– Ну почему же, – сказал я, – надзорные инстанции истребуют дело по моей жалобе и разберутся в сути и доказанности обвинения.
– А что, у вас есть сомнения в правильности приговора по делу Алексея Михайлова?
– Иначе бы мы не затевали все это, – ответил я.
Теребилов помолчал, потом размеренно произнес:
– Алексей Михайлов – изменник Родины. Я понимаю, что его сыновьям не очень хочется мириться с тем, что их отец – государственный преступник, но тут ничего не поделаешь, именно таковым он и является. И я не понимаю, зачем это нужно – спустя столько лет ворошить старое. Кстати говоря, свидетели по этому делу еще работают в органах. И при надобности смогут подтвердить свои показания. Вы же понимаете, что от своих показаний никто не откажется. Так что затея бессмысленная.
– Тем не менее я прошу разрешить мне ознакомиться с делом Михайлова.
– Эх, – воскликнул Теребилов, – ну и время пошло! Все, как один, считают свои долгом побольнее уколоть спецслужбы! КГБ уже выставили чуть ли не главным преступником двадцатого века! Этот предатель Суворов понаписал массу гадостей о ГРУ. Вот-вот за нас возьмутся. А интересно, что бы стало со страной, не будь спецслужб? А? Я вас спрашиваю?
Я пожал плечами. Теребилов явно накручивал сам себя – обычная манера больших начальников. Это надо просто переждать, и все.
– А-а, не знаете? – продолжал распространяться Теребилов. – Зато я знаю. Не было бы страны, вот и все! Погибла бы! Исчезла с лица земли! С географических карт! Сколько героев-чекистов погибло, защищая безопасность страны? Сколько сейчас гибнет?! А когда мы поганой метлой выметаем из наших рядов изменников и предателей, обязательно находятся фальшивые либералы-правдолюбы, которые вмешиваются не в свое дело и мешают работать.
Последний пассаж был явно адресован мне лично, но я сделал вид, что не обратил внимания.
– А какой ущерб нам принесли годы так называемых реформ? Сколько разных пертурбаций мы перенесли? Как еще мы остаемся на плаву – не понимаю. И тут приходите вы и наносите еще один удар – требуете реабилитировать предателя.
– Я не требую, – спокойно повторил я, – в этом разберутся генеральный прокурор и председатель Верховного суда. Кроме того, я не считаю, что мое обращение в надзорные инстанции может принести какой-то вред спецслужбам. Потому что, в конце концов, все мы стремимся к достижению истины. Не исключаю, что прокуратура и суд не посчитают необходимым внести протест на состоявшийся приговор, давно вступивший в законную силу.
Теребилов успокоился и опять вздохнул.
– Я, конечно, понимаю, Юрий Петрович, Михайловы пообещали вам большой гонорар в случае успеха дела. Однако имейте в виду: заработать эти деньги вам будет очень трудно. Очень.
Он посмотрел мне прямо в глаза, и я наконец-то понял, что на самом деле означает словосочетание "стальной взгляд". Именно таким был взгляд генерала Теребилова. От этого взгляда хотелось убежать, скрыться, исчезнуть. Да, его подчиненным не позавидуешь!
– И я вам советую оставить это дело, отказаться от ведения защиты по делу Михайлова в надзорной инстанции, – продолжал Теребилов, – все равно ничего путного не выйдет, а в вашей карьере станет одним проигранным процессом больше. Не думаю, что такая перспектива является вашей целью.
Я пожал плечами:
– А я надеюсь на благоприятный исход.
– Почему, – прямо спросил Теребилов, – на каком основании вы делаете вывод, что в отношении Михайлова была совершена судебная ошибка? У вас есть какие-нибудь факты?
Он опять устремил на меня свой стальной взгляд, который, казалось, пронизывает насквозь и упирается в противоположную стену.
– У меня есть основания полагать, – ответил я уклончиво, – что Михайлов, возможно, не является преступником в той мере, каковой его в свое время признал трибунал.
– Какие основания?
– Об этом я смогу судить, только ознакомившись с материалами дела. Известно, что времена меняются и общественная опасность некоторых прежних деяний нынче равна нулю.
– Имейте в виду, Юрий Петрович, – строго сказал Теребилов, – если вам известны какие-нибудь факты, касающиеся обеспечения безопасности страны, вы как гражданин обязаны ознакомить с ними нас.
– Я обещаю вам, что, как только мне станут известны подобные факты, я сразу же попрошусь к вам на прием. А пока что просьба у меня одна – дать разрешение на доступ к материалам уголовного дела Михайлова.
Генерал Теребилов откинулся в своем кресле и громко фыркнул. Это должно было, видимо, означать: "Ну и упрямец же ты, Гордеев". Несколько секунд он глядел в потолок, потом наконец проговорил:
– Ну ладно. Я дам разрешение на ознакомление с делом Михайлова. Ознакомление будет происходить здесь, в этом здании.
Он поставил размашистую визу на свободном уголке моего заявления и протянул мне бумагу:
– Я уверен в том, что приговор в отношении Алексея Михайлова вынесен совершенно законно и обоснованно. Поэтому не могу пожелать вам удачи в этом деле.
Я попрощался с генералом и вскоре ехал домой. Первый раунд я выиграл. Теперь можно считать, часть гонорара мной была отработана.
На следующий день, ровно в назначенное время – в десять утра, я был в СВР. Специальный приставленный ко мне офицер долго вел по извилистым коридорам, мы то поднимались по лестницам, то спускались. В конце концов он привел меня в комнату без окон. Из мебели здесь был только стол и два стула. На столе помещалась старомодная лампа из черного эбонита. Думаю, такие еще использовали следователи НКВД, чтобы направлять их в лица допрашиваемых.
– Подождите здесь, – почти лишенным интонаций голосом произнес офицер и скрылся за дверью.
Я сел на стул и стал ждать.
Через несколько минут офицер появился снова, держа в руках потрепанную папку. Интересно. Судя по всему, дело хранилось не в военном суде гарнизона, а здесь, в спецхранилище Службы внешней разведки. И еще. Неужели дело об измене Родине Михайлова уместилось в одном томе?
Офицер подошел к столу, положил на него папку. Принес он и десяток листов писчей бумаги, и ручку.
– Вы можете делать выписки из дела, свои записи, – сказал он, – которые потом будут просмотрены. Приступайте.
– Сколько у меня времени?
– До конца дня. Если не успеете, можете продлить до завтра. Если понадобится еще время, придется получать новое разрешение.
Он отошел от стола и сел на свободный стул. Видимо, он не спустит с меня глаз, пока я буду работать с делом. Ну что ж, придется действовать в обстановке тотального контроля. Статья 51 УПК, где говорится о правах и обязанностях защитника, разрешает мне знакомиться с делом в любом объеме и без ограничения сроков. Но тут разведка, и мне пришлось смириться с нарушениями моих прав.
Я открыл папку и перелистал пожелтевшие от времени страницы. Протоколы допросов, постановления следователя, справки… Конечно, как я и предполагал, некоторые страницы оказались изъяты из дела. К тому же папка, которую мне принесли, представляла собой компиляцию из разных томов дела. Не оказалось обычной для следственных томов уголовного дела прошивки с печатью на последней странице и описи материалов с указанием количества листов. Нумерация была разнокалиберной и непоследовательной. Кроме того, некоторые места документов старательно вымараны чьей-то заботливой рукой. Видно, руководство посчитало, что я не могу ознакомиться с делом Михайлова целиком. Ну что же, хотя тут явное нарушение пятьдесят первой статьи, видимо, ничего не поделаешь. Если я начну возмущаться, что дело в таком состоянии, это не приведет ни к чему. Никто уже не сможет доказать, когда именно – я имею в виду хронологию – была проведена "ревизия". Придется довольствоваться малым…
Итак, из материалов следовало, что уголовное дело возбуждено на основании рапортов двух работников посольства СССР (и по совместительству сотрудников КГБ) в Аргентине о том, что, по их мнению, Алексей Михайлов ведет двойную игру, то есть сотрудничает с вражескими разведками. Видимо, эти сотрудники (их имена были стерты) исполняли функции контроля над деятельностью Михайлова. В виде доказательств были приведены факты многочисленных контактов с высокопоставленными лицами Аргентины и Уругвая, главами военных ведомств и даже спецслужб. В сухих строчках рапортов сквозила досада, что деятельность Михайлова не "представляется возможным полноценно контролировать". Дальше в деле содержался отчет специальной комиссии, которая должна была негласно проверить содержащиеся в рапортах сведения. Комиссия пришла к выводу, что действительно Михайлов является "по совместительству" агентом ЦРУ. После чего Михайлова вызвали в Москву. Дальше шли многочисленные допросы сотрудников внешней разведки. Очные ставки этих сотрудников с Михайловым. Он поначалу все отрицал, но постепенно, видимо под грузом неоспоримых улик, признался. Все. Трибунал. Приговор. Расстрел.
Дело было ясным и прозрачным как стеклышко. В огрызке, который мне представили для ознакомления, не было ни малейшей зацепки.
– Где здесь можно покурить? – спросил я у офицера.
– Как выйдете, сразу направо. Курительная комната, – лаконично ответил тот, – с собой ничего не брать.
Да, не хотел бы я тут оказаться в качестве обвиняемого или хотя бы подозреваемого! Бесцеремонность в отношении к людям здесь какой-то просто профессиональный навык.
Я вышел из комнаты. Коридор был пуст, если не считать дежурного, который сидел за маленьким столиком в торце и читал газету. Однако, стоило в поле его зрения появиться движущемуся предмету, то есть мне, он моментально оторвался от газеты и стал наблюдать за вверенным участком. Да, тут действительно ни шагу нельзя сделать бесконтрольно.
В курительной комнате тоже было пусто. Зеркало на стене, пара пепельниц на столике, сизый дымок под потолком. На стенах угрожающие надписи – "ВЕДЕНИЕ ПЕРЕГОВОРОВ НА СЛУЖЕБНЫЕ ТЕМЫ СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО!" Я присел на диванчик и вынул сигареты. Что ж, я и не собираюсь вести никаких переговоров вообще, в том числе и на служебные темы.
Итак, после прочтения материалов дела можно считать затею братьев Михайловых окончательно провалившейся. Что они покажут в суде, даже если предположить тот невероятный факт, что надзорная инстанция отменит приговор и дело будет вновь рассмотрено в общем порядке в суде первой инстанции? Письмо без адреса и подписи, напечатанное на принтере, вернее, рассказ Владислава Михайлова о том, что у него его украли? Комично. Клочок бумаги со штампом сахарорафинадного завода? Смешно. Еще один рассказ Михайлова о том, как на него было совершено покушение по дороге из Шереметьева? А какое отношение это имеет к делу его отца, спросят в суде? Вот и все.
Ведомство, куда я попал, представлялось мне какой-то неколебимой твердыней, с которой бороться абсолютно бессмысленно, даже если бы у меня на руках оказались документы, подтверждающие невиновность Михайлова. А так, без ничего пытаться добиваться призрачной правды…
Я уже собрался затушить почти догоревшую сигарету, как в комнату вошел еще один человек. Это был пожилой мужчина, почти старик, одетый в аккуратный, немного старомодный костюм с небольшой орденской планкой. Я перехватил быстрый взгляд из-под седых мохнатых бровей. Проходя мимо меня, он уронил пачку сигарет, которую держал в руках. Я автоматически нагнулся, поднял сигареты и подал их старику. Он взял и, глядя прямо мне в глаза, вместо "спасибо" быстро произнес:
– Сегодня. Двадцать тридцать. "Тургеневская". Середина зала.
При этом он улыбнулся и кивнул, как будто бы действительно благодаря меня за любезность. Во всяком случае, со стороны это должно было выглядеть именно так. Затем старик как ни в чем не бывало прошел в дальний угол комнаты, сел на диван и закурил.
Знаете, наверное, каждый советский мальчишка любил играть в разведчиков. Старшее поколение воспитано на фильмах "Подвиг разведчика", "Щит и меч", серия о Резиденте… Следующие – на "Мертвой зоне" и незабвенном Штирлице. Помню, когда я учился в школе, мы играли в героев "Семнадцати мгновений", причем все почему-то хотели быть Шелленбергами или, на худой конец, Мюллерами… Пуленепробиваемый и неуязвимый Штирлиц уже тогда вызывал только улыбку, особенно на фоне сюрреалистичных анекдотов о нем.
Время прошло, и вот я в Службе внешней разведки. Эти коридоры, кабинеты, возможно, эта самая курилка помнят массу разведчиков почище Штирлица. И что? Меня только что вызвали на явку? Или это выживший из ума резидент в отставке решил вспомнить молодость?
Я покосился на старика. Тот как ни в чем не бывало попыхивал своей сигаретой. На меня он не глядел.
Ну как бы вы поступили на моем месте? Подойти и переспросить? А вдруг он действительно хочет сообщить мне что-то важное? Угрожающие надписи на стенах о недопустимости ведения служебных переговоров остановили меня.
Я был заинтригован и озадачен. Сунув потухшую сигарету в пепельницу, я встал и, перед тем как выйти, еще раз оглянулся на старика. Тот еле заметно подмигнул…
Понятно, что все остальное время, отпущенное мне, я сидел как на иголках, что не помешало мне основательно изучить дело Михайлова. Впрочем, ничего особенного я там не обнаружил. Ни одной зацепки. Доказательства были тщательно выстроены и убедительны, имена свидетелей остались неизвестными, хотя я уверен, что это все равно бы ничего не дало.
На всякий случай договорившись, что продолжу изучение дела Михайлова еще и завтра, я покинул Службу внешней разведки.
Хорошо что встреча назначена не на час пик. К половине девятого метро постепенно пустеет. Правда, хорошо ли это для "конспирации"? Хотя пусть по этому поводу голова болит у чекиста…
Я припарковал машину недалеко от станции и спустился в метро.
Честно говоря, я ощущал себя просто как мальчишка, поверивший в идиотскую, неправдоподобную шутку. Кому-нибудь рассказать, даже такому видавшему виды человеку, как Грязнов, – не поверят. Поднимут на смех. Будут издеваться до конца жизни…
И все-таки я пошел на встречу. Может, просто из спортивного интереса, но пошел.
Я стоял прислонившись к мраморной стене. Прохожих было мало, и ни один из них не походил на моего старика. Между тем стрелки часов показывали без двадцати пяти девять. Подожду еще пять минут и пойду, решил я.
Вскоре мимо меня прошел старик из курилки. Именно так – прошел, будто бы меня не замечая. Я его сразу узнал и невольно подался к нему. Но старик только зыркнул глазами из-под мохнатых ресниц и прошипел:
– Идите в конец станции. Отдельно от меня.
В этот момент как раз прибыла очередная электричка, так что ему пришлось сказать это довольно громко.
Я двинулся за ним на некотором расстоянии. Старик шел довольно медленно, и мне пришлось подстраиваться к его походке. Честно говоря, если бы кто-нибудь действительно следил за ним, определить, что мы как-то связаны, не составило никакого труда: моя черепашья скорость наверняка сразу бросилась бы в глаза…
Старик встал на эскалатор. Потом, наверху, он миновал стеклянные двери и свернул направо. Вышел на улицу и, обойдя здание метро, направился к Чистопрудному бульвару. Однако внезапно встал на остановке трамвая.
Через пару минут дребезжащее всеми частями транспортное средство подкатило к нам. Немногие пассажиры заняли места – трамвай остался наполовину пуст. Я уселся через два ряда кресел за стариком. Трамвай отъехал. Спустя некоторое время старый конспиратор оглянулся, окинул взглядом салон трамвая и, видимо не обнаружив ничего подозрительного, встал, вынул из кармана талончик и направился ко мне.
– Пробейте, пожалуйста.
Я неумело воспользовался висящим рядом компостером (черт, я уже не помню, когда последний раз ездил общественным транспортом) и подал талон старику. Он взял его, положил в карман и негромко сказал:
– Через одну остановку выходим.
Он снова сел на свое место.
Снаружи моросил мелкий дождик. Капли размазывали грязь по стеклам трамвая. Асфальт потемнел, а немногие прохожие как по команде достали припасенные зонтики. Между тем трамвай все дальше увозил от моей машины, одиноко стоявшей рядом с метро.
Наконец трамвай остановился и старик заторопился к выходу. Я последовал его примеру, уже схватился за поручень у дверей, как мне на плечо легла чья-то тяжелая рука.
– Ваш билет!
Здоровенный детина, которому больше подошла бы работа комбайнера или кузнеца, стоял за спиной.
Я видел, как старик уже обходил трамвай. Спереди, в полном соответствии с правилами дорожного движения. Надо было спешить.
– Нет талона, командир… – бросил я и поставил ногу на ступеньку. Однако железная длань контролера схватила меня пониже локтя.
– Оплачивайте штраф!
Богатырь мерзко улыбался и, наверное, мысленно потирал руки в предвкушении очередной поживы.
Старик уже скрылся в темноте. Я сунул руку в карман и вынул несколько купюр.
– Сколько?
– Десять рублей.
Я сунул ему деньги, но в этот самый момент двери захлопнулись и трамвай поехал!
Бросив на контролера такой взгляд, что ему, скорее всего, не захотелось больше жить на этом белом свете, я кинулся к водителю:
– Остановите, пожалуйста.
– Не положено.
– Но мне очень нужно.
– Не положено.
– Я пропустил остановку.
– Не положено!
– Я заплачу!
– Не положено.
Видно, его лексикон не радовал богатством и разнообразием. Водитель захлопнул дверь своей кабинки прямо перед носом.
Я готов был прибить контролера на месте. Но через несколько секунд трамвай снова остановился, и я вылетел из него как пробка.
Куда бежать? Старик, судя по всему, направлялся на бульвар. Может быть, он ждет меня на одной из скамеек? Я понесся по бульвару. Вот и та злосчастная остановка. Я огляделся.
Никого.
Минут десять я бродил по пустынному темному бульвару. Старик как сквозь землю провалился. Ну не мог же я в самом деле звать его голосом: "Старик из СВР, отзовитесь!"
Ничего не оставалось, как только вернуться к машине.
Итак, что это было? Я терялся в догадках. Либо дурацкий случай с контролером помешал мне получить ценную информацию, либо я стал жертвой розыгрыша или даже безумных идей сумасшедшего разведчика в отставке. А может быть, это просто какая-то провокация? И та, и другая, и третья версии имели право на существование, однако я чувствовал, что не все здесь так просто.
Предположим, что все опасения и догадки братьев Михайловых истинны. Что получается? Справка из СВР о расстреле Алексея Михайлова – ложь. Затеяв расследование, они наступили кому-то на старую, уже почти зажившую мозоль. Эти неизвестные организовывают покушение на Михайлова. Только вот зачем? Конечно, это ему прислал письмо неизвестный отставной разведчик, письмо, которое потом было выкрадено. Он предпринимал какие-то шаги – например, ездил в городок, название которого стояло на почтовом штампе… Видимо, стоит предположить, что Владислав Михайлов представляет большую опасность для этих пресловутых неизвестных, чем его брат.
Ну а теперь, Гордеев, ответь-ка на простой вопрос. Теперь, когда братья убрались из Москвы, а ты занимаешься изучением дела, а вернее, адвокатским расследованием, теперь кто представляет большую опасность для неизвестных?
Ответ был прост, но от него мороз шел по коже. Я. Я представлял наибольшую опасность в данный момент. Да, Гордеев, дорого тебе обойдутся зеленые бумажки!