В этот момент зазвонил телефон. Кротков не слышал, о чем говорит собеседник Сенатора, но шеф едва не задохнулся от гнева:
– Началось! Сожгли твой склад. Возьми двоих моих ребят и дуй разбираться! Жду звонка.
БОЙКО
20 февраля, вечер
Подполковник приехал на свою дачу через шестьдесят пять минут после гибели Кати. Девушку внесли в дом и уложили на диван. Его люди, очевидно, не потеряли присутствия духа: диван был накрыт куском брезента.
Пуля прошла навылет и расплющилась о ворота. "Антуан", выскочивший из дома на звук выстрела, подобрал ее в снегу, он же уничтожил следы крови во дворе.
Девушка лежала как живая, казалось, она просто прилегла отдохнуть и сосредоточенно разглядывает что-то на потолке. Длинные светлые вьющиеся волосы с капельками растаявшего снега рассыпались по подушке, уже побледневшее, с легким восковым оттенком лицо, высокий лоб, тонкий нос, разлетающиеся прямые брови, серо-зеленые глаза открыты и неподвижны, руки ей сложили на груди, прикрыв черное от запекшейся крови пулевое отверстие.
Бойко подошел вплотную и опустил ей веки:
– Накройте ее.
"Антуан" бросился исполнять приказание. Но Бойко не мог находиться в этой комнате, даже не видя тела. Непонятно. Ведь он когда-то был на оперативной работе, ему приходилось видеть трупы, и довольно часто, и гораздо более страшные… "Отвык, – подумал он, – или нервы сдают". Он достал сигарету и, щелкнув зажигалкой, жадно затянулся.
– Предложения есть?
– Закопать, – тут же откликнулся "Антуан".
– Зыма на дворэ, всю ночь копат прыдется, да, – его напарник с перевязанной головой не разделял энтузиазма приятеля.
Бойко понимал, что от трупа нужно избавиться, но бесследное исчезновение девушки не отменяет ее поисков, а если будут искать, то могут и найти. Значит, нужно уничтожить тело с концами… или устроить имитацию несчастного случая, или на крайний случай даже убийства, но где-нибудь подальше отсюда. И выглядеть это должно абсолютно достоверно.
По понятным причинам Бойко не желал задействовать других людей. Чем меньше народу участвует в операции, тем меньше вероятность того, что об этом станет известно Уткину. Итак, вывод: необходимо инсценировать несчастный случай, причем на счету каждая минута, ибо чем дольше они думают, тем сильнее коченеет тело и тем проще будет установить расхождение между мнимым и истинным моментом смерти.
Первой мыслью Бойко было ввезти тело в город и бросить где-нибудь в центре, а потом с помощью тех же Сафронова и Осетрова не дать следствию раскрутиться, но он тут же отверг этот вариант: слишком опасно, Уткин-то будет давить на все педали.
А его подчиненные продолжали выдвигать версии:
– Можно утопит в проруби, да? До весны не всплывет, да? А когда всплывет, на апазнават будут года два, да?
– А если рыбак зацепит? Нет, надо кремировать. Андрей Ильич, вы как считаете?
– Нам нужна какая-нибудь катастрофа, авария… что-то в этом роде.
– А как же пулевое отверстие?
– Хорошо, автомобильная авария исключается, что еще?
– Ну, можно взят дробовик и прострэлит ее еще, повторэв эта… траэкторию, вот, а потом бросит в лес – погиб дэвушка на охоте, да, а дружок испугался и сбежал, да?
– Справишься? – обратился Бойко к забинтованному джигиту, который в принципе был неплохим стрелком, но сегодня уже успел опозориться.
– Пастараюс. Но толко если к дэрэву прыслонит, и все равно – упадет ниистествинно, и кров нэ будэт.
– Можно сжечь, – начал "Антуан", – оттащить в…
– Нет, – раздраженно оборвал его Бойко, – при вскрытии все равно обнаружат причину смерти.
– А может, граната или мина?
Бойко просчитал в уме: ехать в Москву (с трупом), угонять машину, начинять взрывчаткой (кстати, где взять так молниеносно, чтобы не засветиться) и подрывать – долго, и на каждом этапе возможны затруднения.
– Андрей Ильич, давайте на рельсы положим, – "Антуан" был просто неиссякаем. – Здесь километрах в трех есть неохраняемый переезд, поезда каждые десять минут проходят. Если аккуратно положить, то можно, во-первых, скрыть следы пули, а во-вторых, будет похоже на самоубийство.
– Хорошо, пусть будут рельсы, – устало согласился Бойко. Других "достойных" вариантов все равно не нашлось.
Труп Кати затолкали в багажник и минут через пять были на переезде, через который как раз грохотал длиннющий товарняк.
"Ладно, – подумал Бойко, – если полсотни вагонов протащить по телу, уже никто не разберется, была там пуля или нет, а насчет причин самоубийства потом подумаем".
Машину остановили метрах в двадцати, благо была ночь, и за все время мимо не проехало ни одного другого автомобиля. "Антуан" с "перевязанным" осторожно, стараясь не оставлять следов на снегу, перенесли тело и уложили недалеко от переезда так, чтобы грудь оказалась на рельсе, бросили рядом шубу и сумочку с документами и бегом вернулись в машину. И вовремя – уже слышался грохот приближающегося поезда…
Машинист издалека заметил красный огонь семафора и сбавил ход, надеясь, что ему хоть не всю ночь придется проторчать на этом переезде. Помощник, совсем еще пацан, только после училища, с огромным трудом превозмогал сонливость, изо всех сил таращился вперед. Вдруг он вскрикнул и принялся тормошить машиниста:
– Батя, гляди, баба лежит!
Машинист, теперь тоже заметивший на рельсах светлую фигурку, почти не выделяющуюся на фоне снега, до отказа вдавил педаль тормоза, с ужасом ожидая услышать вопль женщины и хруст костей, но за жутким визгом колес о рельсы, он не слышал даже собственных мыслей.
Наконец локомотив замер, и помощник спрыгнул с подножки на снег. Передние колеса остановились в метре от тела.
– Ну, что там? – крикнул машинист, не решаясь покинуть кабину. Его уже заранее тошнило.
– Недолет, – обрадованно откликнулся пацан и принялся тормошить девушку за ногу. – Эй, вставай… Батя, она, видать, сознание потеряла со страху.
Машинист, кряхтя, спустился и, перевернув тело, грязно выругался:
– Сознание, говоришь, потеряла, да она холодная уже и дырка в груди, видишь, вот…
Помощник, схватившись за горло, отвернулся, и его немедленно стошнило.
– Давай тащи ее в кабину и шубу вон прихвати, и сумочку.
Стараясь не смотреть на лицо девушки, пацан помог поднять тело по ступенькам.
Вспыхнул зеленый свет семафора, и, трогаясь с места, машинист вызвал диспетчерскую:
– Центральная? Состав 1260. У переезда Панфилово на рельсах обнаружено мертвое тело, вызовите там кого положено, – и тут же в ответ на дребезжащее замечание из динамика: – Да не я ее, не я! Была уже неживая!
ДУРЕМАР
21 февраля, день
Черный лимузин-"членовоз", кованный по спецзаказу на заводе им. Лихачева в стародавние времена и ощущавший своими мягкими сиденьями историческое тепло седалищ многих членов Политбюро, притормозил в конце стоянки Министерства внутренних дел, чтобы принять на борт заместителя министра. Невысокий мрачный пассажир плюхнулся напротив долговязого хозяина машины – Дуремара и, стащив пыжиковую шапку, вопросительно на него уставился.
Звуконепроницаемая тонированная перегородка, отделяющая салон от водителя, была закрыта.
– Мое почтение. – Хозяин скривил свое и без того не слишком благообразное лицо в ухмылке, отвесив полупоклон. В горле у него, как обычно, что-то каркало и булькало. – Вас не мучает совесть, мой лампасоносный коллега? – Он безнадежно махнул рукой: – Знаю, в вашем министерстве мало знакомы с этим феноменом.
– Замечательная погода, – согласился зам тоном хорошо воспитанного человека, вынужденного вести светскую беседу со стопятилетней троюродной тетушкой.
– Никогда не будите спящую совесть, – гнул свою линию хозяин, легко убрав улыбку с лица и поддав скрежету в голос. – Могут быть большие неприятности.
– По железной дороге…
– Так, – сказал Дуремар задумчиво, закинув ногу на ногу, в третий раз за минуту кардинально изменив настроение, по крайней мере, изобразив это на лице. – Так, – он сделал рукой винтообразное движение, как бы закручивая лампочку в потолок, – переходим к фактам. Факты печальны. Печальна участь мадемуазель Масленниковой-Уткиной – раз. Печально стремление моего коллеги скрыть трагическую правду – два.
– Увы, исполнители не могут быть интеллектуалами просто по определению. Ни один башковитый парень не захочет ковыряться для нас в дерьме – захочет ездить на лимузине и отдавать распоряжения. – Зам старался сохранять ледяное спокойствие. Он был готов ответить на обвинения в идиотизме своих подчиненных, но необходимость оправдываться перед равным по положению и крайне заносчивым Дуремаром его донельзя раздражала. Еще более раздражало то, что попутчику удалось разнюхать о его проколе слишком быстро.
Дуремар взмахнул густыми кустистыми бровями, могущими заинтересовать торговца щетками, словно смахнув реплику оппонента.
– И более всего печальны поползновения господина Уткина сдаться властям – три.
Зам весь напрягся, стараясь не показывать виду. Впервые за долгое время он ощутил реальный страх разоблачения, и вместо потока спасительных идей в голове застряла одна дурацкая мысль: "Вот к чему эта сволочь про совесть вспомнила…" "Эта сволочь", натянув одну из своих мерзких глумливых полуулыбок, смотрела на него в упор с видом полного превосходства и презрения. "Застрелил бы с удовольствием, – подумал зам, но потом приструнил себя: – А может, просто у него морда такая?" Наконец, он превозмог гадливость и задал вопрос:
– Уткин уже успел стукнуть?
Попутчик снова закинул ногу на ногу, поменяв их местами, и оживился.
– Нет. Пока.
– Тогда принимаем меры сейчас же, и через полчаса наш председатель Верховного суда будет уже двадцать минут как мертв.
Зам на секунду замолчал. Дуремар сделал широкий жест, предлагающий продолжить высказывание.
– Ну, и…
– Я смогу держать все под контролем. Завтра же передам своему непосредственному руководству компромат на Уткина. Обвинения во взятках по двум-трем делам. У меня по всем его процессам за последний год картотека втрое больше, чем в самом суде. – Он опять замолчал.
– Ну, и…
– Министр проследует с моими бумажками к Президенту на ковер, – продолжил зам, все более раздражаясь, – и они примут единственно мудрое решение: все тщательно проверить, и главное – чтобы, понимаешь, строго секретно. – Он передразнил манеру речи Президента, от чего немного успокоился. – Кстати, Уткин знает, что пора ему заказывать панихиду по отпрыску?
– Отпрыск – это слово мужского рода. – Дуремар специально для этой фразы броском поменял ноги местами и перешел в состояние задумчивости. – Нет, не знает. Пока. – Перебросил ноги, воспрянул. – Суть предложений в целом ясна. Приятно иметь дело с решительным и принципиальным человеком!
– Мне нужно позвонить, – отчеканил зам. Теперь он, в качестве руководителя исполнительных структур, владел ситуацией.
– Терпение, – Дуремар выставил вперед ладонь, призывая собеседника к спокойствию.
– В чем дело? – Зам уже оседлал коня и не желал слезать.
– Я сказал, предложения ясны. Но не одобрены.
– Тогда прошу объяснить почему, только популярно, чтоб я все понял и проникся, – зам цедил слова как капли отравы, – потому что у нас пока не все благополучно с консенсусом, – на "консенсусе" он сделал ударение.
– Осуществляя изложенный план, мы слегка лишимся головы. – Дуремар лихо "ввернул лампочку".
– Во-первых – кто не рискует, тот не пьет шампанское. Во-вторых – не понятно, как и за счет чего мы лишимся головы. – Зам попытался изобразить собеседника и даже повторил его коронный жест.
– Головы лопнут, – Дуремар с улыбкой посмотрел на неудачливого имитатора, изобразив руками взрыв, – от нежелательного общественного резонанса.
– Пока не вижу, каким же все-таки образом, – упрямо стоял на своем близорукий зам.
– Мой дорогой глубокоуважаемый милиционер, давайте проведем мысленный эксперимент, – сказал Дуремар вкрадчиво.
– Давайте, давайте! Давайте проведем! Проведем мысленный эксперимент – только быстро, потому что пока мы упражняемся в изящной словесности, этот чертов Уткин с его больной совестью нас пошло и банально заложит.
– Спокойствие! Мысленный эксперимент начался! Собирается спецгруппа для расследования дела об убийстве Верховного судьи. Так! В нее включены самые тупоголовые следователи. Они начинают прорабатывать свои безумные версии. Постоянно попадают в гениально расставленные ловушки. Уткин пал жертвой марсианской агрессии! Напряжение нарастает! Еще раньше его дочь вступила в схватку с семичленным инопланетным чудищем! Но погибла в неравном бою от галактической пули, калибром пятнадцать миллиметров! Выпущенной противником из пистолета милицейского образца!
Дуремар отвернулся от "милиционера", ошарашенного эмоциональным накалом речи, и стал внимательно изучать пейзаж за окном, как человек, впервые посетивший Москву. Они пошли на второй виток по Садовому кольцу.
– Я так понимаю, у тебя есть более гениальный план, который может сберечь наши головы для новых свершений? – Зам откатился на исходные позиции, готовый встретить в штыки встречное предложение. Поступить так следовало для восстановления статус-кво. "Если наш дражайший клоун сохраняет спокойствие – значит, какое-то время, чтоб разобраться с делами, еще есть. Важно не просто оказаться правым, главное – оказаться правым вовремя!"
– Более гениальный план – он, разумеется, прост, как все более гениальное… – Говорящий выдержал паузу, меланхолически шевеля пальцами, не отрываясь от окна. – Я сам загляну к Уткину. По-соседски. Утешу несчастного. Скажу, что мы найдем его дочь: мы же все можем! – Он обернулся к заму, будто ища поддержки. – Мы же все можем?!
– Отсрочка на несколько дней. За это время ты по-соседски раскроешь ему глаза на глубину его падения. И он задохнется от стыда, не оставив мемуаров. Я правильно понял?
– Браво. Наконец-то узнаю коллегу.
– Значит, решено? Задохнется от стыда? Тогда я спокоен. – Зам умиротворенно развалился на сиденье. – Осталась только одна маленькая проблема, даже не проблема – так, проблемка: что делать, если он возьмет и откажется?
– Проблемка не в этом. Он не должен случайно найти дочь. За остаток своей честной и принципиальной жизни.
– Если остаток будет коротким, скажем, несколько дней, то не найдет, могу гарантировать, только…
– Я рад. – Дуремар пожал собеседнику руку. – В свою очередь гарантирую: остаток будет коротким. Конец – безвременным, но совершенно, совершенно естественным. К нам едет один любитель животных. Весьма необычный. После встречи с ним люди часто умирают. Задыхаются от стыда, например.
– До сих пор подобного рода акции всегда являлись моей прерогативой.
– Я не привык озвучивать банальные истины. Но вынужден напомнить: бизнес, бизнес uber alles! Амбиции – в задницу.
ТУРЕЦКИЙ
22 февраля, день
Он неслышно проник в собственный дом и застал идиллическую картину. Ирина Генриховна и Ниночка азартно возились на ковре с конструктором "Лего", изобретая различные решения одной и той же игры.
– Знаешь, – шепнул ей Турецкий, – все эти ваши поперек-сверху-вниз здорово возбуждают. Может, нам с тобой спрятаться ненадолго в ванной?
– А зачем? – не глядя, но так же тихо ответила жена. – Чтобы я потом сказала: ну ничего страшного, у всех мужчин иногда такое бывает?
Турецкого перекосило, и, отправляясь на кухню, он пробормотал:
– Не хочется себя рекламировать… но у меня такое бывает чаще, чем иногда.
Некоторое время его не было слышно, пока не раздался звон падающей посуды. Ирина немедленно последовала на этот сигнал. Нинка немедленно прибежала следом. В результате все семейство неловко сосредоточилось на восьмиметровой кухоньке.
– Что ты тут делаешь?
– Хочу найти что-нибудь съестное… О Господи, у тебя тут одиннадцать банок грибного супа?!
– Иногда продукты в шкафу начинают устраивать войну. А грибной суп их усмиряет.
Раздался звонок, и Турецкий, уже потерявший аппетит, с видимым облегчением двинулся в прихожую. Это оказался Денис Грязнов, который, не дав опомниться, выпалил скороговоркой:
– Дядь Саш, я за вами, как договаривались, здрасьте, Ирина Генриховна!
– Ириша, – промямлил Турецкий, – мы с Денисом хотим э-э-э… сыграть пару партий на бильярде, вот. – И в подтверждение сказанного чихнул.
– Прекрасно! – отреагировала жена.
– Прекрасно? Это означает – ничего хорошего…
– Нет… я серьезно говорю, иди развлекайся.
– Только – не развлекайся. Это еще хуже, чем прекрасно. Это прекрасно в смысле – отвратительно. Может, ты наконец объяснишь, в чем дело?
– Хорошо. Когда у нас появятся хоть какие-то деньги? Ты же обещал в этом месяце разобраться с долгами?!
– Так и будет, как обещал! Через десять дней у меня зарплата.
– Сейчас посчитаем. – Она повернулась к настенному календарю. – Ну знаешь! Тридцатое февраля по многим причинам совсем не подходящий день!
– Папа не умеет считать! – констатировала дочь.
– Не расстраивайся, зайчик. Милиционеры всегда медленно соображают. Поэтому-то фильмы про них такие длинные.
– Мама шутит. Твой папа не милиционер. Ну ладно, я скажу тебе правду. Меня отправили в отпуск, – признался Турецкий.
Денис неловко топтался, не зная, проходить ли в квартиру или выйти и подождать Александра Борисовича на улице, не будучи уверенным, что он теперь вообще сможет выйти из дому.
– Какого черта?! – не выдержала Ирина и тут же спохватилась: дочка была рядом. – Пойди поиграй, солнышко.
– Зачем?
– Чтобы ты не слышала, что я сейчас скажу.
Ниночка секунду подумала и со вздохом призналась:
– Я знаю все эти слова.
– Я знаю, что ты знаешь, – в свою очередь призналась ее мать. – И наверно, даже больше, чем я. И именно поэтому я не хочу тебе показаться необразованной. Денис, заберите ее в гостиную.
– Ой! – Ниночка вдруг испуганно схватилась за дверной косяк. – Все как-то завертелось перед глазами…
– Правда? Но тебе все равно придется выйти отсюда.
– Ладно, – сдалась Ниночка. – Но попробовать-то можно было…
– Дело не в деньгах. Вернее, не только в деньгах, – с тяжелым сердцем сделал вывод Турецкий.
– Я не хочу об этом говорить, – быстро сказала Ирина Генриховна.
– А я хочу! Поэтому согласимся на компромисс и сделаем по-моему… У тебя кто-то есть, верно?
Ирина молча и выразительно посмотрела на мужа.
– Не нужно напрягать память, чтобы вспомнить… Ну ладно, хватит, – он устало рубанул рукой воздух. – Мне нужна правда!
Ирина молчала. Прошла минута, и Турецкий сдался:
– Мне нужна правда… Или… хотя бы интересный вариант.
– Как будто тебе не все равно! – У нее на глазах показались слезы.
– Да… Ну все, довольно. В любом случае этот разговор окончится не так, как я хотел.
– Не понимаю…
– Мне не станет легче, а тебе не будет страшно. – Турецкий заглянул в комнату, чтобы позвать Дениса. А там племянник Грязнова и его наследница вели следующий географический диалог:
– Ты знаешь про Тихий океан?
– Да.
– Я его переплыла! – заявила дочка и в доказательство топнула ножкой.
– А ты слыхала про Мертвое море? – азартно парировал Денис.