Любая остановка грозила смертельным для экипажа и десанта попаданием. Дымила, выплескивая первые языки пламени, "тридцатьчетверка". Двое танкистов тащили в сторону раненого товарища, ноги бессильно бороздили снег.
Снаряд пробил верхнюю часть рубки одной из новых самоходок, присланных утром. Калибр снаряда был небольшой, миллиметров пятьдесят. Но этого хватало, чтобы исковеркать, убить командира и смертельно ранить заряжающего, проломив ему грудную клетку.
В машине, забрызганной кровью, возникла паника. Прыгали вниз десантники. Наводчик, контуженный тугой, как резина, динамической струей, ворочался, не в силах ничего предпринять.
Механик-водитель, открыв люк, гнал самоходку прямиком на траншею. Лихорадочно прикидывал, сумеет ли перескочить ее. Дал полный газ и перелетел двухметровую яму.
Утяжеленная корма начала заваливаться вниз, но механик, мокрый от пота и напряжения, изо всех сил давил на педаль газа. Самоходка тяжело выползла наверх.
Механик с маху догнал убегавшего немца. Удар на скорости о человеческое тело получился таким сильным, что машину подбросило.
– Эй, есть кто там живой? – кричал механик.
– Я живой… десантник.
– Стреляй из пушки, чего смотришь?
– Не умею, – отозвался тот же голос.
– Бей из автомата. Видишь, бегут фрицы. Сожгут к чертовой матери.
Десантник, рыжий худой парень, хоть и оглушенный, открыл огонь из ППШ. Скорострельный автомат (пятнадцать пуль в секунду) в руках не слишком опытного бойца рассыпал беспорядочные очереди, не достигая цели.
Затвор лязгнул – кончился диск. Под машину влетела граната, взорвалась. Еще один немец, присев, открутил колпачок и дернул запальный шнур. Механик тщетно пытался сбить его корпусом, но мешал бугор.
– Стреляй, мать твою! Снаряды взорвутся, на клочки разнесут.
Рыжий сноровисто вставил запасной диск и длинной очередью хлестнул по немцу. Через пару секунд взорвалась выпавшая из руки граната и звякнула мелкими осколками по броне.
– Убил гада! Ей-богу, убил, – кричал десантник и стрелял куда-то еще.
Самоходка Ивнева получила удар в гусеницу. Выкручивая машину, механик развернул ее орудием в сторону танка Т-3, подковавшего машину комбата. Немец собирался выстрелить снова, но не успел.
Капитан, сам наводивший прицел, всадил подкалиберный снаряд в лобовую броню Т-3, который, дернувшись, застыл, а через минуту загорелся.
Продолжая крутиться на одной гусенице, орудие Ивнева всаживало снаряды во все цели подряд. В дзот, сложенный из шпал, бегущих немцев, мелькнувший и тут же исчезнувший тяжелый бронеавтомобиль "Бюссин-НАГ". Из развалин дзота, окутанных густым маслянистым дымом, выползали пулеметчики.
Массивный восьмитонный броневик с гаубицей-"семидесятипяткой", но слабой броней не решился связываться с бешено вращавшейся русской самоходкой, посылающей снаряд за снарядом. Там сидели фанатики, и лезть к ним было опасно, хотя у машины действовала лишь одна гусеница.
Бой уже подходил к переломному моменту. Немецкая штурмовая часть, теснившая стрелковый полк и нанесшая ему крепкий удар, тоже понесла немалые потери от подоспевших новых русских самоходок. Мелких, но пробивающих своими пушками броню танков. Даже усиленную защиту тяжелых Т-4.
Сегодня сгорели и были подбиты еще несколько немецких машин. Огрызаясь, танки и штурмовые орудия отходили. Два танка сумели оттащить на буксире.
Немцы посчитали нецелесообразным продолжать бой и нести новые потери. Скоро наверняка прибудет подкрепление, подоспеет авиация.
Наступление на Харьков в целом шло успешно, и долговременные укрепления здесь не строились. Сейчас эта самоуверенность врагу обходилась дорого.
Лейтенант Бобич бежал вдоль траншеи. Увидел мелькнувшую фигуру немца в серо-голубой шинели. Ударил в него с пояса длинной очередью. Не имевший навыков в стрельбе из трофейных автоматов, рассеял половину магазина, выбивая ямки в стенах траншеи.
Приложился снова. Немец, швырнув гранату, исчез за поворотом. Лейтенант на секунду замер, увидев под ногами похожую на металлический стакан довольно сильную ручную гранату М-34. Успел все же отскочить и броситься на землю. Осколки прошли выше, вырвав клочья телогрейки на спине.
Более грамотный сержант, прошедший Сталинград и Ростов, уложил убегающего очередью в спину. На подмогу кинулись сразу трое-четверо немцев. Сержант, не экономя патронов, выпустил в них остаток диска, свалил еще одного. Подоспевшие бойцы, лихорадочно дергая затворы, беглой стрельбой заставили немцев отступить.
В другом месте стрелковое отделение в горячке выскочило на открытое место, прямо под прицел МГ-34. Очереди в упор свалили сразу нескольких бойцов. Остальные успели залечь. Кто-то попытался метнуть гранату, но пули перебили руку, и боец едва успел откатиться от рванувшей РГД.
Самоходка Чурюмова налетела на расчет. Смяла тела и пулемет МГ-34 на треноге. Открыли огонь по отходящему танку, одновременно опустошая ленты трофейного МГ-42, захваченного в лесу. В ответ летели 75-миллиметровые снаряды тяжелого танка Т-4.
– Командир, кончай выделываться! Механик-водитель, видя, что дуэль обернется не в их пользу, самовольно скатился в овражек. Захар Чурюмов, к которому в бою лучше было не соваться, заорал так, что вздулись жилы на горле:
– Какого хрена! А ну вперед!
И тут же замолчал. Одна из прибывших утром самоходок дернулась от удара. Все произошло в считаные секунды – попадание вражеского снаряда было точным.
Сдетонировал боекомплект, разломив рубку и выбив из крепления орудие. Разлетелись в разные стороны обломки, исковерканные тела экипажа. Все вокруг заполнил паровозный гул ревущего бензинового пламени, пожирающего остатки машины. В живых там никого не осталось.
Это отрезвило Чурюмова. С минуту он молчал, перезаряжая пулеметную ленту. Затем скомандовал механику уже спокойнее:
– Выползай…
Набирая ход, невольно проводили взглядом то, что осталось от СУ-76. Горящий каркас и разбросанные в радиусе полусотни шагов обломки, смятые гильзы, куски человеческих тел.
Погибший экипаж, с которым так и не успели толком познакомиться, неплохо действовал. В бою не отставал, постоянно вел огонь. Поджег бронетранспортер и удачно вложил снаряд в разбегавшихся фрицев. И вот закончился его путь, едва начавшись.
На правом фланге сопротивление шло упорнее. Там подбили еще один Т-34. С дури или от лихости послали в атаку целый пехотный батальон, наполовину состоявший из необученного пополнения. Немецкий танк, пулеметные расчеты и два миномета, подпустив атакующую цепь поближе, ударили из всех стволов. Огонь был такой плотный, что за считаные минуты почти целиком выбило передовую роту.
Вторая рота, тоже понесшая потери, не раздумывая брякнулась на землю. Среди лежавших бойцов метался молодой ротный командир, стрелял над головами из пистолета, кого-то тащил за шиворот. Мина накрыла лейтенанта, и залегшая пехота окончательно замерла. Новичков после пережитого страха сдвинуть с места было невозможно. Тяжелораненого комбата унесли, погибли и получили ранения несколько командиров рот. Мельников подозвал замполита полка – рослого, бравого на вид майора с орденом.
– Залегла пехота. Намертво. Давай вперед, поднимай людей.
– Я комсорга пошлю, – немедленно отреагировал замполит, который в атаках отродясь не участвовал да и на передовой бывал лишь по приказу командира полка.
– Может, тогда лучше агитатора? – в упор смотрел на него комполка глазами, набрякшими от бессонницы и незаживающей раны. – В общем, бери комсорга, агитатора – и не медлить! Зажирели вы в своей норе.
Как ненавидел в эти минуты солдафона молодой перспективный замполит! Он научился на войне беречь себя, произносить зажигательные речи, душевно поговорить с молодым бойцом и вовремя втесаться в наградной лист.
Он считал, что Мельников, бросая штаб, слишком часто лезет на передний край. Пытался отсидеться в своей землянке политсостава с самым крепким перекрытием в четыре наката. На столе были всегда разложены очень важные партийные документы (серьезными делами занимается майор), а со стены смотрел портрет товарища Сталина. Одобрительно смотрел на работу верного партийца.
И, наверное, прощал мелкие слабости замполита. Когда тот дня по три лечил спиртом несуществующий радикулит. Приводил и клал с собой молоденьких связисток, некоторые из которых упрямились, не желали помочь майору скрасить одиночество.
И вот он – путь на передний край. Пока добирались, ранили агитатора – молодого капитана, невесть как умудрившегося попасть на такую сказочную должность. Газеты, призывы, бесконечное отсиживание в редакции "дивизионки", где сочинялись статьи о мужестве и самопожертвовании.
Агитатор знал дальность полета немецких мин (два с половиной километра) и никогда не пересекал эту опасную черту. Слышал натренированным ухом далекий гул чужих самолетов и занимал место в самой отдаленной надежной щели.
И вот пуля в мякоть руки. Заслуженный капитан (две медали "За боевые заслуги") был до того рад, что, даже не перевязав простреленную руку, кинулся в тыл. Затем, когда уже пытались окриками, пинками и выстрелами поднять намертво залегший батальон, мина накрыла комсорга.
Рванула едва не под ногами, подбросив, как тряпичную куклу. Парень, который добросовестно пытался исполнить приказ, лежал издырявленный осколками, с оторванной ногой. Майор, понимая, что такая же судьба ждет и его, не раздумывая бросился в старый окоп. Съежился, выставив ствол "маузера" – оружия мужественных людей. Но обойма оставалась полной, замполит хотел лишь одного, что бы его оставили в покое, и не собирался вести огонь по врагу.
Он даже не сдвинулся с места, когда к окопу подполз боец с перебитой ногой и, не в силах двигаться дальше, стал звать на помощь. Но майор-замполит прижух как мышь. Тем временем пулемет добил бойца, и кровь тонким ручейком потекла к окопу капая на шерстяные галифе замполита.
Майор хотел было убрать ногу (пропадут ведь новые штаны!), но раздумал. Пусть все увидят кровь – комиссары тоже в бою.
И все же немцы отступали. Их давили и в лоб, и с левого фланга. Пулеметный огонь и разрывы мин не давали батальону подняться. Но танки и самоходки упорно продвигались вперед, сминая оборону.
Под прикрытием танков немецкие артиллеристы быстро цепляли к легким тягачам 75-миллиметровки. Расчеты действовали быстро, тем более "гадюки" в отличие от наших "трехдюймовок" были по весу вдвое легче и не такие громоздкие.
Самоходка Карелина поймала в прицел полугусеничный тягач "Демаг". Машина славилась скоростью и сильным двигателем. Набирая ход, пошла по укатанной колее. Расчет орудия в открытом кузове нервничал. Кто-то пригнулся, вцепившись в борт. Другой артиллерист тянулся всем телом ближе к дверце, рассчитывая в последний момент выпрыгнуть.
Солдат в глубоко надвинутой каске не сводил взгляда с русской самоходки. Его глаза встретились с глазами Павла Карелина. Но что мог он прочитать во взгляде лейтенанта, потерявшего половину родни и многих друзей?
– Выстрел!
– Есть выстрел! – отозвался Швецов, нажимая на спуск.
Осколочный снаряд взорвался, разбив сцепку и смяв задний борт вездехода. Пушка покатилась по обочине, одну из станин оторвало напрочь. "Демаг" без груза попытался увеличить скорость, надорванная гусеница болталась и елозила, затем треснула пополам. Бронетранспортер потерял скорость и закрутился на месте.
Павлу показалось, что он слышит крик обреченного артиллерийского расчета. Хотя, скорее всего, большинство из них не успели понять, что произошло. Фугасный снаряд подкинул вездеход, в разные стороны полетели обломки. Кто-то успел выскочить, остальные исчезли в огненном клубке.
– Амбец котенку! – кричал Вася Сорокин.
Получив приказ прекратить преследование и закрепиться на занятой позиции, танки и самоходки посылали снаряды вслед уходящим немецким машинам.
– Чего остановились! Вперед! – кричал, высунувшись из люка, лейтенант-танкист. – Давить гадов!
– Уймись, – поднял голову со своего сиденья механик-водитель танка Т-34. – Глянь, что творится! С кем наступать?
Глава 3
Харьков в кольце
Цепь невысоких холмов, кустарник, кучки деревьев и частично вырытые траншеи не казались надежным укрытием. Но все же это была высота. Уже с начала войны получалось, как правило, что немцы не цеплись за лишний километр и останавливались для обороны в удобных возвышенных местах с хорошим обзором.
Не было в тактике их командования вечного "Давай!", которым гнали наши генералы полки и дивизии под встречный огонь, невзирая на потери.
Но в этот раз фельдмаршал Манштейн и его подчиненные торопились. 16 февраля 1943 года советские войска, продолжая наступление от Сталинграда, освободили Харьков. Ходили слухи, что в ставке Гитлера был дан негласный приказ – отбить этот крупный город в месячный срок.
Но даже сейчас, торопясь исполнить приказ командования, усиленный моторизованный батальон не стал ввязываться в безнадежный бой с русскими, а отошел, сохраняя главные силы.
Лейтенант-танкист, рвавшийся вперед, приходя в себя, растерянно вертел головой, видя вокруг горящие машины. Командир полка Мельников вовремя отдал приказ остановиться в удобном, частично укрепленном месте.
Догорали две "тридцатьчетверки" и самоходка СУ-76, рассыпался дымящейся грудой легкий Т-70. Еще несколько машин получили повреждения. Там тушили огонь, перевязывали раненых, натягивали порванные взрывами гусеницы.
Пехота понесла большие потери возле речки и на склонах, где бойцы замедлили бег, облегчая прицел немецким минометчикам и пулеметным расчетам. Здесь лежали не меньше сотни погибших из полка Мельникова, не считая убитых раньше.
Сновали санитары, унося раненых. Многие с трудом двигались в тыл сами, поддерживая друг друга. Тянулась длинная цепочка покалеченных, едва бредущих людей. Сколько их было? Двести… четыреста? Невозможно сосчитать. Некоторые падали и уже не могли встать. Слишком долго пролежали под огнем в снегу и среди камней, истекая кровью. Подняться или уползти раньше им мешал сильный огонь.
Теперь все затихло. Рота самоходно-артиллерийских установок заняла указанные позиции на случай контратаки. Второй бой – и трех машин как не бывало. Еще одну "сушку" просадили через рубку насквозь, убив командира и заряжающего.
Хорошо хоть утром прислали пополнение – две самоходки. Батарея, худо-бедно сохранилась. Впрочем, наполовину. Готовы к бою машины Павла Карелина и Захара Чурюмова.
Командирская самоходка стояла с разбитым колесом и порванной, скрученной гусеницей. Погнуло вал, получили и другие повреждения, пока крутились на месте, отстреливались, не позволяя добить себя.
Экипаж, сбросив телогрейки, в мокрых от пота гимнастерках возился с железяками.
– Долго копаться будете? – топтался вокруг них раздраженный комбат.
– Часа через два-три справимся.
– Скажите еще, за полдня! Шевелитесь.
Суровый комбат Ивнев. Считает, что таким и должен быть настоящий командир. Подошел к самоходке из пополнения. Снаряд, хоть и небольшого калибра, натворил дел.
Круглая дырка в броне, внутри все забрызгано кровью, свернуто командирское сиденье, в луже крови смятые снаряды из боекомплекта – чудом не взорвались!
Из экипажа уцелели механик-водитель и наводчик. Последствия удара еще не прошли, а рядом лежали тела командира и заряжающего, накрытые одной шинелью.
– Чего ковыряетесь? – продолжил было прежним тоном Ивнев, но на него зло глянул наводчик, худой мосластый сержант с медалью "За отвагу". Он пришел с недавним пополнением. Видать, повоевал – кроме медали, две нашивки за ранения.
– Кровь отмыть надо, ребят похоронить… Ты, вы… капитан, дайте в помощь пару человек.
Наводчика заметно шатнуло. Левый глаз заплыл от сильного удара, из уха тянулась засохшая полоса крови.
– Антоха, сядь, оклемайся, – не обращая внимания на Ивнева, сказал механик.
Наводчик разразился матом и с силой швырнул смятый снаряд едва не под ноги Ивневу Тот невольно отскочил.
– Не ссы, начальник. Это – бронебойный, не взорвется.
Механик помог спуститься наводчику, посадил на телогрейку, напоил водой из фляжки. Чудом уцелели они после прямого попадания, такое случается редко.
Бьющая на скорости под тысячу метров в секунду раскаленная болванка наносит сокрушительный удар, убивает и глушит людей, поджигает машину. Поэтому не пришедшие в себя самоходчики на капитана внимания не обращали.
– Я тебя попозже в санчасть отправлю, – пообещал механик.
– Ну ее к лешему, эту санчасть, – отозвался наводчик. – Ранений нет, контузия так себе… пройдет. Да и тебя, Ванька, на кого оставлю? Жаль ребят, похоронить бы надо.
Подошли командиры машин Карелин и Чурюмов. Сняв танкошлемы, молча постояли возле погибших. Чурюмов, сопя, достал кисет и сочувственно проговорил:
– Бог вас спас, ребята. Видно, матери крепко молились. Закурите?
На комбата забайкалец Чурюмов, с тринадцати лет промышлявший в тайге, тоже не обращал ни малейшего внимания. Ивнев понял: если не сменит тон, контуженый наводчик пошлет его куда подальше и Чурюмов в стороне не останется.
– Представьтесь, товарищ сержант, – уже мягче заговорил Ивнев. – А то мы в спешке и познакомиться не успели.
– Сержант Грач, механик-водитель из третьей батареи.
– Грачев? – переспросил Ивнев.
– Нет, Грач Иван. Фамилия у меня такая. А наводчик, Болотов Антон, тоже сержант. Командир наш, лейтенант, вместе с заряжающим под шинелью лежит. Погибшие оба. Гляньте, если желание есть. Душевные ребята были.
С трудом сдерживая уязвленное самолюбие, Ивнев приказал доложить о состоянии машины.
Иван Грач, с закопченным лицом, в порванном комбинезоне, козырнул и сообщил, что двигатель в порядке. Орудие, кажется, тоже.
– Ну, болты всякие подкрутить, – добавил механик. – Двигатель на холостом ходу погонять.
– Надо из пушки пальнуть для пробы, – приподнялся с шинели заряжающий. – Крепко фриц врезал, механизмы поворота мог повредить и откатник пробить. В кожухе вмятина с кулак.
– Сейчас гляну, – сказал Карелин.
Кожух, защищавший откатное устройство орудия, хоть и помяло, но сам откатник был цел. Масло из него не текло.
Павел повертел рукоятки прицела, проверил ход ствола и сделал два пробных выстрела.
– Орудие исправно, – сообщал он.
– Вот ведь случается, – удивлялся кто-то. – Двоих наповал, дыра в лобовине, а на машине хоть сейчас в бой. Экипажа только нет.
– Здесь экипаж, – буркнул контуженый наводчик. – А командира сопливого быстро найдут.
Ивнев долго не раздумывал. Подозвал "безлошадного" Афанасия Солодкова и приказал:
– Принимай самоходку. Заряжающего попозже пришлю.
Наводчик Антон Болотов с медалью "За отвагу", тут же отозвался:
– Я же говорил, найдут нам еще одного "шестимесячного".
Афанасий Солодков какой-то опыт уже имел. И во врага стрелял, из горящей самоходки чудом успел выпрыгнуть. С десантом на броне в атаку ходил под пулями. И в бою застрелил из табельного ТТ (другого оружия Ивнев не выдал) немецкого автоматчика, разжившись трофейными часами и автоматом МП-40.