Тут она, конечно, разражается слезами, ведь в глубине души клиентка и сама прекрасно понимает – для нее в этой семье больше нет места. Грейс-психолог посмотрит на эту несчастную женщину у себя на кушетке и, наверное, скажет: как печально, что отец постоянно игнорировал потребность своего ребенка в любви и нежности. И тогда обе – и психолог, и клиентка – притихнут и задумаются. Да, действительно, очень печальная история. Но в результате обе придут к единственно разумному выводу: отец взрослый человек и имеет право сам принимать решения. Может, он и передумает, но уговоры дочери тут никак не помогут.
А теперь – что касается жены. Она не моя мать, подумала Грейс. Моя мать умерла, и отец женился опять. И теперь я ужасно оскорбила его новую жену, не предупредив, что мой муж на ужин не придет. Надо было позвонить и сказать: "Угадай, на кого сегодня не накрывать?" Грейс невольно улыбнулась.
– По-твоему, это смешно? – сурово произнес отец.
Грейс взглянула на него.
– Наоборот – совершенно ничего смешного, – ответила она.
Да, подумала Грейс, близких не выбирают, и именно поэтому надо стараться поддерживать отношения с теми, которые есть, потому что других у нас не будет. Грейс старалась изо всех сил, уже много лет несколько раз в месяц посещая эти самые традиционные ужины. Причем начала с тех пор, как отец в первый раз пригласил Еву Шайнборн на "Четыре последние песни" Штрауса, а потом – на ужин в ресторан "Джинджермен". Однако все старания Грейс пропадали даром. Ни разу она не почувствовала от Евы ни малейшего проявления теплоты, ни проблеска интереса по отношению к Грейс и Джонатану. И, несмотря на это обстоятельство, продолжаю в том же духе, подумала Грейс. Чего здесь больше – чувства долга или надежды? В любом случае глупо.
Отец продолжал сердито глядеть на Грейс. Ева, очевидно, отправилась выполнять тяжкую, непосильную работу. До чего обременительно тащить на кухню громоздкую, неподъемную дополнительную тарелку! Не говоря уже о салфетке, столовых приборах, стакане для воды и бокале для вина! Что за каторжный труд! И тут Грейс поняла: больше всего ей сейчас хочется развернуться и уйти. Цитируя модную фразу, регулярно вылетающую из увеличенных при помощи ботокса уст знаменитостей, настоящих и мнимых: "Я переросла эти отношения". Однако вслух Грейс этого говорить не стала. Вместо этого сказала: "Папа, с Джонатаном что-то не то. Я очень боюсь".
Хотя погодите – Грейс только хотела произнести эти слова. Уже совсем было собралась, как вдруг в кожаной сумке зазвонил мобильный телефон. Забыв про все – и про папу, и про чувство собственного достоинства, – Грейс стянула ремешок с плеча и принялась рыться в многочисленном содержимом ридикюля – записные книжки, кошелек, ручки, айпод, который в последний раз слушала несколько месяцев назад, ключи, подписанное разрешение от родителей, чтобы Генри вместе со всем классом мог отправиться на экскурсию на остров Эллис, – Грейс все забывала его отдать. Потом визитка лучшего продавца скрипок, которую дал Виталий Розенбаум, – из старого инструмента Генри вырос. Грейс отчаянно надеялась, что звонит именно Джонатан. Должно быть, вид у нее был совсем дикий. Грейс копалась в сумке так, будто, подобно герою боевика, должна была срочно найти и обезвредить взрывное устройство. Но держаться в рамках приличий Грейс не могла. "Только не вешай трубку! – мысленно взмолилась она. – Джонатан, не смей вешать трубку!"
Наконец Грейс нащупала мобильник и выудила его наружу, точно ныряльщик драгоценную жемчужину. Посмотрев на дисплей, растерянно моргнула. Она увидела вовсе не стетоскоп, как рассчитывала. Хотя предположение, конечно, было нелепое – Джонатан ведь оставил телефон. Правда, можно было допустить, что он вернулся домой, отыскал "блэк-берри" и позвонил с него жене. Вторым вариантом, на который надеялась Грейс, был неизвестный номер с кодом Среднего Запада ("Грейс, твой муж полный идиот! Представляешь, потерял телефон!"). Нет, на дисплее значилось: "Полиция. Мендоса". Грейс ощутила сильнейшее раздражение и досаду.
И тут ей пришло в голову – вдруг с Джонатаном что-то случилось? Что, если его убили и нашли тело, а теперь звонят Грейс, чтобы сообщить ужасную новость? Но, с другой стороны, почему тогда звонит Мендоса? Может, его теперь к ней прикрепили? Интересно, существует ли среди офицеров полиции такая практика? Один раз попадешь в поле зрения, как подозреваемый или как свидетель, – и готово. Любопытно, сколько жителей Нью-Йорка приходится на каждого офицера полиции? И как удивительно, что за два дня Мендоса уже второй раз желает с ней пообщаться.
Наконец Грейс решила не отвечать по телефону. Однако отец продолжал сидеть напротив, пристально глядя на нее. Наконец спросил:
– Джонатан звонит?
Грейс снова взглянула на дисплей, будто мобильник мог передумать, и сейчас она увидит номер мужа. Но нет – по-прежнему Мендоса.
– Папа, – проговорила Грейс. – Я, наверное, недостаточно ясно выразилась. Понимаешь, я понятия не имею, где Джонатан. Думала, он на медицинской конференции на Среднем Западе, но теперь не уверена.
– А звонить пробовала? – спросил отец, будто разговаривая с полной дурой.
Между тем мобильник перестал звонить. Отлично! Легко отделалась, подумала Грейс.
– Конечно.
– Тогда попробуй позвонить в больницу. На работе точно должны знать, где он.
"Как там Джонатан? Чем занимается?"
Грейс вздрогнула. Телефон тоже задрожал – точнее, завибрировал. Похоже, Мендоса сдаваться не собирался. И тут Грейс по-настоящему забеспокоилась. Вся накопившаяся внутри тревога разом прорвалась наружу. Ей вдруг пришла в голову мысль – вот и закончилась белая полоса, теперь наступила черная.
– Надо ответить, – произнесла Грейс, обращаясь не то к папе, не то к самой себе. – Это, кажется, важный звонок.
Отец вышел из комнаты. И тут Грейс повела себя странно. Очень твердыми, очень целеустремленными шагами направилась к одному из длинных неудобных диванов Евы. Осторожно опустила разворошенную сумку на безобразно дорогой старинный ковер, сотканный то ли в Кермане, то ли еще где-то в Персии. А потом самым категоричным, самым невозмутимым тоном, на какой была способна, Грейс вслух произнесла возмутительную ложь – сказала, что все в порядке, все нормально.
Глава 12
Хлоп-хлоп
На этот раз в подъезде разговаривать полицейские не пожелали. Правда, ждали они Грейс именно там. Как только позвонили и сообщили о прибытии, она сразу спустилась вниз на лифте. Подъезд дома Евы, конечно, был гораздо более величественным, чем ее собственный, и удобной мебели здесь стояло хоть отбавляй. Но полицейские все равно вежливо предложили провести встречу в месте, которое уклончиво называли офисом. Мол, там никто не помешает и можно будет спокойно поговорить наедине. Грейс спросила, что такого они хотят с ней обсудить. Почему обязательно наедине? А когда полицейские не ответили, Грейс сказала:
– Не понимаю. Вы что, меня арестовываете?
Мендоса, который уже направился к дверям, остановился. С неуместным удовлетворением Грейс отметила, что, когда Мендоса обернулся, жир на его шее вываливался за воротник пальто.
– И за что, по вашему мнению, я должен вас арестовать? – спросил он.
На Грейс навалилась невероятная усталость. Вот, она уже готова сдаться властям. Грейс позволила полицейским открыть перед ней дверцу седана, потом скользнула на заднее сиденье рядом с одним из них. С тем, у которого жир на шее. Фамилию Грейс запамятовала. Несмотря ни на что, она чувствовала себя преступницей.
– Ничего не понимаю, – снова повторила Грейс, но на этот раз без малейшего апломба. Когда второй офицер и Мендоса не ответили, Грейс продолжила: – Я же сказала, что почти не знала миссис Альвес.
Сидевший за рулем О’Рурк достаточно добродушно проговорил:
– Вот доедем до офиса, там все и обсудим.
И хотя в данных обстоятельствах это было неуместно, включил радио, причем остановил выбор на станции, передающей классическую музыку. На этом все присутствующие в машине замолчали.
Оказалось, что офис располагался в здании двадцать третьего полицейского участка на Сто второй улице. То есть всего в двух милях от района, где Грейс выросла и теперь растила собственного ребенка. Досюда от ее дома легко можно было дойти пешком. Более того, Грейс на тренажере большие расстояния проходила. Впрочем, в фитнес-клубе на пересечении Третьей авеню и Восьмидесятой улицы Грейс была редким гостем. Однако, несмотря на близость Сто второй улицы, сейчас Грейс очутилась на ней в первый раз. Вот они ехали по Парк-авеню, потом показалась больница Ленокс-Хилл – именно здесь появились на свет и она сама, и Генри. Затем проехали мимо церкви Брик, где женились двое ее бывших одноклассников из Реардона. А вот жилой дом на Девяносто шестой улице. Здесь прошло детство Виты, бывшей лучшей подруги Грейс. Дом стоял точно на том месте, где, по мнению родителей Грейс, пролегала граница "настоящего", "приличного" Манхэттена. Грейс смотрела из окна машины на эти памятные места и невольно гадала, что сказала бы мама, узнав, что дочь через эту условную границу переступила.
Пределы города юности Грейс заканчивались между Девяносто шестой улицей и Парк-авеню. Здесь неподалеку располагалась станция метро, с которой можно было доехать до Испанского Гарлема. Вот так символично – сначала подъем к вершинам общества, потом спуск на дно. Правила, введенные мамой, тоже уроженкой Нью-Йорка, были строги и обсуждению не подлежали. Будь ее воля, к северу от Девяносто шестой улицы повесили бы табличку "Оставь надежду, всяк сюда входящий". Грейс и Вита никогда не решались переступить невидимый барьер, но иногда, когда были в бунтарском настроении, позволяли себе пройти от Пятой авеню вдоль всей Девяносто шестой улицы. Сначала их окружали дома из бурого песчаника, считавшегося среди здешних жителей верхом элегантности, а потом показывался судоходный пролив Ист-Ривер. А за ним начинался криминальный район, в котором, по мнению Марджори Рейнхарт, таилось множество самых разнообразных опасностей.
Разумеется, став взрослой, Грейс успела неоднократно побывать в Гарлеме. Теперь ничего рискованного в таких прогулках не было. Кроме того, Грейс училась в Колумбии – впрочем, места, где располагались университеты Лиги плюща, являлись исключением из общего правила – если за пределами Девяносто шестой улицы и существовали островки цивилизованного мира, то это были они.
Кроме того, Грейс проходила стажировку в приюте для женщин на Сто двадцать восьмой улице. А еще была на ужасной пьесе в театре на Сто пятьдесят девятой улице. Мать одного из друзей Генри играла в настолько новаторском спектакле, что героиню ее звали просто Женщина. Также на постановке присутствовали Генри и еще один его одноклассник.
Иногда отправлялись всей семьей в ресторан "Сильвия". Джонатан это заведение обожал, а вот Грейс восторгов мужа не разделяла. Тем не менее время от времени ему удавалось уговорить Грейс и Генри пойти отведать тушеных свиных отбивных и макарон. Кроме того, у Грейс и Джонатана было много знакомых, которые решили купить квартиры или дома в этом ранее считавшемся непрестижным районе. Но сейчас цена жилплощади даже в безликой послевоенной коробке выросла настолько, что за те же деньги в Верхнем Ист-Сайде можно было приобрести три этажа довоенного великолепия, да еще с садом в придачу. Единственное, что смущало, – не самые приятные и безопасные десять минут пешком от метро. Грейс даже где-то прочитала, что сейчас в этом районе даже открыли офис элитного риелторского агентства.
Однако, когда машина поехала под гору, Грейс невольно напряглась. Оставь надежду, всяк сюда входящий…
Здание двадцать третьего участка напоминало приземистый кубик Рубика – правда, выкрашено было в неброский, практичный бежевый. По боковому коридору Грейс привели в маленький кабинет, где детектив О’Рурк предложил ей капучино, хотя случай явно не располагал к милым посиделкам с чашечкой кофе. Грейс едва не улыбнулась.
– Нет, спасибо, – отказалась она. Кажется, стаканчик виски был бы гораздо более уместен, едва не прибавила Грейс. Впрочем, выпивать тоже не хотелось.
Тогда О’Рурк отправился за кофе для себя. Мендоса спросил, не нужно ли Грейс зайти в "дамскую комнату". Она ответила отказом. Любопытно, полицейские всегда так предупредительны? Но тут Грейс заметила, как Мендоса украдкой взглянул на часы. Неужели встреча, еще не начавшись, успела ему наскучить? Однако тут офицер зачем-то записал время.
– Мне нужен адвокат? – спросила Грейс.
О’Рурк и Мендоса переглянулись.
– Вряд ли, – ответил О’Рурк. Теперь писали оба. Один строчил в желтом блокноте, второй заполнял какую-то форму. Некоторое время Грейс просто наблюдала за детективами. От стоявших рядом с ними пластиковых стаканчиков с кофе поднимался пар.
– Миссис Сакс, – вдруг спросил Мендоса, – вам удобно?
Что за вопрос? Нет, конечно! Бросив на него слегка неодобрительный взгляд, Грейс соврала:
– Да, разумеется. Вот только понятия не имею, зачем меня сюда привезли.
– Понимаю ваше недоумение, – кивнул Мендоса. То, как он это произнес – выражение лица, жесты, тон, – невольно напомнило Грейс правила, которым следовал любой уважающий себя психолог. Не демонстрировать клиенту лишних эмоций, общаться вежливо, но сдержанно, говорить с мягкой, чуть мелодичной интонацией. Грейс рассердилась. Но тут Мендоса сказал нечто такое, от чего она рассвирепела еще сильнее.
– Вам, наверное, нелегко сейчас.
– С какой стати мне должно быть нелегко? – Грейс перевела взгляд с одного полицейского на другого. – К чему вы клоните? Я ведь уже говорила – мы с Малагой Альвес были едва знакомы. Никаких чувств я по отношению к этой женщине не испытывала – ни дружеских, ни враждебных. Конечно, очень жаль, что с ней произошло такое…
Что – "такое"? Грейс принялась соображать, как бы поудачнее закончить нелепое предложение.
– …ужасное происшествие. Но зачем меня вызвали в участок?
Полицейские обменялись многозначительными взглядами. Эти двое явно знали друг друга давно, и слова им были не нужны. Похоже, О’Рурк и Мендоса придерживались разных мнений относительно того, как следует дальше повести разговор. Победил О’Рурк. Подавшись вперед и опершись локтями на стол, он спросил:
– Миссис Сакс, где ваш муж?
У Грейс перехватило дыхание. Она беспомощно покачала головой. Что они несут? При чем тут Джонатан?
– Вы разве… не по поводу миссис Альвес?
– По нему, – сурово произнес Мендоса. – Поверьте, наш вопрос имеет к делу самое прямое отношение. Поэтому спрашиваю еще раз: миссис Сакс, где ваш муж?
– Джонатан ни разу не встречал миссис Альвес.
– Где он? Дома, на Восемьдесят первой улице?
– Что?.. – Грейс уставилась на офицеров. – Нет, конечно!
– Почему "конечно"? – искренне удивился О’Рурк.
– Потому что…
Потому что, будь Джонатан дома, Грейс не изводила бы себя тревогами уже целые сутки. Конечно, у нее накопились вопросы, требующие ответа, но, по крайней мере, Грейс была бы в курсе, где он. Впрочем, объяснять все это она не собиралась. То, что происходит между ней и Джонатаном, – личное, семейное дело. Вместо этого Грейс сказала:
– С чего бы Джонатану сидеть дома? Я же сказала, он на медицинской конференции. Впрочем, в такое время Джонатан в любом случае на работе.
Офицеры нахмурились. О’Рурк поджал губы и чуть подался вперед. На лысой голове мелькнул отблеск флуоресцентной лампы.
– И где он, по-вашему, работает?
Произнесено это было таким вкрадчивым тоном, что становилось понятно – О’Рурк явно подготовил эффектное вступление и не хочет все испортить. Вот только к чему это вступление? Прозвучало одновременно и жестоко, и с сочувствием. Грейс невольно передернуло от отвращения. Оба полицейских смотрели на нее, явно ожидая какой-то реакции. Курток оба не сняли, хотя в кабинете было жарко. Интересно, здесь нарочно создают такую некомфортную температуру? Или в государственных учреждениях просто принято сильно топить? В любом случае Грейс решила снять пальто и, сложив его, пристроила на коленях. Она с такой силой вцепилась в ткань, будто боялась, что пальто вот-вот отберут.
Грейс сняла верхнюю одежду только из-за жары и ни по какой другой причине. Обычно люди так делают, когда собираются задержаться, но Грейс, напротив, намерена уйти как можно быстрее. Ответит на вопросы и сразу же выйдет за дверь. Интересно, а самим офицерам не жарко? Лысый, О’Рурк, судя по виду, не прочь был охладиться. На лбу и лысине проступил пот. Второй, Мендоса, тоже, кажется, чувствовал себя не слишком комфортно. Впрочем, такое впечатление, возможно, складывалось от вида их курток – обе громоздкие, оттопыривающиеся под мышками.
И тут Грейс вдруг представила себя поднимающейся по крутому склону, точно альпинистка. В распоряжении Грейс надежная страховка, состоящая из множества веревок – вполне достаточно, чтобы чувствовать себя в безопасности. И Грейс даже знала, что это за веревки – стабильность, деньги, образование. Она была достаточно умна, чтобы ценить эти блага. Но сейчас веревки перетерлись и начали обрываться. Вот они лопаются одна за другой. Хлоп-хлоп. Но пока их остается еще достаточно. Грейс чувствует поддержку. И вообще, она ведь совсем не тяжелая. Ей много не надо.
– В Мемориальном центре Слоун-Кеттеринг, – ответила Грейс, стараясь говорить как можно более авторитетным тоном. Обычно одного упоминания о больнице было достаточно, чтобы смутить кого угодно. Однако, произнося ее название, Грейс невольно подумалось: неужели я так отвечаю в последний раз? – Мой муж врач.
– И какая же у него специализация?
– Детская онкология. Лечит рак, – прибавила Грейс на случай, если полицейским неизвестно значение слова "онколог".
Мендоса откинулся на спинку стула. Некоторое время он сохранял молчание и просто смотрел на Грейс, будто пытаясь что-то понять. А потом, кажется, принял какое-то решение.
На столе стояла коробка. Самая обычная коробка, в которой лежали документы, ничего особенного. Когда Грейс вместе с полицейскими вошли и сели, она уже стояла на столе. Видимо, по этой причине Грейс поначалу не обратила на нее внимания. Однако теперь Мендоса потянулся через стол и придвинул коробку к себе. Снял крышку и положил на соседний стул. Затем достал папку, на вид довольно тонкую. Хороший признак, решила Грейс. Во всяком случае, когда речь идет о медицине, толстая папка со сведениями о больном свидетельствует о том, что состояние здоровья оставляет желать лучшего.
Когда Мендоса заглянул внутрь, Грейс с удивлением увидела на первой странице знакомый логотип больницы – стилизованный жезл Асклепия с полосками медицинских крестов вместо змей. Грейс растерянно уставилась на простую картинку.