Смеркалось. Катя оценила, сколько времени ей понадобится, чтобы оторвать всю проводку, и поняла, что не успеет. Кое-как распутав зубами и ногтями оплетку, она принялась ломать проволоку. Наконец, у нее в руках оказался приличный, в два метра, кусок. Катя стащила сапог и каблуком ударила по стеклу, одновременно громко закашляв, а заодно утешая себя мыслью, что под дверью подслушивать некому, затем вынула его по треснувшим частям.
А вот и дыра в этой штуковине под бампером. Как же она все-таки называется? Катя сложила провод пополам и, продев его в отверстие, примотала к решетке. Интересно, воровали цемент здешние строители или нет? И насколько больше нужной пропорции в раствор добавили воды и песка? Иногда даже столь пагубная привычка может оказать кому-нибудь неоценимую услугу.
Все, теперь осталось только ждать. Катя считала время про себя. Примерно через семь минут появились коричневые ботинки, хлопнула дверца, заработал мотор, и пахнуло дымом. Но сегодня этот дым был для Кати слаще запаха роз. Машина взвыла, но осталась на месте. Решетка тоже.
Господи, неужели не получится?!
"Жигуленок" взревел с новой силой. Водитель, наверно, решил, что просто пробуксовывает в снегу, потому слегка сдал назад, чуть не въехав багажником в стену, и затем снова рванул вперед. Решетка тоже поддалась, но узел, который с таким трудом скручивала Катя, расходился на глазах. В результате "жигуленок" отвязался и умчался прочь, увозя на хвосте обрывок провода.
В отчаянии Катя изо всех сил принялась расшатывать решетку, и та в конце концов вывалилась наружу. Слава богу, значит, воровали все-таки цемент!
Фонари еще не зажигали, и, выбравшись во двор, Катя укрылась в глубокой тени дома. Раздался звук шагов: кто-то услышал шум. Катя затаила дыхание, но ее невероятно грязный, но все же светлый свитер на фоне темной стены мог выдать ее с головой. Охранник-джигит подошел к подвальному окошку и, наступив на решетку, смачно выругался.
– Эй, сука, ты где? Лучше сама выходы, нэ то… – Он щелкнул предохранителем и, держа пистолет в вытянутой руке, пошел прямо на Катю. Она, прижавшись к стене, стала медленно отступать и чуть не вскрикнула от неожиданности, когда наткнулась на что-то спиной. Но это оказалась всего лишь водосточная труба, и на конце ее висела восхитительная длинная и толстая сосулька.
Охранник, услышав треск ломающегося льда, направил пистолет на звук, Катю он по-прежнему не видел и сделал шаг вперед. Катя, подняв над головой и обеими руками обхватив свое, в прямом смысле слова, холодное оружие, бросилась навстречу, вкладывая в удар все свои силы, изрядно подорванные многодневной и бесполезной борьбой.
Сосулька врезалась охраннику в лоб и сломалась, буквально разодрав кожу над бровями. Он вытаращил глаза от удивления и, глухо охнув, судорожно прижал руки к окровавленному лицу и свалился наземь. Катя ногой отшвырнула упавшее оружие в сугроб и побежала.
Она неслась вдоль гладкого высокого забора, тщетно высматривая если не лестницу, то хотя бы какую-нибудь бочку или ящик, с которого, подпрыгнув, можно было бы ухватиться за верхний край забора и перебраться на ту сторону, но двор был девственно пуст. Охранник, потративший некоторое время на поиски пистолета, отставал. Прижимая руки к израненному лбу и размазывая рукавом темную кровь, заливавшую глаза, он ковылял следом, оставляя на снегу неровную красную дорожку.
Катя наконец добралась до ворот, но и они оказались заперты. Сваренные из листов толстого железа, ворота были еще укреплены приваренными крест-накрест кусками швеллера. Катя принялась карабкаться наверх, судорожно хватаясь руками за обжигающе холодное железо. Она уже добралась до перекрестья и, последним усилием подтянувшись на руках, перебросила ногу на свободу, когда охранник, обливаясь кровью, выполз из-за угла и поднял пистолет, стараясь целиться ей в руку или ногу. Но он практически ничего не видел, а Катя уже нависла над воротами.
Ждать больше было нельзя, и он выстрелил.
"Почему сердце всегда чувствуют грудью и никогда – спиной?" – успела подумать она.
Пуля вошла под левую лопатку. Тело девушки стало медленно сползать вниз.
БОЙКО
20 февраля, вечер
Подполковник уже знал, что дело прекращено, и Кротков, благосклонно приняв извинения Осетрова, покинул стены следственного изолятора вечером в самом конце рабочего дня. Теперь оставалась только одна проблема – Масленникова. Ему докладывали о ее художествах. Пожалуй, пусть еще пяток дней посидит, а там можно и выпускать, все равно ничего не докажет. Его подчиненные получили строгие инструкции на сей счет. Девушку вернуть домой, помотавшись перед этим часок по городу, чтобы и не догадалась, откуда ее привезли. Дома, в котором ее держали, она снаружи не видела, так что описать его не сможет, из его людей она видела только двоих, и у тех на момент похищения твердое алиби.
Со спокойной совестью он взялся за телефонную трубку. Можно сигналить-докладывать, что на этот раз все прошло без осложнений, а заодно и о том, что имеется кадровое пополнение. И пусть ни Сафронов, ни Горошко даже не догадываются, на кого работали, завязаны они теперь крепко, и их вполне целесообразно использовать вновь.
Он набрал номер заместителя министра внутренних дел, тот был еще на месте. Подполковник коротко отрапортовал:
– Все в порядке. Дело прекращено.
– Без эксцессов? – поинтересовался зам.
– Без.
– Хорошо, – зам дал отбой.
Бойко потянулся в кресле. За окном в желтоватом свете фонарей почти отвесно падали огромные хлопья снега. "А не провести ли мне этот замечательный вечер с не менее замечательной женщиной. Интересно, что она поделывает? Закатиться в ресторан…" Приятные мысли прервал телефонный звонок. Старший группы, обеспечивавшей охрану Кати, угрюмо доложил:
– Андрэй Ильич, девюшка погиб, да?
– Как погибла? От тоски по любимому? – благодушно переспросил подполковник, мысли его все еще были настроены на романтический лад.
– От пули в область сэрдца. Она пачти сбэжал, пришлос выстрелит, целил в конэчность, но нэ папал, да.
У Бойко похолодело внутри.
– Хорошо, я сейчас приеду. – "Черт, новый геморрой! Этого еще не хватало, только ведь отрапортовал…"
Не успел Бойко уйти, как телефон снова затрезвонил. Он с надеждой потянулся к аппарату, может, ошиблись, может, только ранена…
Но это был замминистра.
– Мне только что позвонили. – По голосу было слышно, что он с трудом сдерживает ярость. Бойко затаил дыхание, морально готовясь к разносу за гибель Кати, но его ждал еще больший сюрприз.
– Ты хоть представляешь, кто отец той девки, которую ты… которую твои…
"Еще не знает", – облегченно вздохнул Бойко и тут же снова напрягся.
– Эта твоя Масленникова единственная дочь нашего всенародного Верховного судьи Уткина Ивана Сергеевича. Слышал про такого?
Бойко поперхнулся.
– Так вот, быстренько доставить ее домой, все следы подчистить, людей, которые имели с ней дело, из Москвы вон! И если, не дай бог, Уткин хоть что-нибудь пронюхает, я лично позабочусь, чтобы ты не дожил до пенсии. Все.
Бойко сидел оглоушенный. Как же ему сказать, что он не сможет выполнить приказ, что его вообще уже никто не сможет выполнить?! Наконец, собравшись с духом, он открыл было рот, но в трубке раздались только короткие гудки.
БОЦМАН
19 февраля, ночь
Палыч от удара по голове пистолетом Ваняя получил изрядное сотрясение мозга и несколько дней пребывал в состоянии, напоминающем тяжелое перманентное похмелье, и даже пытался лечиться соответствующим образом – безрезультатно.
Сотрясение мозга весьма неожиданным путем привело к сотрясению его морской души. Тошнило Боцмана немилосердно, он вспомнил первый выход в открытое море после мореходки, свой первый шторм и первый жестокий приступ морской болезни. Воспоминания оказались на удивление приятными, чему трудно было найти вразумительное объяснение. Собственно Палыч не здорово и старался: за ним не водилось склонности к углубленному самоанализу. Будучи натурой романтической, дал себе слово непременно свалить из Москвы и отправиться к морю, если пронесет на этот раз и он не отдаст Богу душу. К моменту освобождения Назарова старик оклемался, с определенным содроганием убедившись, что никто пока в его душе заинтересованности не проявляет. Страх перед неизвестным, благоразумное нежелание сниматься с мертвого якоря и пускаться на старости лет в скитания отчаянно боролись в поврежденной голове Палыча с беспокойной сумасшедшинкой, толкавшей его на рискованный шаг. Но самый больший страх он испытывал от предчувствия результата борьбы двух этих начал. Боцман пошел на хитрость: пытался напиться, чтобы после почувствовать себя старым и больным, давая тем самым дополнительные аргументы благоразумию. Толку от таких ухищрений было мало: напившись, он становился буен, чего давно уже не случалось, а голос разума в нетрезвом виде звучал довольно тихо или вообще почти не звучал. В одну из хмельных ночей с Палычем случился, наконец, кризис. Он собрал свои пожитки, недопитую бутылку в том числе, и решительно двинулся к выходу. У порога Боцман, как водится, остановился, но не затем, чтобы оглянуться назад или присесть на дорожку, он понял, что уйти просто так – недостаточно, нужно уходить с треском, чтоб запомнили надолго. Палыч наполнил ведро растворителем из бочки и разлил, отступая к двери. Затем еще одно – уже на улице, набрал третье, но удлинять дорожку не стал: и так сойдет. Закончив приготовления, он поджег склад и полюбовался стремительно разгорающимся пожаром, стоя совсем близко с ведром растворителя в руке. Через несколько минут заполыхало так, что находиться поблизости стало просто невыносимо. Палыч побежал прочь, соображая, куда выплеснуть ведро, но не соображая, куда идет. А вышел он на дорогу и едва не попал под колеса подъехавшей машины с "пацанами" Кроткова.
"Все, – подумал он, – все, моря я так и не увидел".
– Ты что гонишь, дед? Брось ведро, пожарник долбаный! Отчего загорелось? – Сидевший рядом с водителем открыл дверцу.
Палыч неожиданно для самого себя окатил его из ведра и бросил спичку в салон. Пассажир загорелся абсолютно весь, катался по снегу, громко, визгливо матерясь. Водитель воспламенился только ниже пояса, он проворно сбросил брюки, выхватил из-за пазухи пистолет и выстрелил Палычу прямо в лоб.
Через двадцать секунд склад взлетел на воздух, и всех троих вместе с машиной завалило горящими обломками.
КРОТКОВ
20 февраля, утро
Его освободили, когда уже стемнело. Валил настолько густой снег, что курить на улице было невозможно: приходилось одной рукой делать сигарете "козырек". Ни одной знакомой машины видно не было.
На всякий случай Кротков медленно пошел вдоль стоянки, досадуя, что, скорее всего, придется добираться домой своим ходом, к тому же по такой гнусной погоде. Вдруг за спиной взвизгнула тормозами красная "хонда", за рулем сидела Ракитская.
– Поздравляю со счастливым освобождением и полной реабилитацией, – язвительно сообщила она, приоткрывая ему дверцу.
– Прием поздравлений по вторникам и четвергам, предварительная запись у секретаря. – Он погрузился на переднее сиденье, а заодно в свой обычный облик, плохо гармонирующий с наличествующим внешним видом, – эдакий принц помойки. – Для вас, мадам, ввиду особого моего расположения, запись необязательна. Кстати, как свободного с недавних пор человека, меня интересует вопрос: куда мы направляемся?
– Навстречу новым неприятностям, – произнесла Ракитская, на этот раз совершенно бесстрастно.
– Не хочу показаться наивным, но разве я не полностью оправдан? Или не улажены еще какие-то формальности?
– Я угадываю в твоем тоне претензию, или мне послышалось? – В ней снова проснулась ирония. Не дожидаясь ответа, адвокатесса продолжала: -С формальностями все в порядке, на мой счет можешь не беспокоиться, хотя опасное направление определено верно: угроза исходит от красивой женщины.
– Кто же эта грозная красавица? Сейчас угадаю. Выдающаяся су… прошу прощения, стерва Катерина Масленникова? Она по-прежнему наводит ужас на криминальный мир?
– Меня это не интересует. О своих делах будешь объясняться с шефом, – Ракитская оборвала его на полуслове.
– Ладно, легко изменяем тему. Я должен расценивать почетный эскорт, который ты мне составляешь, как утвердительный ответ на свое недавнее предложение?
Ракитская оценивающе посмотрела на Кроткова, не проявляя видимого энтузиазма.
– Не наблюдаю былой пылкости. Я допускала, хотя, заметь, не рассчитывала, что ты затащишь меня на заднее сиденье там, прямо у ворот тюрьмы, без наводящих вопросов.
Он тоже оценивающе оглядел ее и – заднее сиденье.
– Поспешишь – людей насмешишь…
Ракитская взглянула на попутчика с интересом.
– Угадываю основательный подход к проблеме. – Она повернула зеркало заднего вида к себе и поправила прическу. – Хотя я по-прежнему настаиваю на том, что твои дела меня не касаются, позволю себе дать один дружеский совет: постарайся уделить больше внимания другому основному инстинкту.
При появлении Кроткова Сенатор, против обыкновения, прервал очередной киносеанс и проследовал в кабинет. Он встретил недавнего зека недружелюбно, что, впрочем, являлось для босса вполне характерным. Сесть не предложил, и гость так и остался стоять на почтительном расстоянии, глядя на хозяина, восседающего в высоком, помпезном кресле, как на троне. Кабинет был двухуровневый: массивный вычурный письменный стол с ножками, выполненными в форме кареатид, и кресло Сенатора стояли на возвышении, поднимая его над окружающими.
– Проветрил мозги на киче? – спросил Сенатор, не поднимая глаз.
Кротков спокойно молчал: он знал, что шефа перебивать не стоит, грубость Сенатора в какой-то мере компенсировалась немногословностью. Даже в самом дурном расположении духа он после двух-трех вступительных ругательств переходил к делу.
– Ты вроде образованный человек, а "наезжаешь" на всех без разбору, как танк, дальше собственного ствола ни хрена не видишь. Гляди, подорвешься – только яйца по небу полетят! – Сенатор после длинной паузы уставился на Кроткова своим тяжелым взглядом. – Садись, не маячь.
– Благодарю. – Кротков с достоинством опустился в широченное, но низкое и неудобное кресло, не отводя глаз от босса. Это был ритуал: нужно выражать почтение, не теряя лица. Сенатор, поднявшийся из грязи в князи, придавал непомерное значение подобным условностям, а Кротков еще на комсомольской работе в совершенстве овладел искусством ходить "на ковер".
Сенатор прошелся по своей кафедре и, резко обернувшись, удостоверился, что посетитель смотрит ему в спину, а не глазеет по сторонам.
– Знаешь, кто папаша этой чертовой девки Масленниковой? Думаешь, какой-нибудь Масленников? А вот тебе хрен! Уткин. Председатель Верховного суда.
Кротков с ужасом понял, что обделался по полной программе. Действительно угораздило: думал, споткнулся о камешек, а оказывается, нарвался среди чистого поля на противотанковую мину замедленного действия. Если рванет – разнесет в клочья. Собеседник прервал поток кротковского сознания.
– На этот раз тебе, придурку, повезло. Завтра же с ней все уладишь. Только в другой раз я за твою охренелость расплачиваться не стану. – Последние слова Сенатор произносил не зло, а устало.
Кротков понял: босса тревожит что-то еще, значит, оргвыводов не последует – сейчас ему не до показухи. Из-за дурацкой Масленниковой с ее шишкой-отцом по большому счету самому Сенатору ничего не грозило. Если бы не смог отмазать исполнителей, отдал бы на съедение со всеми потрохами, а сам от них открестился. Отдуваться пришлось бы ему – Кроткову и его людишкам. Нет, что-то тут не то, видно, случилось нечто, затрагивающее шефа лично.
– Пойдем примем по сто граммов, нужно кое-что обсудить, – выдал Сенатор после нескольких затяжных кругов по кафедре, подтверждая догадки гостя.
Кротков, отправившись в туалетную комнату вымыть руки, увидел себя в зеркале и был слегка шокирован такой явной непредставительностью. В подобном виде при других обстоятельствах он не сунулся бы дальше собственного сортира, тем более не явился бы к шефу. С другой стороны, если Ракитская пережила общение с ним без обморока – этот мужлан и подавно вытерпит, не поперхнется.
За столом сидели вдвоем. Кротков отдавал должное кушаньям, с тайной издевкой поглядывая на Сенатора, который, словно обиженное капризное дитя, воспринимающее ужин как тяжелейшую повинность, ковырял специально для него приготовленный в американском стиле бифштекс с кровью.
– Пока ты на нарах загорал, дорогие соседи на нас "наехали": всех центровых нищих загребли под себя. С нищими я дал им просраться, но теперь так мыслю: эта вшивота – только начало. Следующий на очереди – ты. Смотри не вздумай облажаться и подставить меня еще раз! Удушу собственными руками! – Он вдруг выскочил из-за стола и стал быстро ходить туда-сюда, разрубая рукой невидимых врагов. – Пусть твои дармоеды берут задницы в руки и пройдутся по всем клиентам. Если кто-то предложит сменить "крышу" – немедленно докладывать. Доложат – получат премию, не доложат – выпускай кишки! Без разговоров! Твои предложения?
– Завтра, – твердо сказал Кротков. Когда Сенатором овладевал руководящий бум, он становился совершенно нетерпим к чужому мнению. – Я должен во всем разобраться на месте.