На следующий день около полудня Герман Альбертссон встречал Эрленда на пороге своего дома. Сухощавый и подвижный шестидесятилетний мужчина в потертых джинсах и хлопчатобумажной рубашке в красную клетку. Он широко улыбался. Из кухни доносился аромат варящейся пикши. Всю жизнь прожил холостяком, объяснил Эрленду хозяин, не дожидаясь вопроса. От старика пахло смазочным маслом.
- Хотите ухи? - спросил хозяин, когда Эрленд проследовал за ним на кухню.
Инспектор категорически отказался, но Герман не стал ничего слушать и поставил перед ним тарелку. И, не успев еще прийти в себя, Эрленд уже сидел за столом с совершенно незнакомым человеком и ел разваренную пикшу с картофелем и маслом. Они поглощали рыбью кожу и толстую картофельную кожуру, и Эрленд вдруг подумал об Элинборг и ее сборнике рецептов. При составлении книги она дала ему попробовать по-новому приготовленного морского дьявола с соусом из лайма, который стал золотистым благодаря большому количеству сливочного масла, добавленного в него. Элинборг потратила целый день на кипячение рыбного бульона, чтобы в конце концов получить четыре столовые ложки соуса - самую соль морского дьявола. Всю ночь она не спала и караулила бульон. Главное - это соус, таков был девиз Элинборг. Эрленд улыбнулся себе под нос. Уха из пикши, приготовленная Германом, ему тоже понравилась.
- Я отремонтировал тот "Фолкэн", - заявил Герман, отправляя в рот большой кусок картошки. Он был автомехаником, а в свободное время реставрировал старые автомобили и умудрялся их продавать. Хозяин признался инспектору, что заниматься этим становится все труднее и труднее. Никто больше не увлекается старыми автомобилями, на уме одни только новые джипы, для которых единственное препятствие - пересечь Большое шоссе.
- И машина все еще у вас? - полюбопытствовал Эрленд.
- Нет, продал в восемьдесят седьмом году, - вздохнул Герман. - Сейчас я вожусь с "Крайслером" семьдесят девятого года выпуска. Почти как лимузин. Пожалуй, уже лет шесть ползаю под ним.
- Вы что-нибудь получите за него?
- Ничегошеньки, - пожаловался Герман. Он предложил кофе. - Я вообще не хочу его продавать.
- А почему вы не зарегистрировали "Фолкэн" на свое имя, когда он был у вас?
- Да у него и до меня не было номера. Я провозился с ним несколько лет. Мне это доставляло удовольствие. Иногда ездил на нем по округе, а если хотелось доехать до Полей тинга или куда подальше, я ставил на него номер со своей машины. По-моему, не имело смысла страховать его.
- В реестрах мы не нашли никаких следов этого автомобиля, - пояснил Эрленд. - Похоже, новый владелец тоже не стал его регистрировать.
Герман разлил кофе по чашкам.
- Не было нужды. Может, он продал машину или выкинул на свалку.
- Скажите-ка, а колпаки на колесах "Фолкэна" были какими-то особенными или, может быть, редкими?
Эрленд попросил Элинборг поискать в Интернете изображения старого "Форда Фолкэна", и они нашли картинки на сайте ford.com. Один автомобиль как раз был черного цвета. Элинборг распечатала изображения, и Эрленд отчетливо увидел колпак.
- Они служили скорее для украшения, - задумчиво проговорил Герман, точно особенность американской машины состояла именно в этом.
- У того "Фолкэна" не хватало одного колпака.
- Разве?
- Это не вы поставили новый колпак, когда занимались реставрацией автомобиля?
- Нет, наверное, какой-то из владельцев купил новый колпак еще до меня. Когда я получил машину, колпаки были уже "неродными".
- А вообще "Фолкэн" - интересная модель?
- Самое примечательное в ней - компактность, - пояснил Герман. - Не то что все эти американские чудовища, точно баржи, как люди называют гигантские семейные авто вроде моего "Шевроле". "Фолкэн" - маленький, изящный автомобильчик, удобный в управлении. Даже в сравнение не идет с помпезными машинами.
Последним владельцем "Фолкэна" оказалась вдова, немного старше Эрленда. Она проживала в Копавоге. Ее супруг, мебельщик по профессии, но помешанный на автомобилях, умер от инфаркта несколько лет назад.
- Он был в отличном состоянии, - заявила вдова, открывая перед Эрлендом гараж. Инспектор не понял, говорила ли женщина о "Форде" или о своем муже. Машина была накрыта толстым брезентом, и Эрленд попросил снять материю. Хозяйка кивнула.
- Муж невероятно заботился об этой железяке, - с грустью сообщила она. - Все время проводил около нее. Покупал неимоверно дорогие запчасти. Чуть ли не из-под земли доставал их.
- Он когда-нибудь ездил на ней? - спросил Эрленд, пытаясь распутать узел.
- Только вокруг дома, - призналась женщина. - Машина в хорошем состоянии, однако мои сыновья не испытывают к ней никаких чувств, и им пока не удается продать ее. Никому не нужна старая рухлядь. Муж собирался зарегистрировать ее, но скончался. И умер прямо здесь, в гараже. Возился тут один, а когда не пришел на ужин и не ответил на телефонные звонки, я послала за ним одного из сыновей, и он обнаружил отца лежащим на полу.
- Да, тяжело вам пришлось, - выразил сочувствие Эрленд.
- В его семье все сердечники, - сказала вдова. - Мать ушла подобным же образом, и другие родственники.
Женщина наблюдала за Эрлендом, пока тот возился с брезентом. Не похоже было, чтобы вдова слишком горевала о покойном муже. Возможно, она уже выплакалась и теперь пытается восстановить свою жизнь.
- Почему вы так интересуетесь нашей машиной? - спросила хозяйка.
Она уже пыталась это выяснить у Эрленда по телефону, а он не мог придумать, что ей ответить, чтобы не навредить следствию. Инспектор не стал вдаваться в детали. Пока что хотел придержать их для себя. Он и сам плохо понимал, зачем ему сдался этот автомобиль и какой в нем прок.
- Машина фигурировала в одном деле, которое расследовала полиция, - замялся Эрленд, - и я просто хочу убедиться, что она все еще цела.
- Одно из громких дел? - заинтересовалась женщина.
- Нет-нет, никакого громкого дела, - уверил ее Эрленд.
- Вы хотите купить ее или… - не унималась вдова.
- Нет, я не собираюсь покупать ее. У меня нет никакого пристрастия к старым автомобилям.
- Как я уже говорила, машина в отличном состоянии. Вальди, мой супруг, считал, что единственное ее слабое место - подвеска. Она проржавела, и ему пришлось залатать дыры. За исключением этого все в полном порядке. Вальди разобрал мотор и протер каждую деталь, а если чего-то не хватало, заменил новой.
Она остановилась, а потом продолжила:
- Все деньги вбухивал в свою игрушку. Для меня - никогда и ничего. Вот каковы мужчины!
Эрленд с трудом стащил брезент с машины, материя упала на пол. Какое-то время инспектор рассматривал изящные линии "Форда Фолкэна", когда-то принадлежавшего исчезнувшему человеку, который оставил автомобиль у автовокзала. Потом Эрленд присел на корточки у переднего колеса. Он представил себе недостающий колесный колпак и задумался над тем, где же тот находится сейчас.
В кармане завибрировал мобильный телефон. Звонили из технического отдела по поводу русского приемника, найденного в озере. Шеф криминалистов без лишних слов сообщил Эрленду, что, по их мнению, аппарат был брошен в воду уже в нерабочем состоянии.
- Ясно, - выслушал инспектор.
- В смысле приемник совершенно точно был выведен из строя до того, как его утопили, - повторил криминалист. - Дно в том месте песчаное, но внутренности аппарата настолько повреждены, что вряд ли это произошло вследствие падения в воду. Его вывели из строя раньше.
- Что нам это дает? - спросил Эрленд.
- Понятия не имею, - признался криминалист.
13
Чета прогуливалась по дорожке. Мужчина впереди, женщина немного позади. Стоял чудесный весенний вечер. Солнечные лучи пронизывали поверхность моря. Но откуда-то издалека надвигался ливень. Впрочем, казалось, что на этот раз красота природы не особенно волнует пару. Они шли быстрым шагом, и похоже, мужчина был в подавленном настроении. Он безостановочно говорил. Женщина молча слушала и старалась не отставать.
Их было хорошо видно из окна. Вечернее солнце навеяло воспоминания о молодости, о том времени, когда мир начал становиться бесконечно запутанным и трудно постижимым.
Когда начались все несчастья.
Первый университетский год он закончил с блестящими результатами и летом поехал на родину. Все каникулы проработал в газете, писал статьи о послевоенном подъеме Лейпцига. На собраниях рассказывал о том, как проходит обучение, обращал особое внимание на культурные и исторические связи Исландии с этим городом. Даже встретился с партийными руководителями. Они пророчили ему большое будущее. Он же хотел скорее вернуться в Германию. Ему казалось, что у него есть нечто большее, чем у других, - призвание. Ведь говорили же, что будущее открывает перед ним большие возможности.
Наконец осенью он уплыл, и вот уже приближались рождественские праздники. В исландском землячестве Рождество ждали с нетерпением, некоторые получали из дома посылки с традиционными лакомствами - копченым мясом, соленой и вяленой рыбой и тому подобным. Иногда присылали и книги. Карл уже получил свою посылку, и аромат копченого мяса наполнил все общежитие, когда он отваривал шикарный окорок, посланный с фермы его дяди на севере около Медвежьего озера. В ящике еще оказалась бутылка исландской водки, которую Эмиль быстренько прихватил.
Только Рут могла позволить себе съездить на праздники домой. После возвращения с летних каникул она одна-единственная по-настоящему тосковала по родине, и когда их землячка уехала на рождественские праздники в Исландию, все решили, что вряд ли стоит ждать ее возвращения. В старой части города стало почти безлюдно; немецкие студенты разъехались по домам в другие города Германии. Учащиеся из соседних стран получили разрешение на выезд и смогли достать дешевые билеты.
Поэтому на кухне за праздничным столом с копченой рулькой собралась не такая уж большая компания. Эмиль поставил водку посередине, на почетное место, как он выразился. Двое оставшихся в общежитии шведов принесли картошку, кто-то еще - красную капусту, и Карл умудрился приготовить неплохой гарнир к мясу. Заглянул Лотар Вайзер, "опекун", и его пригласили к столу, потому что он особенно тесно дружил с исландцами. Лотар любил поговорить и вообще был приятным человеком. Он увлекался политикой и иногда выуживал из них, что они думают о Лейпциге, об университете, о Социалистической единой партии Германии, о ее генеральном секретаре Вальтере Ульбрихте и о его плановой экономике. Не кажется ли им, что Ульбрихт слишком заигрывает с советским правительством? Лотара интересовало и их мнение о венгерских событиях. Американские империалисты пытались расстроить дружеские отношения Советского Союза и Венгрии с помощью антикоммунистической пропаганды и радиопередач. Особенно восприимчивой к пропаганде Лотар считал молодежь, ослепленную до такой степени, что она уже была не в состоянии распознать реальные намерения западных капиталистов.
- Мы что, не можем просто расслабиться? - возмутился Карл, когда Лотар принялся рассуждать об Ульбрихте. Осушив рюмку, он тут же скорчился и заявил, что всегда терпеть не мог исландскую водку.
- Ja, ja, natürlich , - засмеялся Лотар. - Хватит о политике.
Они общались с ним по-исландски. Он утверждал, что выучил язык в Германии. Похоже, Лотар очень способный, думали исландцы, раз говорит на их языке почти так же хорошо, как на своем родном, притом ни разу не побывав в Исландии. Друзья спрашивали его, каким образом ему удалось достичь такого высокого уровня произношения, а он объяснял, что слушает записи, в том числе радиопередачи. Особенно забавно в его исполнении звучала песня "Баю-баюшки-баю".
"Сгущаются тучи" - любимая фраза, которую Лотар повторял бесконечно.
В посылке Карла оказались еще два письма с новостями из Исландии о том, как прошла осень, прилагались вырезки из газет. Все обсудили происходящие на родине события, а потом кто-то вспомнил, что Ханнес, как обычно, так и не явился.
- Мда, Ханнес, - насупился Лотар.
- Я ведь говорил ему о вечеринке, - заметил Эмиль, опорожнив рюмку водки.
- Почему он такой скрытный? - спросила Храбнхильд.
- Уж точно, скрытный, - подтвердил Лотар.
- По-моему, это странно, - сказал Эмиль. - Он не показывается на собраниях Союза молодежи, я никогда не видел его на субботниках. Ханнес что, слишком благородный для разбора завалов? Мы разве ничего не стоим по сравнению с ним? Считает себя лучше нас? Томас, ты ведь разговаривал с ним?
- Мне кажется, Ханнес занят только учебой. - Томас пожал плечами. - Ему ведь остался последний год.
- О нем всегда говорят так, точно он какая-то шишка в партии, - встрял Карл. - Только и слышно, что Ханнес станет большим руководителем. Здесь он себя не слишком-то проявил. Думаю, за нынешнюю зиму я встретил его раза два от силы, и то он едва поздоровался со мной.
- Да, мы редко его видим, - согласился Лотар. - Он нелюдим. - Немец покачал головой и, скорчив гримасу, выпил водку.
Тут они услышали, как внизу на первом этаже хлопнула входная дверь. Кто-то торопливо поднимался по лестнице, и в темноте коридора показались три фигуры - двое мужчин и женщина. Они тоже были студентами. Карл был с ними немного знаком.
- Мы узнали, что вы отмечаете Рождество за традиционным исландским ужином, - сказала девушка, когда незнакомцы вошли на кухню и увидели накрытый стол.
Мясо еще осталось, и сидевшие за столом освободили место для вновь прибывших. Ко всеобщей радости, один из гостей вытащил две бутылки водки. Юноши представились, они были из Чехословакии, а девушка - из Венгрии.
Она села рядом с Томасом, и юноша вдруг растерялся и постарался не глядеть на нее. Когда девушка вышла из темноты коридора на свет и он рассмотрел ее, его наполнило неожиданное, неизвестное ему до того чувство, с которым предстояло разобраться. Произошло нечто странное и удивительное. Его охватила особенная радость. Настроение стало приподнятым, но вместе с тем он был смущен. Ни одна женщина до сих пор не оказывала на него такого воздействия.
- Ты тоже из Исландии? - спросила она на превосходном немецком, повернувшись к нему.
- Да, я из Исландии, - заикаясь на каждом немецком слове, промямлил Томас, несмотря на то что неплохо говорил на этом языке. Он поспешно отвел взгляд, осознав, что смотрит на нее не отрываясь, с того момента как она села рядом с ним.
- Что это за ужас? - спросила девушка, указав на баранью голову посреди стола, к которой еще никто не притрагивался.
- Распиленная баранья голова, закопченная на огне, - объяснил он. От его слов она наморщила нос.
- Кто же этим занимается? - удивилась незнакомка.
- Исландцы. На самом деле очень вкусно, - несколько неуверенно добавил он. - Язык и щеки…
Томас осекся, сообразив, что все это звучит не слишком аппетитно.
- А глаза и губы вы тоже едите? - допытывалась она с неприкрытой брезгливостью.
- Губы? Ну да, едим. И глаза тоже.
- Должно быть, у вас очень мало еды, раз вы дошли до такого, - посочувствовала девушка.
- Наш народ был очень беден. - Томас кивнул.
- Меня зовут Илона, - представилась незнакомка, протянув руку. Он пожал ее руку и сказал, что его зовут Томас.
Один из юношей, пришедших с Илоной, окликнул ее. Его тарелка уже была наполнена картофелем и копченым мясом, как и тарелка их товарища. Он предлагал своей приятельнице поторопиться и последовать их примеру, сказав, что угощение очень вкусное. Илона встала, взяла тарелку и отрезала кусок мяса.
- Мясом не пресытишься, - сказала она, усаживаясь на свое место.
- Точно, - охотно согласился Томас.
- М-м-м… вкуснятина, - проговорила Илона с набитым ртом.
- Во всяком случае, вкуснее бараньих глаз, - добавил Томас.
Они веселились до утра. До других студентов тоже дошли слухи о вечеринке, и общежитие стало наполняться народом. Отыскали старый граммофон, кто-то принес пластинку Фрэнка Синатры. К исходу ночи принялись по очереди петь национальные песни представленных в компании народов. Началось с того, что Карл с Эмилем исполнили печальную элегию на слова Йоунаса Хадльгримссона. После пришедших посылок из дома обоим взгрустнулось. Затем запели венгры, чехи, шведы и, наконец, немцы, а потом и студент из Сенегала, тоскующий о жарких африканских ночах. Храбнхильд хотела определить самые красивые слова в каждом языке. Вспыхнул бурный спор, а потом они договорились, что представитель каждого народа должен встать и произнести что-нибудь самое значимое из того, что было сочинено на его родном языке. Исландцы оказались единодушны. Храбнхильд, поднявшись, продекламировала поэму - самое красивое произведение исландской литературы за всю ее историю.
Над лавовой скалой
Звезду любви
Ночные облака прикрыли;
С небесной высоты
Она расхохоталась
Над юношей печальным
В долине низкой.
Исполнение было настолько эмоциональным, что, несмотря на то что мало кто понимал по-исландски, все притихли, а когда Храбнхильд закончила и склонилась в глубоком поклоне, раздались аплодисменты.
Томас и Илона все еще сидели рядом за кухонным столом. Девушка смотрела на него, ожидая разъяснений. Он рассказал ей о поэте, описавшем долгий переход через центральную пустынную часть Исландии одного юноши в сопровождении юной девушки, в которую тот был влюблен. Молодой человек знал, что у их любви нет будущего, и с такими грустными мыслями, опечаленный, торопился домой в свою долину. В небе светилась Венера, указывавшая им путь, но вдруг звезда любви исчезла за облаками, и юноша подумал, что, хотя они и не могут быть вместе, их любовь все же вечна.
Илона смотрела на него во все глаза, внимая каждому слову, и, то ли находясь под впечатлением истории про печального юношу, то ли увлеченная рассказом Томаса, то ли разгоряченная исландской водкой, она вдруг поцеловала его прямо в губы так страстно, что ему показалось, будто он заново родился.
Рут не вернулась в Лейпциг после рождественских праздников. Она написала каждому из своих университетских приятелей отдельное письмо. В письме к Томасу говорилось о том, что ее не устраивают условия быта, и он понял, как ей все надоело. Возможно, ее мучила тоска по дому. В общежитии они обсудили между собой эту новость, и Карл признался, что скучает по Рут. Эмиль понурился, а Храбнхильд обозвала ее дурехой.