Взять хотя бы случай, являющийся ярким примером этого любопытства. Еве вдруг захотелось узнать, почему Грейс каждый день возит маленького Генри в подготовительную школу в Вест-Виллидж, куда приходится ездить на метро, когда на углу Семидесятой улицы и Парк-авеню есть отличное заведение того же профиля – между прочим, лучшее в городе! Грейс вынуждена была объяснять, что главная причина предельно проста – Генри, как и большинство детей, пробовавших поступать в Эпископал, не приняли. Любой человек, хотя бы отдаленно знакомый с нелепейшими правилами в подготовительных школах Нью-Йорка, просто пожал бы плечами. Но мачехе непременно надо было знать, с чего вдруг Генри не приняли. В результате папу этот вопрос, конечно, тоже заинтересовал. Двое гениальных детей Евы, с молоком матери впитавшие любовь к опере и осознание собственного превосходства, закончили сначала школу Рамаз, потом Йель, затем достигли земли обетованной – один в Иерусалиме, другой – на Уолл-стрит. Поэтому теперь Ева устремила на Грейс удивленный взгляд, как будто в жизни не слышала такого глупого оправдания.
На самом деле Генри был сильно привязан и к деду, и к Еве, хотя понимал всю ограниченность их представлений о жизни. Ужины в доме Рейнхартов имели много плюсов – вкусное угощение, отличный шоколад, похвалы и внимание двух людей, которые его любят и ценят. Однако платить за эти удовольствия приходилось неукоснительным соблюдением формальностей и всех до единого правил этикета.
Чтобы сидеть за широким столом из красного дерева или кое-как примоститься на длинном диване середины века, требовалось немало усилий – и от Грейс, и тем более от ее двенадцатилетнего сына. Но сегодня весь этот дискомфорт будет только отвлекать от главной тревоги и таким образом может сослужить хорошую службу.
Деревья на Парк-авеню были украшены праздничными гирляндами, мигавшими желтыми и синими огоньками на фоне прояснившегося вечернего неба. Грейс и Генри продолжали медленно идти рядом, но по-прежнему не разговаривали. Пару раз Грейс приходили в голову какие-то мысли, но стоило открыть рот, чтобы их озвучить, и она сразу понимала, что лучше промолчать. Одни слова казались неискренними, другие не в состоянии были разрядить обстановку.
Грейс не стыдилась, что соврала сыну, хоть это и было нехорошо. Но, по крайней мере, ее слова сочетались с тем, что она говорила раньше. К сожалению, Грейс не могла припомнить, что конкретно солгала до этого. И вообще, сама уже запуталась. Она ведь так и не разобралась, что происходит с Джонатаном, но определенно что-то неприятное и тревожное, будто волчий вой поблизости.
Грейс поплотнее запахнула пальто. Шерстяной воротник царапал шею. Генри шел, чуть сгорбив плечи, будто стеснялся своего высокого роста. Сын не отрывал взгляд от тротуара за исключением случаев, когда мимо проходил человек, выгуливающий собаку. Генри отчаянно мечтал о собаке и тщетно выпрашивал питомца уже много лет. У Грейс домашних животных не было, она к ним не привыкла и о собаках ничего не знала. А опыт Джонатана ограничивался проживанием под одной крышей с черным лабрадором по кличке Ворон, который на самом деле был питомцем избалованного младшего брата. Из-за неприятных ассоциаций Джонатан собаку заводить тоже не стремился.
Муж рассказывал, что, когда он учился в девятом классе, Ворон вдруг исчез. Дома, кроме Джонатана, никого не было. Все члены семьи ужасно переживали и строили догадки, что могло произойти. Забыли запереть калитку? Или собаку кто-то украл? Дошло до обвинений – Джонатан рассказывал, что все накинулись на него. Якобы это он недоглядел за собакой, за которой, строго говоря, должен был смотреть хозяин. Типичное поведение для такой неблагополучной семьи, подумала Грейс. И все же – как жестоко сваливать всю вину на мальчика! К тому же у Джонатана аллергия на собачью шерсть.
Когда отец Грейс только начал встречаться с Евой, у нее была собака. Даже две – перекормленные братья-даксхунды Захер и Зиги, которые общались в основном друг с другом и больше ни на кого внимания не обращали. Чтобы заставить их поиграть с Генри, надо было постараться. Оба брата давно умерли от старости. Сначала их заменил померанский шпиц. Из-за многолетнего близкородственного скрещивания у бедняги клоками выпадала шерсть, да и умом он не отличался, а потом и вовсе умер от какой-то болезни, встречающейся только у самых чистокровных собак. Недавно Ева взяла новую собаку, тоже даксхунда. Звали его Карл, и характер у пса был ненамного приятнее, чем у предшественников. Обязанность выгуливать Карла целиком и полностью была возложена на папу. Грейс до сих пор удивлялась, видя его гуляющим с собакой. Но, пожалуй, новая привычка оказалась для него полезна. Из-за проблем с бедрами отец больше не мог играть в любимый теннис раз в две недели, а физические упражнения ему были необходимы.
Когда они с Генри вышли с Парк-авеню на Семьдесят третью улицу, Грейс сразу заметила пожилого человека и собаку. Генри радостно припустил вперед, приветствуя дедушку. С удивлением Грейс заметила, насколько внук его перерос. Даже принялась гадать, в чем причина – в увеличившемся росте Генри или в уменьшившемся отцовском? Когда они обнялись, деду почти не пришлось наклоняться к внуку. Можно было подумать, будто ее отец здоровается не с ребенком, а с коллегой чуть-чуть пониже его. Грейс представила, как отец и Генри продолжают расти в противоположных направлениях – одного не видно от земли, у второго голова скрывается в облаках. Да, приятного мало.
– Привет, Карл!
Когда Грейс подошла, Генри здоровался с собакой. Карла встреча в восторг не привела, однако чисто из вежливости пес вяло повилял хвостом, за что был вознагражден явно избыточными, по мнению Грейс, похвалами. Фридрих Рейнхарт передал поводок Генри, и мальчик взялся за дело со всей добросовестностью, подводя Карла ко всем встречавшимся на пути деревьям.
– Здравствуй, Грейс, – сказал отец, чуть приобняв дочь. – Ну и вырос же он!
– Это точно. Честное слово, иногда прихожу утром его будить, и кажется, будто Генри за ночь еще подрос. Скоро на кровати помещаться перестанет. Прямо прокрустово ложе.
– Ну, у вас все не так драматично, как в древнегреческом мифе, – возразил отец. – Джонатан успевает к ужину? Или задерживается в больнице?
Грейс забыла позвонить Еве и предупредить, что Джонатан не придет. Грейс сразу почувствовала себя больной.
– Точно не уверена, – смущенно выговорила она. – Может, и придет.
Грейс сказала себе, что, строго говоря, не лжет. Вдруг случится маленькое чудо, и Джонатан действительно придет?
– Хорошо, – произнес отец. – Холодно сегодня, правда?
Разве? Грейс, наоборот, было жарко. Под шерстяным воротом свитера чесалась шея. Грейс посмотрела на безупречно причесанные серебристо-белые волосы отца, не доходящие ровно полдюйма до воротника тяжелого пальто. Ева стригла его сама длинными острыми ножницами. Этим умением она овладела еще в первом браке. Покойный муж разделял любовь Евы к экономии, хотя оба были людьми обеспеченными. Супруги обожали искать новые способы потратить как можно меньше денег.
Грейс даже несколько раз позволила Еве подстричь Генри. Ева первой замечала, когда длина становилась "неприличной" – впрочем, ее этот вопрос волновал гораздо больше, чем других членов семьи. Кроме того, Еве почему-то доставляло удовольствие стричь единственного внука своего мужа. Вдобавок она очень хорошо владела ножницами. Четко и деловито щелкая лезвиями, Ева ходила вокруг того, кого стригла, и волосы только успевали падать на плиточный пол хозяйской ванной. Еве вообще нравилось обнаруживать "беспорядок", чтобы потом радостно его устранять.
Следуя за папой в подъезд, Грейс вынуждена была признать, что Ева хорошо заботится о нем. Впрочем, эта мысль приходила ей в голову неоднократно. Увы, простой вывод никак не мог заставить Грейс полюбить мачеху, и эта мысль ее тоже посещала неоднократно.
– Карлос, – обратился отец к лифтеру, когда тот закрыл решетчатую дверцу лифта, – ты ведь помнишь мою дочь и внука?
– Здравствуйте, – произнесли Грейс и Генри почти хором.
– Добрый вечер, – ответил Карлос, не сводя глаз со сменяющих друг друга номеров этажей. Лифт в доме был старый, и управление им требовало определенных навыков и усилий. Чтобы кабина остановилась на нужном этаже, точно вровень с дверьми, надо было постараться.
Как обычно, вся семья ехала в полном молчании. Наконец добрались до четвертого этажа. Лифтер распахнул перед ними дверцу и пожелал приятно провести время. Генри наклонился и отстегнул поводок от ошейника Карла. Пес весело припустил к двери. Их на маленькой площадке было всего две. Как только отец шагнул на порог, до Грейс и Генри сразу донесся запах моркови.
– Привет, бабушка, – поздоровался Генри, вслед за Карлом заходя на кухню.
Отец снял пальто, потом помог раздеться Грейс и повесил верхнюю одежду на вешалку.
– Будешь что-нибудь пить? – предложил он.
– Нет, спасибо. Но ты, если хочешь, не стесняйся…
Как будто отцу нужно разрешение Грейс.
В первый раз она побывала в этой квартире через год после свадьбы с Джонатаном, и с тех пор здесь ничего не изменилось. Надо сказать, ужин в тот раз предстоял весьма напряженный. Грейс и Джонатану предстояло познакомиться с дочерью и сыном Евы, а также их мужем и женой. Ребекка была всего на два-три года старше Грейс и только что родила второго сына (мальчик был в одной из спален, и весь вечер за ним присматривала няня). Для такого случая все семейство специально прибыло из самого Гринвич-Виллидж. А сын Евы Рейвен и его раздражительная супруга Фелиция проживали на Шестьдесят седьмой улице, но уже тогда собирались эмигрировать в Израиль. В этот вечер всех троих "детей" собрали для того, чтобы в торжественной обстановке сообщить – их родители намерены вступить в официальный брак. Была назначена дата свадьбы – через два месяца. Более того, отец согласился на нечто совершенно небывалое – оставить фирму на целых два месяца, чтобы отправиться в долгое свадебное путешествие по Италии, Франции и Германии.
Трудно сказать, у кого из "детей" новость вызвала меньше энтузиазма. Грейс, конечно, была рада за папу. Хорошо, что он нашел спутницу жизни. Да и Ева с самого начала проявляла по отношению к нему много заботы и внимания, быстро и четко организовав быт Фридриха Рейнхарта. К сожалению, после смерти матери Грейс сам он с этой задачей не справлялся и явно нуждался в помощи. Однако Грейс, как ни старалась, теплых чувств к Еве испытывать не могла. Увы, вряд ли она когда-нибудь проникнется к мачехе привязанностью. Да и дети Евы уже с первого взгляда не внушали симпатии.
Ужин состоялся в Шаббат. Ребекка и Рейвен едва могли скрыть неодобрение, видя, как Грейс и Джонатан пренебрегают иудейскими ритуалами. Причем смущал их даже не вопрос веры. Религиозные чувства заинтересованных сторон значения не имели. Проблема была во внешнем соблюдении традиций, и в этом отношении Грейс с Джонатаном сильно отставали.
Перед тем как отправляться в гости, они заранее договорились, что будут выполнять все требуемые действия, а когда не уверены, как надо себя вести, – просто наблюдать и повторять. Однако эта парочка сразу раскусила трюк.
– Ты что, не помнишь кидуш? – с плохо скрываемым презрением спросил Джонатана Рейвен. Общение и без того было прохладным, а после этого вопроса температура в столовой будто понизилась на несколько градусов.
– Боюсь, что нет, – дружелюбно и спокойно ответил Джонатан. – Иудеи из нас с Грейс никудышные. Когда был маленький, родители даже рождественскую елку наряжали.
– Рождественскую елку?.. – повторила Ребекка. А ее муж, тоже инвестиционный банкир, не постеснялся скривить губы. Грейс сидела молча, как самая настоящая трусиха, и ни слова не сказала. Так же как и отец. А ведь они тоже праздновали Рождество – с марципаном, музыкой Генделя и десертами из кондитерской "Уильям Гринберг". Эти праздники они устраивали все ее детство и получали от них большое удовольствие.
Пока Грейс предавалась воспоминаниям, Ева вместе с Генри и Карлом вышла в коридор и вежливо чмокнула Грейс в обе щеки.
– Генри сказал, что Джонатан не придет, – проговорила мачеха.
Грейс взглянула на сына. Тот наклонился, гладя равнодушного даксхунда. Собака полностью игнорировала все попытки Генри подружиться. Лицо Евы отражало сдерживаемое из чувства приличия недовольство. Нарядилась хозяйка в одну из своих многочисленных кашемировых "двоек". В ее гардеробе были богато представлены все оттенки бежевого, от почти белого до почти коричневого. Но в основном Ева предпочитала желтовато-бежевый – именно в этот цвет она была одета сегодня. "Двойки" ей очень шли – во-первых, открывали изысканные ключицы, а во-вторых, выгодно демонстрировали грудь Евы, которая, несмотря на впечатляющие размеры, совершенно не обвисла. А ведь хозяйке было шестьдесят два года.
– В чем дело? – спросил отец. Он только что вернулся от расположенного в гостиной бара с графином виски.
– Похоже, Джонатана к ужину можно не ждать, – сухо пояснила Ева. – Мы ведь, кажется, договорились, что ты заранее позвонишь и скажешь, если он не приедет.
Это была правда. Грейс действительно обещала позвонить. Но неужели ее промах настолько серьезен, что заслуживает ледяной волны осуждения?
– Извини, Ева, – принялась оправдываться Грейс. Оставалось только уповать на весьма сомнительный проблеск милосердия со стороны сурового судьи. – Мне очень жаль. Совершенно вылетело из головы. И вообще, я все ждала, когда Джонатан позвонит… думала, вот-вот…
– Ждала, когда позвонит? – Вид у папы стал почти оскорбленный. – Не понимаю. Разве ты не можешь сама позвонить собственному мужу?
Грейс устремила на папу и Еву предостерегающие взгляды, однако постаралась скрыть раздражение. Потом спросила Генри, много ли задали в школе.
– Только по основам науки, – ответил сын. Генри сидел на полу и чесал за ушами у неблагодарного Карла.
– Тогда пойди в кабинет и по-быстрому все сделай.
Генри встал и вышел. Собака осталась.
Грейс рассудила, что лучше всего преподнести новости непринужденно, будто ничего особенного в ее семейной жизни не происходит. Вдруг случится чудо, и отец с Евой для разнообразия оставят Грейс в покое?
– Джонатан куда-то запропастился, – проговорила Грейс с напряженным смешком. – Если честно, понятия не имею, где он. Вот такая незадача.
Отец с Евой, конечно, на этом не успокоились. Супруги переглянулись. С ледяным выражением на лице, которому позавидовала бы Снежная королева, Ева развернулась на каблуках и вернулась на кухню. Грейс осталась наедине с папой. Тот продолжал сжимать в руке графин. Вид у отца был почти разъяренный.
– Не представляю, как можно так наплевательски относиться к людям, – отрывисто бросил он. – Понимаю, на работе ты весь день заботишься о чувствах клиентов, но могла бы хоть немного побеспокоиться о чувствах Евы.
Отец сел. Он явно ожидал, что Грейс последует его примеру, однако она слишком растерялась – обвинение, откровенно говоря, озадачивало. Выпад против профессии – это что-то новенькое. Конечно, отец Грейс относился к психотерапии безо всякого одобрения и к выбору дочерью профессии отнесся без восторга. Но при чем же здесь Ева?
– Извини, – осторожно начала Грейс. – Если честно, просто забыла. К тому же надеялась, что Джонатан вот-вот позвонит, и тогда буду знать наверняка…
– А самой позвонить в голову не пришло? – спросил отец таким тоном, будто разговаривал с глупым ребенком.
– Я звонила, но…
Вот именно – но. Джонатан явно не хотел, чтобы жена до него дозвонилась. Грейс нервничала и не представляла, что это может значить. А может, она просто делает из мухи слона? Из-за всех этих переживаний Грейс ни о чем другом не думала и просто не могла заставить себя тревожиться из-за Евы и ее трепетного отношения к количеству столовых приборов. Более того, Ева не просто не любит Грейс – эта женщина не испытывает к ней ни малейшей симпатии. И Грейс отвечает ей взаимностью, однако старается держаться в рамках приличия, потому что эта женщина – жена папы.
– "Но"? – не сдавался отец.
– Хорошо, у меня нет оправдания. Я знаю, как важны для Евы наши ужины.
Этим ответом Грейс умудрилась окончательно испортить ситуацию. С таким же успехом можно было просто заявить: "Да я вообще приходить не хотела! Лучше бы отправились в ресторан "Шан Ли", стрескали бы ребрышек и лобстера по-кантонски. Все лучше, чем таскаться сюда раз в неделю и терпеть плохо скрываемую враждебность Евы! Эта женщина давно уже решила, что я ее драгоценным детишкам в подметки не гожусь, и вообще не заслуживаю чести вкушать ее фирменный морской язык и картофельные крокеты! Не говоря уже о гостеприимстве и хорошем отношении! И вообще, что взрослая зрелая женщина должна испытывать по отношению к единственному отпрыску любимого мужа? Отпрыску, в ранней юности, почти в детстве лишившемуся матери? Ах да! Материнскую нежность! А если не искреннюю, то хотя бы демонстративную, приличия ради".
Но нет, этого Грейс вслух говорить не собиралась. В подобных ситуациях Грейс представляла, что перед ней стоит клиентка и рассказывает, как скучает по матери. Клиентке примерно под сорок, замужем, есть ребенок и достаточно успешная карьера. И что же ей на это ответит Грейс-психолог? А клиентка между тем продолжает. Отца она любит, он ведь родной ей человек, но близких отношений у них никогда не было. После того, как мать умерла, он женился снова. Клиентка, конечно, рада за него – она ведь волновалась, как папа справится один. Разумеется, ей очень хочется наладить хорошие отношения с отцовской женой. Потом клиентка признается, что надеялась хотя бы частично обрести то, чего недополучила в юные годы, хотя и понимала, что стать ей второй матерью эта женщина не сможет. Однако можно хотя бы не вести себя так, будто оказываешь дочери мужа огромную честь, снисходя до нее! Вернее, честь оказывается даже не дочери, а мужу. Короче говоря, клиентка жалеет, что им вообще приходится видеться.