками развел. Это вообще было идеально – иметь такого союзника. Пожалуй, стоило получить по голове, чтобы все так удачно сложилось.
– Но почему ты это сделал, можешь объяснить?
– Потому что картина, которую утащили, никакой не Ян Соколовский, а что-то гораздо более ценное. И не смотри так на меня, я не знаю, что именно, но, когда мне это дело поручали, директор сказал, что пристрастие Ракитского к живописи было давно известно и на это смотрели сквозь пальцы. Во-первых, потому что контрабанда, которую он привозил, значила гораздо меньше той пользы, которую он приносил. А во-вторых, потому что картины Ракитский ввозил в страну, а не вывозил из нее! Ты спрашиваешь, Саша, почему я решил закрыть дело? Потому что я убежден, что это было ограбление. Тщательно спланированное, выверенное, хотя и не без последующих проколов, но – ограбление, элементарное ограбление. А раз так, то тут нужна сноровка уголовного розыска. А Грязнов за твоей спиной ни с кем работать по этому делу не станет. Я прав?
Турецкий кивнул с облегчением. Теперь, по крайней мере, в спину никто дышать не станет.
– Я, собственно, и искал тебя затем, – продолжил Ватолин, – чтобы об этом сказать наконец. Позвонил твоему Федоренко, он, правда, тот еще боец, телефон мне твой сотовый дать отказался, сказал, что ты обычно его все равно отключаешь, когда со свидетелями общаешься. Тут уж несложно было предположить, что ты к Андрееву поехал. Ну я насел на него, но он не подтвердил, тогда тем более в этом уверился и следом рванул: врать не стану, никакого предчувствия особенного у меня не было, просто хотелось поскорее по душам поговорить. Но, видишь, пришлось этот разговор отложить немного.
– Все равно очень кстати приехал, – сказал Турецкий. Он даже засмеялся, хотя это было и немного больно, потом объяснил причину своего веселья: – Я, знаешь ли, думал, что только в кино преступники возвращаются на место преступления. Повезло нам, что этот идиот вернулся. Хотя все-таки я совершенно не уверен, что это он убийца. Он ведь вполне мог быть одним из членов команды, которого обделили при разделе добычи, верно? Допустим, он разозлился и, имея ключ, пошел обратно, чтобы еще чем-то поживиться. Может такое быть?
Ватолин с сомнением покачал головой:
– За три дня картину, если это что-то серьезное и очень дорогое, конечно, не продать.
– Ну а если был специальный заказ? – предположил Турецкий. – Если был некий коллекционер-заказчик, пожелавший ее заполучить? В таком случае она может быть передана ему немедленно.
– В свое время, – сказал Ватолин, – у нас был создан отдел, занимавшийся среди прочих проблем теми, что были связаны с материальными ценностями из области культуры и искусства. Догадываешься, кто его создал?
– Ракитский?
Ватолин кивнул.
– Я думаю, что можно существенно сократить поиск, если мы перегруппируем силы. Почему бы тебе не поручить мне этим заняться? Вы же все равно с Грязновым сейчас начнете озерскую группировку копать? Ты можешь мне сказать, что это была за картина?
Турецкий не колебался ни секунды:
– Левитан. "Вечер в Поленове". – Ему даже было любопытно, какое впечатление это произведет на Ватолина.
Тот, однако, просто кивнул, очевидно, от Ракитского он вполне мог такое ожидать.
– Но это догадка, – объяснил Турецкий. – Просто догадка, хотя я в ней и убежден, но она пока что ничем не подкреплена. Может, твои эксперты ее заодно и подтвердят?
– Каким образом? – усмехнулся Ватолин. – У нас нет даже ее фотографии. Разве что после того, как саму картину найдем.
– Секундочку, – заволновался Турецкий. – Картина вместе со всем прочим имуществом была привезена из Германии! У меня есть свидетель.
– Кто? Сосед? Это просто слова. Ракитский мог так ему сказать, но совсем не значит, что так оно и было. Может, она и не пересекала границу.
– Но проверить-то можно, – настаивал Турецкий, – наверняка остались какие-то документы.
– Ракитский был в ГДР как дипломат высокого ранга. Имущество дипломатов никоим образом не досматривалось.
– Черт! Но может быть, все равно существуют какие-то списки…
– Ладно, проверю, – кивнул Ватолин.
– Георгий, а если бы ты продолжал свое автономное расследование, что бы ты сейчас стал делать?
– Обычные оперативные мероприятия и аналитическая работа. Теперь надо раскручивать Симиренко – связи, контакты, родственников, куда картину дел. Ну и заодно понять, какая тут связь с Ольгой, точнее, с ее хахалем. Я прав?
Турецкий кивнул: все было верно. Ватолин формулировал просто сейчас гораздо быстрее, чем Турецкий думал своей нездоровой еще головой.
– А ты чем займешься?
– Отосплюсь.
– Тоже дело. – Ватолин похлопал его по плечу.
Про имеющуюся информацию насчет коллекционера, некогда приезжавшего к Ракитскому, чтобы сторговаться насчет картины иранского художника, Турецкий не сказал Георгию Ивановичу, отчасти чтобы оставить хоть что-то про запас для Генпрокуратуры, отчасти – просто поленился.
28 октября
К вечеру этого дня Грязнову, который с его возможностями мог найти в Москве любого добропорядочного гражданина за считанные минуты, так и не удалось разыскать знаменитую коллекционершу и галеристку. Он гонялся за ней с одной выставки на другую, с одной презентации на следующую, побывал на двух показах мод, на выставке сантехнического дизайна, которая поразила его воображение японским компьютеризированным унитазом, а еще Вячеслав Иванович съездил в мастерские к шести (6!) художникам, потому что, по самым оперативным сведениям, госпожа Шустерман должна была с ними встречаться и покупать у них работы. Самое поразительное, что все это было правдой или почти правдой: Шустерман, как правило, уезжала за несколько минут до приезда Грязнова и успевала купить у художников обещанные картины, в редких случаях она переносила свой визит на несколько часов вперед, и у Грязнова, который был на непрерывной связи с ее личным секретарем (он по городу вообще не передвигался, а безвылазно сидел в галерее "Третий глаз" на Волхонке), уже голова шла кругом. У самой Шустерман телефон был или занят, или "недоступен, попробуйте перезвонить позднее, Би-лайн". В половине второго ночи Грязнов проверил свой пульс и решил, что пора остановиться, просьбу Турецкого найти загадочного посетителя Ракитского за двадцать четыре часа он все равно уже не выполнил.
Когда Грязнов проезжал Лубянку, ему позвонил новый начальник Московского ГУВД.
– Вячеслав Иванович, – сказал он, – значит, так, вы чем там занимаетесь, хотел бы я знать?
– Сплю, – буркнул Грязнов, предварительно бросив косой взгляд на часы.
– Да? А я слышу, как вы сигналите, по-моему, бодрствуете вовсю и в машине едете.
– Вообще-то это мое дело, – недружелюбно сказал Грязнов. Время было, мягко говоря, нерабочее, кроме того, новый начальник ГУВД ему активно не нравился, вел он себя крайне неровно, то необъяснимо заискивал, то так же немотивированно пытался демонстрировать власть. А какую власть?!
Вот и сейчас он немедленно завелся и завизжал:
– Значит, так! У меня есть сведения, что вы занимаетесь не своим делом! Пренебрегаете служебными обязанностями! Значит, так! Завтра с утра с докладом ко мне!
Грязнов вместо ответа дал отбой и швырнул трубку на сиденье. Вообще-то он хотел заехать на работу, поспать там пару часов на диване, потом сходить в бассейн и со свежими силами взяться за поиски. Но теперь настроение его круто изменилось. Вот урод, это ж надо – с докладом к нему! Вообще-то новый начальник ГУВД страдал натуральными провалами в памяти, даром что бывший оперативный работник, так что те, кого он грозился на следующий день четвертовать, вполне могли чувствовать себя спокойно. Кроме того, Грязнов обожал такие ситуации – становиться на дыбы перед нормальным своим начальством, которое на самом деле никакой власти над ним не имеет. Он действительно никому не докладывал, что включен в группу, возглавляемую следователем Генпрокуратуры Турецким А. Б., специальным распоряжением президента. Какого хрена теперь перед всякими… отчитываться?! Но настроение и без того неблестящее, однако же, было испорчено основательно. Грязнов проехал Лубянку, свернул возле памятника Героям Плевны в сторону Маросейки, затем подумал, что неплохо бы поднять себе настроение, и свернул еще раз, на Лубянский проезд. Где-то тут, по его ощущениям, должны быть какие-то непафосные злачные заведения, которые работают ночь напролет.
Прошло едва ли несколько секунд, как телефон снова зазвонил. Грязнов пожалел, что не отключил его, и подумал, что уж после следующего разговора отставка гарантирована. Это, однако, оказался Ватолин, он просто звонил узнать, как дела.
– Да так, – выругался Грязнов, – ищу тут всяких шустерманов.
– Кого? – не понял Ватолин. – Это что, сленг такой?
– Если бы. Фамилия. Да ладно, не обращай внимания, это мне сейчас клистир вставляли.
– Помощь требуется?
– Если сегодня не найду, то да.
Спустя полквартала Грязнов увидел, как в какой-то подвальчик спускаются смутно знакомые физиономии. Грязнов, больше не рассуждая, припарковался. Вышел из машины и двинулся следом, спустился по разбитой лестнице. Над головой было написано что-то неразборчивое "…джао да…". Грязнов вошел внутрь.
– Подождите, пожалуйста.
Он обернулся на звук голоса и понял, что это секьюрити – два худосочных мальчика лет семнадцати обращались именно к нему.
– У вас пригласительный?
– Чего? – не понял Грязнов.
– Вход пятьдесят рублей.
– С каких это пор здесь за вход деньги берут? – немедленно окрысился Вячеслав Иванович, хотя прежде не бывал тут, кажется, ни разу в жизни. Он отлично помнил, что десятью – пятнадцатью метрами выше – баня, там они с Турецким однажды здорово оттянулись, чуть пониже – чебуречная, там тоже случалось останавливаться, а вот тут… – он вообще не подозревал, что тут под землей что-то есть, и вот на тебе – не успели открыться, так еще по пригласительным, да еще и бабки стригут.
– В вечер, когда концерт, вход платный, – извиняющимся тоном объяснил один секьюрити.
Грязнов подумал и расплатился, решил не светиться, не затевать ненужных препирательств, в конце концов, он просто зашел на огонек расслабиться, ни к чему раскрывать инкогнито и ксивами вельможными размахивать.
Скажу завтра Турецкому, решил Грязнов: "…А клево я вчера, Санек, потусовался, оттянулся, жаль, тебя не было, меня, знаешь, так колбасило…" Или что там они еще говорят, двадцатилетние. Грязнов понял, что попал в молодежный клуб. Ну и ладно, пьют же они водку, в конце концов.
Он решил не снимать куртку, да гардероба тут, кажется, и не было, зато Грязнову снова бросилось в глаза название заведения, теперь он смог прочитать его полностью: "Китайский летчик Джао Да"
Он прошел внутрь. Два зала справа от входа, еще один слева, называется почему-то "Дом Кукера". Грязнову показалось, что на английском "кукер" – это что-то не очень приличное, но он, впрочем, не был уверен.
Народу было не очень много, попадались полусвободные столики, публика (возрастной диапазон в среднем от пятнадцати до сорока) свободно перемещалась в пространстве во всех направлениях, пили, курили, общались, слушали музыку, вели пресловутый ночной образ жизни, короче – "клубились". Грязнов узнал этот новый для себя глагол минуте на десятой. Он побродил взад-вперед, отыскивая себе местечко поуютней, потом протиснулся к стойке бара и взял пива. Осмотрелся повнимательней. Снова мелькнули какие-то полузнакомые лица, и Грязнов, который всегда был убежден в собственной безукоризненной зрительной памяти, даже рассердился на себя. Потом он наконец сообразил, в чем дело: скорей всего, это были люди из телевизора, то есть те, кого он в реальной жизни, как правило, встретить не мог. Пока, конечно, они не пришили кого-нибудь и не начали рыдать у него в кабинете или у них самих не украли чего-нибудь и они опять-таки не начали рыдать у него в кабинете.
Теперь Грязнов понял, что тут от летчика, – барная стойка являла собой самое настоящее самолетное крыло, со всех сторон утыканное какими-то рычажками и тумблерами, за которые не подергал только ленивый. Вот один такой ленивый сидел рядом с Грязновым, он уже, наверно, надергался и потому банально спал. Через какое-то время, когда Грязнов выпил первый бокал пива и стал прислушиваться к себе по поводу голода, тот, который, казалось, спал, приподнял голову и, глядя мутными глазами сквозь Грязнова, сказал:
– В "Кукере" блины хороши, рекомендую…
А что, подумал Грязнов, и попробую. Он встал и побрел было в "Кукер", но тут за спиной раздался невообразимый шум, рев, хохот, стук ногами, обрывки музыкальных звуков, и Грязнов с интересом повернул в противоположном направлении. Чем дальше, тем публика все уплотнялась. Оказывается, она окружала небольшую сцену, где только что закончила очередную песню какая-то экстравагантная группа. Пропорхнувшая мимо официантка зачем-то сунула Грязнову меню, небольшой квадратный листок – меню было вполне домашним, там фигурировала даже гречневая каша с котлетами по-киевски, впрочем, кажется, тут особо не ели. Грязнов перевернул меню, там было написано: