(Кстати, почти в то же самое время была найдена и "Волга" самого Грязнова, она стояла прямо на тротуаре двадцатью метрами ниже клуба "Китайский летчик Джао Да". Этот факт не слишком позитивно сказался на и без того неоднозначной репутации начальника МУРа. Вячеслав Иванович для себя сделал вывод, что кто-то из посетителей "Летчика" по-свойски взял его машину, покатался вокруг квартала, да и бросил, а те работники милиции, которые "Волгу" нашли, возможно, решили как раз иначе: поскольку уж доблестный генерал-майор провел какое-то время в ночном клубе, то, возможно, он и сам толком не помнил, где оставлял машину. Так, во всяком случае, не упустил случая позлословить Турецкий.)
Внешность покойного Шустермана в значительной степени совпадала с портретом, составленным со слов профессора Андреева.
Вероника Шустерман позднее рассказала, что вышла за него замуж больше десяти лет назад, едва закончив Строгановское художественное училище. Вадим Шустерман и надоумил ее в свое время заняться коллекционированием современных молодых еще не раскрученных отечественных художников и малоизвестных арабских. У него был приличный вкус, который, помноженный на образование жены, уже через несколько лет стал приносить серьезные результаты. Впрочем, бизнес галериста был ему неинтересен, он по-прежнему боьшую часть своей жизни проводил у бильярдного стола, а делами галереи "Третий глаз" полностью занималась Вероника. А Вадим Шустерман был одним из тренеров сборной России по русской пирамиде. По слухам, он уже очень давно не играл в бильярд на деньги, необходимость в таком заработке окончательно отпала больше пяти лет назад, когда галерея стала приносить серьезный доход.
О визите своего мужа к Ракитскому (с целью не то купить Хатума, не то посмотреть на Левитана) Вероника ничего не знала, она не знала даже, кто такой этот самый Ракитский, никогда его не видела и по предъявленной фотографии не признала. Значит, у Шустермана были веские основания действовать в обход ее, сделали вывод Турецкий с Грязновым. А какие тут могут быть основания? Однозначно финансовые, – если человек вдруг снова занялся бизнесом, который его не интересовал уже несколько лет, и при этом никто из его ближайшего окружения не в курсе этого. И Грязнов принялся отрабатывать круг знакомых бильярдиста.
– Хорошо тебе, – разозлился Турецкий, – можешь позволить себе всякой фигней заниматься, а как мне, скажи пожалуйста, украденную картину искать? Или тоже фоторобот делать будем со слов всех, кто ее видел?!
– А что, хорошая мысль, – хладнокровно оценил Грязнов. – Позовем Сазонова, пусть блеснет на старости лет, сделает копию без оригинала.
Поводы для расстройства у Турецкого действительно только накапливались. Вот и покойного Капустина Вероника Шустерман не опознала. Это уже просто взбесило Турецкого, ведь в обратном случае сразу же образовывалось бы заветное уравнение: Эксперт + Исполнитель = Заказчик. А теперь так и неизвестно вообще, была ли связь между Шустерманом и Капустиным, возможно, уравнений тут гораздо больше одного. Но есть постоянное неизвестное, присутствующее во всех схемах, зловещее Неизвестное, неутомимо устраняющее все остальные величины.
"…Несмотря на то что основным направлением моей деятельности в Южной Африке была Ангола, несколько раз мне пришлось выполнять поручения, связанные с нашей помощью АНК.
В суровые времена апартеида идеи коммунизма были для чернокожих южноафриканцев единственным лучом света. Между прочим, именно СССР да еще Куба поддерживали АНК на протяжении тех десятилетий, когда Запад оставался безучастным к борьбе против жесточайшей расовой дискриминации. Мы поддерживали контакты с лидерами рабочих профсоюзов, активистами АНК, помогали литературой, оружием, иногда деньгами.
Вспоминаю один разговор, состоявшийся у меня со старым шахтером. Он потерял руку в алмазной шахте и был выброшен с работы без всякой пенсии. Он долго выспрашивал меня, как живут старики в Советском Союзе. Недоверчиво качал седой головой и настойчиво требовал у меня ответа:
– Если СССР такая могучая страна, если у нее так много сильных друзей, таких, как Куба и ГДР, почему же советская армия не приплывет или не прилетит в ЮАР и не поможет своей военной мощью скорейшему свершению социалистической революции?!
Многие африканцы, так же как и этот старик, были слишком радикальны в своих взглядах, были максималистами, полагали, что СССР просто обязан немедленно начать мировую социалистическую революцию. И малейшее промедление равносильно предательству интересов простого народа Африки. К несчастью, именно этот радикализм привел к тому, что мне пришлось прервать свою миссию в Йоханнесбурге задолго до намеченного руководством срока. Именно поэтому я вспомнил о том разговоре. Но обо всем по порядку. Это случилось в канун Рождества. Католического, конечно. Я, будучи по легенде канадцем и католиком, не имел права признаваться в своем атеизме и даже иногда посещал службы в католическом соборе. Мишель Бонали же, напротив, была католичкой ревностной. Иногда она донимала меня душеспасительными беседами и упреками в том, что моя вера слишком слаба и частенько зависит от обстоятельств. Устроить маленький рождественский праздник в узком кругу предложила именно она. Конечно, достать елку в Йоханнесбурге было проблемой, да и с традиционными рождественскими блюдами, привычными вкусу европейца, возникли некоторые трудности. Но мы довольно приятно проводили время в моем небольшом особняке, когда я услышал, что через черный вход, который я почти никогда не запирал, на кухню кто-то вошел. Я попросил Мишель оставаться за столом и вышел, плотно притворив за собой дверь. В этот вечер я никого не ждал, но прекрасно понимал, что всегда могли возникнуть какие-то непредвиденные обстоятельства, срочная необходимость что-то мне передать и воспользоваться обычными каналами связи уже не было времени. Короче говоря, я рассчитывал увидеть на своей кухне связника, знакомить с которым Мишель не входило в мои планы.
Но в помещении находились трое чернокожих в рабочих комбинезонах и надвинутых на глаза кепках, сквозь неплотно прикрытую заднюю дверь я разглядел и четвертого, который топтался на крыльце.
– Мы пришли за деньгами, – заявил, видимо, старший группы – высокий негр с красноватыми, воспаленными глазами и длинным шрамом через всю правую щеку.
Он был очень возбужден и нервно сжимал правую руку в кармане комбинезона. Несложно было догадаться, что там у него оружие. Я действительно ждал человека из АНК. Мне поручили передать ему определенную сумму, и мне не без риска удалось получить в банке наличные (мой бизнес, как правило, не предусматривал наличных расчетов). Но я ждал совершенно другого человека! Одного и только завтра вечером. Тем не менее гости настаивали. Они заявили, что деньги им нужны именно сегодня – завтра будет слишком поздно.
После короткой беседы я убедился, что они действительно активисты АНК, а не грабители, каким-то образом проведавшие о присутствии в доме большой суммы. И, потребовав от них подписать кое-какие бумаги, я передал им саквояж с пачками рэндов. Тайник был у меня на кухне, так что мне не пришлось возвращаться в дом. Меня, однако, ждал неприятный сюрприз: тот же негр со шрамом, пересчитав деньги, заявил, что им этого мало.
– Нужно хотя бы еще столько же!
Я спокойно возразил, что сумма была оговорена заранее. Тогда он начал кричать, что я такой же, как и остальные белые.
– Ваши разговоры о том, что вы вместе с нами, – пустая болтовня. Когда доходит до дела, мы рискуем своими головами, своими семьями. Отдаем последнее. А вы только болтаете! И наживаетесь на нашей беде!
Сопровождавшие его стали по обе стороны от него, и четвертый тоже вошел в дом. В руке у него был автомат. Он сказал:
– У этого буржуя обязательно есть еще деньги. Он торгует алмазами.
– Он такой же, как остальные белые! – снова сказал старший со шрамом. Он достал пистолет и обратился ко мне: – Вы отдадите нам все что нужно немедленно!
Раздумывая, как разрешить конфликт, я отметил, что этот со шрамом, очевидно, достаточно образован. Он строил правильные фразы, совершенно не употреблял междометий и бранных слов. Для чернокожих это было редкое явление, большинство из них были неграмотны, дети не учились порой даже в начальной школе, вход чернокожим в библиотеки был закрыт. Конфликт закончился совершенно неожиданным образом. Через заднюю дверь в дом ворвались полицейские и молниеносно скрутили моих гостей. Оказывается, Мишель, обеспокоенная моим долгим отсутствием, тихо подошла к двери и услышала обрывок разговора. Единственное, что она смогла разобрать: кто-то мне угрожает и требует денег. Что она могла подумать? Естественно, она решила, что в дом ворвались грабители, и вызвала полицию. Полицейские изъяли у активистов АНК автомат, два пистолета и целый набор устрашающего вида охотничьих ножей.
Я оказался в двойственной ситуации: с одной стороны, я не хотел предавать чернокожих товарищей, пусть они и были не правы, – не хотел обвинять их в грабеже, поскольку наказание за подобное преступление было слишком суровым. Но, с другой стороны, не мог же я заявить полицейским, что деньги приготовил специально и собирался отдать их по доброй воле? Гости, скованные наручниками, сверлили меня ненавидящими глазами. Они были уверены, что это я каким-то образом сам вызвал полицию, возможно заранее узнав об их сегодняшнем визите. Один из них прошептал так, чтобы расслышать мог только я, что с предателями у них разговор короткий. Полицейские не слышали, что именно было сказано в мой адрес, но смысл поняли правильно – мне угрожали расправой. Поэтому мне предложили тоже проехать в полицейский участок и побыть там хотя бы до утра, потому что вокруг дома могли еще прятаться сообщники грабителей, которые теперь скрылись, но, как только полиция уедет, появятся вновь. Мне ничего не оставалось, как подчиниться. Меня привезли в полицейский участок. По дороге мы завезли Мишель к ней домой. Я хотел было остаться у нее, так как там меня "грабители" точно искать не стали бы, но полицейские настояли, чтобы я ехал с ними.
– Все равно вы должны дать против этих бандитов показания, – сказал молодой лейтенант в щегольском мундирчике. – Зачем откладывать до утра?
Первый допрос был чистой формальностью. Тот же лейтенант, что меня привез, сам рассказал, как он себе представляет происшедшее:
– Негодяи некоторое время наблюдали за вами и вашим домом. Возможно, они ходили за вами по пятам, возможно, у них даже есть сообщник среди белых. Иногда некоторые совершенно опустившиеся субъекты заводят дружбу с черномазыми. Наверняка они, так или иначе, узнали, что накануне вы получили крупную сумму наличными, и решили действовать. Короче, вам еще повезло, что вы до сих пор живы. Я бы на вашем месте хорошенько помолился, поблагодарил Господа за чудесное спасение.
Я почти ничего не сказал в ответ. Не стал ни подтверждать, ни опровергать эту версию. По окончании допроса мы немного выпили (во время ночного дежурства полицейский не опасался неожиданной проверки начальства) – и лейтенант провел меня в небольшую пустую комнату. Там стоял письменный стол и небольшой кожаный диван, на котором мне и предложено было устраиваться. Лейтенант пожелал мне спокойной ночи и удалился. Никто меня не охранял. При желании я мог бы легко сбежать, но я не торопился этого делать. Нужно было крепко подумать, взвесить все "за" и "против", разработать мельчайшие нюансы своего последующего поведения. Я был почти уверен, что не смогу дольше оставаться в Йоханнесбурге. Даже если полицейские не установят принадлежность "грабителей" к АНК, даже если я совершенно свободно выйду завтра отсюда, я просто обязан доложить руководству о случившемся и ждать дальнейших инструкций. Я не был испуган, но мои расчеты привели меня к единственному и неутешительному выводу: мой авторитет среди южноафриканских революционеров подорван окончательно.
На самом деле все оказалось гораздо хуже. Уже под утро я задремал, твердо решив, что бежать из полицейского участка глупо.
Проснулся я от чьего-то сухого кашля. У двери стоял молодой, розовощекий сержант и смущенно поглядывал в мою сторону. В руках у него оружия не было, но кобура пистолета почему-то была расстегнута. Я тут же почувствовал недоброе. Сел, потянулся, разминая затекшие во сне члены. Сержант не шевельнулся, но внимательно наблюдал за каждым моим движением. Убедившись, что я полностью проснулся, он сказал, что его зовут Дэн и у него приказ побыть со мной, пока лейтенант допрашивает бандитов. В комнате было четыре стула, но сержант не присел ни на один из них, а так и остался стоять у двери, а буквально через десять минут в коридоре послышался окрик лейтенанта, и Дэн предложил мне проследовать за ним.
– Мы провели допрос этих грязных черномазых, и знаете, что выяснили?… – глядя на меня с нескрываемым подозрением, сказал лейтенант, когда я вошел в его кабинет. – Они проклятые повстанцы! И в свете этого у меня к вам созрело несколько вопросов…"
31 октября
Антон Серафимович Самойлов получил-таки что хотел – в Матросской Тишине отдельную камеру с холодильником и телевизором, который он, однако, как регулярно сообщали Турецкому, даже не включал, видимо, действительно боялся привлекать к себе чье-то внимание.
На первом допросе Федоренко, которого Турецкий намеренно ни о чем не предупредил, честно задавал Самойлову практически те же самые вопросы, что и сам Турецкий в Генеральной прокуратуре. Турецкий вспомнил, как Самойлов читал стихи у него в кабинете, и только головой покрутил. Как там…
Я недругов своих прощаю
И даже иногда болею…
Нет, кажется, "жалею". Да, точно "жалею".
Я недругов своих прощаю
И даже иногда жалею.
А спорить с ними не желаю,
Поскольку в споре одолею.
А ведь странные стишки. Непростые. Чьи, интересно?
Турецкий уже заканчивал читать протокол допроса, когда в кармане ожил мобильный телефон.
– Саня, ты?
– Я.
– Саня, ты гений!
– Кто я? – осторожно переспросил Турецкий и подумал: это он не знает, что я президента Внешторгбанка арестовал.
– Ты гений, – повторил Грязнов. – Камера слежения с автостоянки недалеко от ресторана "Прага" обнаружила синий автомобиль "БМВ" пятой модели, представляешь? На пленке четко видны номера, они совпадают с номерами машины так опрометчиво напавшего на тебя гражданина Симиренко.
– Слава, прекрати.
– Ладно, молчу. Но все равно ты гений. Отметим?
– Мысль неплоха, – согласился польщенный Турецкий.
– Где встречаемся?
– Знаешь… давай, наверно, у меня, так время сэкономим, я все равно еще с бумажками тут не закончил, – Турецкий даже показал рукой на стол, как будто Грязнов мог это видеть, – так что, пока ты подъедешь, я…
– Заметано, выезжаю.
– Подожди-подожди! А что там еще на пленке есть?
– Наберись терпения, я тебе ее уже послал. Так я выезжаю?
– Жду.
Едва Турецкий отключил трубку, зазвонил рабочий телефон, на столе. Это была жена, она интересовалась планами Турецкого на вечер, не соблаговолит ли он посетить в кои-то веки семейный очаг. Турецкий совершенно искренне ответил Ирине Генриховне, что на ближайшее время у него намечена встреча с сотрудниками по следственной группе, поэтому обещать он ничего не может, поскольку не в его правилах давать слово, в котором он совершенно не уверен. Только он положил трубку, снова ожил мобильный телефон.
– Саша, это Ватолин, у тебя рабочий телефон был занят, так что извини…
– Привет, Жора. Я тебе вроде номер своего сотового не давал.
– Дурное дело нехитрое, – ухмыльнулся Ватолин. – У меня есть свои способы.
Уж наверняка есть, не без зависти к его возможностям подумал Турецкий, столько лет в КГБ проработать, потом вот в ДИСе. Жора небось замок ногтем открывать умеет.
– Должен сказать, – голос Ватолина звучал с несвойственной для него удивленной интонацией, – должен сказать, что ты меня в очередной раз удивил. У тебя какая-то невероятная способность тыкать пальцем в небо, а попадать в точку.
– Я называю это интуицией, – скромно заметил Турецкий. – А в чем, собственно…
– Я поднял все возможные документы, касающиеся переезда Ракитского из Германии домой. Представь, там есть полный каталог его коллекции на тот момент, и даже фотографии десять на пятнадцать всех картин, представляешь?!
– Так теперь у нас фото картины?! Ура!
– Вот именно. Дело в том, что времена были настолько смутные, что начальство распоряжалось всех, кто оттуда домой возвращался, едва ли не рентгеном просвечивать, тем более что покойный Валентин Николаевич сам в Германии занимался вопросами ликвидации советской собственности, так что его это в значительной степени коснулось. Саша, ты понял, о чем я говорю?
– Ты говоришь о том, что он был виртуоз, если сумел провезти такую картину.
– Вот именно, – обрадовался Ватолин, то есть сказал он это, как обычно, совершенно спокойно, но Турецкий понял, что на самом-то деле обрадовался. – Что будем делать?
– Жора, – просто сказал Турецкий, – а приезжай, водки выпьем.
И Грязнов, и Ватолин ждать себя не заставили, но за это время все равно успел приехать грязновский курьер, привез две кассеты, и Турецкий посмотрел пленку. Вот что он на ней увидел.
18 октября в половине десятого утра машина марки "БМВ" припарковалась в двадцати метрах от ресторана, но не на ресторанной стоянке (Симиренко не совсем все-таки был идиот, отметил Турецкий), а на проезжей части на Новом Арбате. Симиренко вышел из автомобиля и пошел к старому Арбату. Одет был действительно в коричневую кожаную куртку и черные джинсы (как показал продавец табачного киоска). В руках у Симиренко ничего не было. Пройдя метров пять, он достал из кармана пачку сигарет, но она, видимо, оказалась пустой, потому что он тут же смял ее и бросил прямо на тротуар. Симиренко двигался к старому Арбату. Дальше он выпадал из поля зрения камеры. На все про все – полторы минуты. Отсутствие у него сигарет также подтверждало показания продавца табачного киоска недалеко от Плотникова переулка.
Турецкий вытащил кассету из видеомагнитофона и с некоторым удивлением посмотрел на вторую. В самом деле, что там еще может быть? Все, что он хотел увидеть, уже увидел… Турецкий поставил вторую кассету. На ней был снят тот же план, видимо, той же самой камерой, на нем среди прочего – "БМВ" Симиренко.