Что возвращает нас к самому парадоксальному аспекту когнитивного диссонанса. Именно известнейшим мыслителям, блестящим умам есть что терять, если они признают свои ошибки. Вот почему столь часто люди, которые пользуются наибольшим влиянием и по идее могли бы помочь миру обрести новый опыт, более других уклоняются от признания своих неудач. Нередко эти люди (или организации) нанимают дорогих специалистов по общественным отношениям, чтобы донести до сведения публики свои запоздалые оправдания. У них есть финансовые возможности, не говоря уже о подсознательном желании ликвидировать разрыв между убеждениями и фактами, чтобы не учиться на ошибках, а игнорировать их. Они ведут себя как игрок в гольф, который сначала выбивает мяч за пределы поля, а потом нанимает ловкачей-пиарщиков, чтобы убедить мир в том, что он тут ни при чем – это все внезапный порыв ветра!
Вероятно, лучше всего данный феномен освещен в знаменитом исследовании Филипа Тетлока, психолога из Пенсильванского университета. В 1985 г. по просьбе Тетлока 284 эксперта должны были оценить вероятность того, что конкретные и точно определенные события произойдут в не столь далеком будущем [120]. Все участники эксперимента были признанными профессионалами в своих областях, у половины имелась докторская степень. Среди гипотетических вариантов развития событий были, например, такие, как "будет ли Горбачев смещен в результате путча?" и "сможет ли ЮАР бескровно избавиться от апартеида?". В результате Тетлок собрал тысячи предсказаний.
Спустя пару лет он сравнил их с реальностью. Тетлок обнаружил, что прогнозы экспертов сбывались чуть лучше, чем прогнозы группы студентов последнего курса, но не слишком. Неудивительно: мир слишком сложен. Даже хорошо информированному эксперту трудно предсказать развитие событий, если те зависят от взаимодействия множества переменных. Как писал Тетлок: "Мы обескураживающе быстро достигаем рубежа падения эффективности знаний для предсказания будущего".
Однако самым поразительным результатом эксперимента стало то, что известнейшие эксперты, постоянно выступавшие по ТВ и ездившие в турне с целью представить читателям свои новые книги, показали себя хуже всех. Процитируем Тетлока: "Ситуация сложилась парадоксальная: чем известнее эксперт, тем менее точны его предсказания".
Отчего возникает такой парадокс? Ответ дает нам когнитивный диссонанс. Именно известные, публичные люди рискуют пострадать от своей неправоты больше всего, именно их стиль жизни и самооценка сильно зависят от того, удачны их предсказания или нет, именно они чаще других уклоняются от признания своих ошибок – и, естественно, учатся на них меньше, чем их коллеги.
Это открытие имеет огромное значение не только для экономики, здравоохранения и юриспруденции, но и для бизнеса. Нам может казаться, что чем выше должность человека в компании, тем меньше вероятность повстречаться с когнитивным диссонансом. Руководители в крупных компаниях просто обязаны быть рациональными, уметь анализировать проблемы и смотреть на мир объективно. Для топ-менеджеров эти характеристики должны быть определяющими.
В реальности мы видим нечто совсем другое. В своем труде "Ошибки топ-менеджеров ведущих корпораций. Анализ и практические выводы" (Why Smart Exeсutives Fail: And What You Can Learn from Their Mistakes) Сидни Финкельштейн, профессор менеджмента из Дартмутского колледжа, изучил крупные неудачи в более чем полусотне корпораций [121]. Он обнаружил, что чем выше человек в иерархии, тем чаще он не желает признавать свои ошибки.
Как ни парадоксально, чем выше люди стоят в управленческой иерархии, тем больше они склонны оправдывать свой перфекционизм чем угодно. Хуже всех ведут себя генеральные директора. В одной из организаций, деятельность которых мы изучали, гендиректор целых 45 минут рассказывал о том, почему в постигших компанию бедах виновны другие люди. Вышестоящие организации, клиенты, правительство, даже другие менеджеры из той же фирмы – все они несли ответственность за то, что дела у компании шли плохо. О собственной вине директор не сказал ни слова.
Теперь мы понимаем, почему так происходит. Именно топ-менеджеры отвечают за бизнес-стратегию, следовательно, если они ошибутся, их потери окажутся значительнее, чем у других. Топ-менеджеры с большей вероятностью будут отстаивать мудрость собственной стратегии, даже если та ни на что не годится, и переосмысливать в свою пользу любые факты, которые противоречат их убеждениям. Эти люди ослеплены когнитивным диссонансом и менее всех способны учиться на своих ошибках.
4
Распространено заблуждение о том, что теория когнитивного диссонанса связана с внешними стимулами. Люди многое потеряют, если выяснится, что их суждения ошибочны, поэтому им желательно переосмыслить факты в свою пользу – разве не так? Идея очень проста: изучать свои ошибки и учиться на них менее выгодно, чем признавать их и терять репутацию.
Это неполная точка зрения на когнитивный диссонанс. На нас воздействуют не только внешние стимулы, но и внутренние. Нам трудно признать свои ошибки, даже если мы всей душой желаем этого.
Чтобы понять, о чем идет речь, рассмотрим так называемый "эффект диспозиции" – хорошо изученное явление из области поведения инвесторов. Пусть у вас имеется портфель акций, причем стоимость некоторых из них падает, а некоторых – растет. Какие акции вы станете продавать? Какие придержите?
Рациональный человек придержит акции, которые в будущем, по всей вероятности, прибавят в стоимости, и избавится от акций, которые дешевеют. Именно это следует делать, если вы желаете увеличить финансовую прибыль. Фондовый рынок вознаграждает тех, кто покупает дешево и продает дорого.
В реальности инвесторы склонны оставлять в портфеле обесценивающиеся акции, причем независимо от ожиданий рынка. Почему? Потому что мы терпеть не можем нести убытки. Когда дешевеющие акции меняют владельца, расход на бумаге становится расходом в реальности. Убыток недвусмысленно сообщает нам, что решение приобрести эти акции было ошибочным с самого начала. Вот почему люди держатся за дешевеющие акции до последнего, отчаянно надеясь, что те вновь поднимутся в цене.
Когда мы имеем дело с растущими акциями, ситуация меняется. Внезапно у нас возникает подсознательное желание материализовать прибыль. Немудрено: продав дорожающие акции, мы получим исчерпывающее доказательство того, что наше первоначальное суждение было верным. Оно нашло подтверждение. Отсюда – склонность продавать растущие акции, даже если те могут вырасти в будущем еще больше, и лишать себя дополнительной прибыли.
Терренс Один, профессор финансов Калифорнийского университета в Беркли, пришел к выводу, что объем продаваемых растущих акций превышает объем падающих акций, которые инвесторы придерживают, на 3,4 %. Другими словами, инвесторы держат дешевеющие акции слишком долго, поскольку не могут заставить себя признать, что совершили ошибку. Этому синдрому подвержены даже профессиональные финансовые аналитики, от которых, казалось бы, можно ожидать сверхрациональных, основанных лишь на холодной логике решений: срок, в течение которого они придерживают падающие акции, больше срока, в течение которого они придерживает растущие акции, на 25 % [122].
Но избежать неудачи в краткосрочном плане – значит потерять больше в долгосрочном. Это во многих отношениях прекрасная метафора, раскрывающая суть нежелания признавать ошибки в современном мире: внешние стимулы, даже когда они подталкивают человека к объективному анализу ошибок, часто проигрывают внутреннему стремлению сохранить самоуважение. Мы закрываем глаза на факты, даже если при этом сталкиваемся с убытками.
Еще один психологический трюк, связанный с когнитивным диссонансом, – склонность к подтверждению своей точки зрения. Лучше всего ее демонстрирует следующий пример. Рассмотрим последовательность чисел: 2, 4, 6. Предположим, вам нужно найти принцип этой последовательности. Предположим, вы трижды можете предложить альтернативные комбинации чисел, чтобы обнаружить закономерность.
Большинство людей, которых просят уловить здесь закономерность, находят ее достаточно быстро. Можно предположить, что это "последовательные четные числа". Есть и другие возможности. Кто-то говорит, что это "четные числа" вообще. Кто-то сообщает, что "третье число есть сумма двух первых". И так далее.
Ключевой вопрос здесь такой: как доказать, что ваше первоначальное предположение верно? По большей части люди стараются подтвердить свою гипотезу. Если они считают, что речь идет о "последовательных четных числах", они предлагают ряд 10, 12, 14. Когда экспериментаторы подтверждают, что этот ряд отвечает условиям, они предлагают ряд 100, 102, 104. После трех подобных ответов человек уверяется в том, что подобрал правильное решение.
И все-таки оно может быть ошибочным. Если на самом деле нужно найти закономерность "любые числа, где каждое следующее больше предыдущего", предложенные ряды чисел не могут подтвердить верность гипотезы. Если бы люди использовали другую стратегию и хотели бы фальсифицировать (опровергнуть) гипотезу, а не подтвердить ее, они обнаружили бы правильный ответ куда быстрее. Предложив ряд чисел 4, 6, 11 (укладывается в закономерность), они узнали бы, что их первое предположение неверно. Если бы далее они предложили ряд 5, 2, 1 (не укладывается в закономерность), по реакции экспериментатора они смогли бы куда легче догадаться об истинной закономерности.
Вот что пишет Пол Шумейкер, руководитель исследований Института инновационного менеджмента имени Уильяма и Филлис Мэк при Уортонской школе Пенсильванского университета:
Участники эксперимента редко находят закономерность, если намеренно не совершают ошибок – то есть не проверяют числа, которые не соответствуют их гипотезе. Вместо этого в ходе эксперимента, как и в реальной жизни, большинство до конца держится за неверную гипотезу, и единственный выход из этой ситуации – совершить ошибку, которая оказывается вовсе не ошибкой. Иногда ошибиться – значит быстрее всего дойти до верного ответа; более того, добраться до него как-то иначе просто невозможно. Участвующим в эксперименте студентам университета разрешают предлагать любое количество сочетаний трех чисел. Менее 10 % находят правильный ответ [123].
Так склонность к подтверждению своей точки зрения проявляется на практике. Данный феномен странным образом напоминает о средневековых врачах, которые любое изменение состояния пациента трактовали в пользу кровопускания. Это еще один довод в пользу научного образа мысли с его здоровой склонностью к фальсификации гипотез. Он корректирует наше обыкновение подтверждать то, что мы уже знаем, вместо того чтобы открывать новое.
Как писал философ Карл Поппер: "Если мы некритичны, то всегда найдем то, что нам хочется найти: в результате поисков найдутся подтверждения, а того, что будет представлять опасность для наших любимых теорий, мы просто не заметим. Получить безграничные свидетельства в пользу теории легче легкого. А при критическом подходе ее пришлось бы отвергнуть" [124].
5
Приведем еще один, последний в этой главе пример, в котором соберем воедино все прежние выводы. Эта история случилась с Питером Проновостом, медиком, о котором мы уже упоминали в третьей главе: предложив ввести чек-лист в отделении интенсивной терапии больницы при Университете Джонса Хопкинса, Проновост сократил количество смертей от катетер-ассоциированных инфекций на 11 %. Как-то раз в молодости Проновост, будучи по специальности анестезиологом, ассистировал хирургу, который удалял пациентке рецидивную грыжу [125]. Через полтора часа после начала операции пациентка начала хрипеть, ее лицо побагровело, а давление резко упало. Проновост был почти уверен в том, что у пациентки аллергия на латекс и виной всему – перчатки хирурга.
Он ввел оперируемой дозу эпинефрина, рекомендуемого в таких случаях препарата, и симптомы прошли. Затем Проновост посоветовал хирургу использовать другую пару перчаток, которая лежала неподалеку. Однако хирург с ним не согласился. "Вы ошибаетесь, – сказал он. – Это точно не аллергия на латекс. Мы оперируем пациентку полтора часа, и никаких реакций, указывающих на аллергию, до сих пор не было".
Позиции обозначились. Хирург вынес свое суждение. Он был начальником, он командовал в операционной и стоял на вершине иерархической лестницы. Проновост понимал: с этого мгновения любой новый факт, любой новый довод будет истолкован не как попытка помочь пациентке, а как сомнение в компетентности и авторитете хирурга. Короче говоря, в игру вступил когнитивный диссонанс.
Проновост, однако, продолжал сомневаться. Он тщательно изучал разные виды аллергии и попытался аргументировать свою точку зрения. "Аллергия на латекс часто развивается в ходе операции и может начаться в любое время, – сказал он. – Вы только что вскрыли брюшную полость, латекс едва вошел в контакт с кровью, вот почему мы до сих пор не видели никаких реакций".
Хирург словно не услышал этих слов. Он продолжил операцию, симптомы появились вновь, и Проновост вынужден был опять вколоть пациентке эпинефрин. Он снова объяснил хирургу, что латекс смертельно опасен для пациентки, хирург опять не согласился. Проблема была не хирургической, а общемедицинской. Мнение Проновоста было более квалифицированным. Но за операцию отвечал хирург, решивший, что дело не в латексе.
Когда спор достиг апогея, присутствовавшие в операционной врач-стажер и медсестры побледнели. После вторичного проявления той же реакции Проновост уверился в том, что у пациентки аллергия на латекс – и, если хирург не сменит перчатки, она умрет, может быть, через пару минут. Проновост сменил тактику и привел простой расчет, который, ничем не угрожая статусу хирурга, должен был решить проблему.
"Взглянем на ситуацию вот под каким углом, – сказал он мягко. – Если я не прав, вы потратите пять минут на смену перчаток. Если вы не правы, пациент умрет. Вы уверены, что при таком соотношении риска и выигрыша выгоднее оставаться в тех же перчатках?"
Наверное, вы полагаете, что после этих слов хирург поневоле должен был осознать логику происходящего и не смог ничего ей противопоставить. Увы, теория когнитивного диссонанса утверждает, что возможен и другой исход. В глазах хирурга соотношение риска и выигрыша касалось не жизни пациентки против пары минут, потраченных на смену перчаток. Нет, жизнь пациентки противопоставлялась престижу хирурга, самооценка которого базировалась исключительно на диктуемом профессиональной средой осознании собственной непогрешимости.
Спор был далеко не окончен. Хирург еще больше укрепился в том, что прав; он готов был защищать свои суждения яростнее прежнего; он даже и думать не стал об аргументе Проновоста. "Вы ошибаетесь, – отрезал он. – Это вовсе не аллергическая реакция, и менять перчатки я не буду".
Так все могло и закончиться; обычно все заканчивается именно так. В конце концов, в операционной командовал хирург. Оспаривать его точку зрения нельзя. Однако Проновост, который из-за врачебной ошибки потерял отца и решил посвятить жизнь безопасности пациентов, не пожелал сложить оружие. Он велел медсестре позвонить декану и начальнику больницы, поскольку те были по статусу выше хирурга.
В операционной воцарилось напряженное молчание. Медсестра взяла телефонную трубку, но, взглянув на двоих мужчин, заколебалась. Она не знала, что ей делать. Даже теперь жизнь пациентки висела на волоске. Следующее прикосновение латексных перчаток могло оказаться фатальным. "Смените их сейчас же, – сказал Проновост твердо. – У пациентки аллергия на латекс. Я не позволю ей умереть только потому, что вы не захотели сменить перчатки".
Хирург сдался, лишь когда медсестра стала набирать номер. Выругавшись, он стянул перчатки и пошел надевать новые. Атмосфера разрядилась.
После операции тесты подтвердили то, что Проновост подозревал с самого начала: у пациентки и правда была аллергия на латекс. Если бы хирург настоял на своем, как случается в 99,9 % случаев, она почти наверняка умерла бы.
Очевидно, что отсутствие прогресса в ключевых сферах человеческой деятельности теснейшим образом связано с нежеланием учиться на ошибках. В данном случае речь идет о здравоохранении, но то же самое происходит почти везде.
Подумайте вот о чем: порой врачи забывают о своих ошибках, потому что однажды предпочли закрыть на них глаза. Нельзя сказать, что врачи нечестны; часто они попросту не знают, что переосмысляют реальность в свою пользу, потому что делают это подсознательно. Если бы все инциденты расследовались независимыми экспертами и ошибки выявлялись при анализе данных "черного ящика", врачи вынуждены были бы их признавать и на них учиться. Однако нормальные независимые расследования почти не проводятся. Более того, такие расследования обычно основываются на информации, представленной профессионалами, а в культуре, осуждающей ошибки, эта информация утаивается.
Следовательно, врачи совершают одни и те же ошибки снова и снова, при этом укрепляясь в мнении о своей непогрешимости. Все это, в свою очередь, увеличивает связанный с ошибками когнитивный диссонанс и делает цикл еще более замкнутым. Признание ошибок угрожает самооценке настолько, что в некоторых случаях хирурги (порядочные, честные люди!) скорее пойдут на риск убить пациента, чем признают, что ошиблись. Известный врач Дэвид Хилфикер писал об этом так:
Врачи скрывают свои ошибки от пациентов, от других врачей, даже от себя… Ужасные последствия ошибок, повторяющиеся обстоятельства для их совершения, нежелание считать себя виновным и профессиональное стремление не признавать ошибки – все это в совокупности ставит медика перед невыносимой дилеммой. Мы видим, к какому кошмару приводят наши ошибки, но не хотим испытывать связанные с ними эмоции [126].
И еще один, последний кусочек мозаики, демонстрирующей масштаб замалчивания в здравоохранении. До сих пор мы не пытались разобрать явление на составные части. Кто скрывает ошибки чаще всего? Может быть, медсестры или младший медицинский персонал? Или все-таки врачи и руководители больниц, люди с дипломами престижных вузов, облеченные властью управлять медицинской индустрией?
Вряд ли вы удивитесь, узнав, что верен второй ответ. Интеллект и высокий социальный статус в сочетании с когнитивным диссонансом и самомнением – один из самых внушительных барьеров на пути прогресса в современном мире. Согласно исследованию, проведенному в 26 учреждениях экстренной медицинской помощи США, почти половину зарегистрированных ошибок совершают медсестры. Зарегистрированные ошибки врачей составляют менее 2 % [127].
Если бы Питера Проновоста не было в операционной в тот день, когда пациентка чуть не скончалась от аллергии на латексные перчатки, дело не просто закончилось бы ее смертью. Хуже всего то, что эта смерть никого ничему не научила бы. Неудачу истолковали бы как случайность; вину возложили бы на необычные симптомы, а о перчатках никто и не вспомнил бы. И ничто не помешало бы хирургу в следующий раз повторить ту же самую ошибку.