- Я не согласен, - вдруг твердо заявил Храповицкий. - Я хорошо знаком с Андреем и, надеюсь, могу считаться его другом. Он не чиновник по своему характеру. Ему и у меня-то порой нелегко, а у вас он и вовсе задохнется. Хорошо, если через какое-то время он просто уйдет, не хлопнув на прощание дверью. В результате я потеряю дельного помощника, а вы не приобретете нужного заместителя. Если вы готовы работать с кем-то из моих людей, я бы лучше рекомендовал на эту должность Павла Сырцова. Вы должны его помнить, он управляет моим банком. Разумеется, я гарантирую и его лояльность, и его порядочность. В любом случае, вы вольны уволить его в любую минуту.
- Мне бы все-таки хотелось, чтобы это был Андрей, - упрямо повторил Кулаков.
- Андрей вполне может остаться связующим звеном между вами и нами. Так будет лучше для обеих сторон, поверьте. К тому же не завися от вас, он принесет вам больше пользы. Я ведь вовсе не ищу вашей дружбы. - Храповицкий тонко улыбнулся.
- Не хочешь отдавать парня? - засмеялся Лисецкий. - Может, и правильно. Но ты зря противишься, Борис Михайлович. Сырцов - это отличная кандидатура. Он разбирается в экономике. К тому же Володя прав: в нем больше чиновничьего.
- Я подумаю, - хмуро пообещал Кулаков. Он был разочарован.
- Мне бы хотелось, чтобы мы пришли к какому-то результату сейчас, не откладывая, - вкрадчиво заметил Храповицкий. - Мне не хотелось бы давить на вас, Борис Михайлович, для этого я слишком хорошо знаю ваш независимый характер. Но я люблю ясность.
Он не собирался уступать. Он собирался давить.
Кулаков тяжело вздохнул.
- Хорошо, - сказал он недовольно. - Пусть будет Сырцов. Хотя по мне лучше Решетов.
- Ну, вот и договорились, - обрадовался губернатор. - Главное - это уметь понимать друг друга. Значит, пресс-конференция завтра в десять. У меня. Нет возражений?
Кулаков кивнул, все еще хмурясь.
- Остался один вопрос, - продолжал Лисецкий. - Как нам быть с Черносбруевым? Я его вызвал сюда.
Он встал с кресла и подошел к окну. - А вот и он. Уже приехал. Ждет на улице.
- Ну уж от этого вы меня избавьте, - сердито поднялся Кулаков.
- Нет, нет, - заторопился губернатор. - Ты должен присутствовать при разговоре, Борис Михайлович. Я хочу, чтобы все было по-честному.
- Честнее не бывает, - проворчал Кулаков.
4
Губернатор вышел и через пару минут вернулся вместе с Черносбруевым. Тот, видимо, был польщен неожиданным вызовом, потому что вошел сияя.
- А, и вы здесь! - радостно начал он, обращаясь к Храповицкому и мне. Но тут взгляд его наткнулся на Кулакова, и он осекся. Он остановился посреди комнаты, не зная, что делать дальше. Глаза его заметались, пытаясь прочесть на наших лицах разгадку происходящего. Кулаков тоже набычился.
- Да ты проходи, не стесняйся, - подталкивал его сзади губернатор.
Опасливо косясь на Кулакова, Черносбруев сделал несколько осторожных шагов и присел на краешек стула, поодаль. Он был очень встревожен. Словно не обращая на это внимания, губернатор вернулся к своему креслу и устроился поудобнее.
- Ну что, Александр Григорьевич, - ласково заговорил губернатор, закидывая ногу на ногу. - Мы тут долго совещались, взвешивали все за и против, и пришли к единому мнению. Надеюсь, ты нас поддержишь.
- К какому мнению? - выдавил из себя Черносбруев. Любезность губернатора явно не сулила ему ничего хорошего, но в худшее он еще не верил. Я заметил, как полированная поверхность стола вспотела под ладонями Черносбруева.
- Ты должен снять свою кандидатуру с выборов! - торжественно объявил губернатор. - Так надо для общего дела, - добавил он уже прозаичнее.
В Черносбруева словно выстрелили. Он побледнел, лицо его исказилось, глаза испуганно округлились.
- То есть, как это снять? - пролепетал он. - Зачем?
- Ну, как люди снимаются, - добродушно принялся объяснять губернатор. - Выступишь по телевизору, скажешь, что проанализировал ситуацию и пришел к выводу, что наиболее достойной кандидатурой на пост мэра города является Борис Михайлович Кулаков. Поэтому ты отказываешься от дальнейшего участия и призываешь своих сторонников его поддержать.
- Это невозможно, - заикаясь, проговорил Черносбруев. - Я этого не сделаю. Никогда…
- Сделаешь, - зловеще улыбнулся ему губернатор. - Так надо. Поверь мне.
Я готов был поклясться, что губернатор наслаждался этим моментом. В его тоне и жестах было нечто плотоядное. Он явно растягивал удовольствие.
Я не любил Черносбруева, я все это затеял, но мне было до смерти его жаль. Причем мне показалось, что даже во взгляде Кулакова мелькнуло что-то похожее на сочувствие. Только Храповицкий сохранял невозмутимость.
- А что же я скажу людям? - Голос Черносбруева упал до шепота.
- Каким людям? - спросил губернатор с любопытством.
- Людям, - настойчиво пробормотал Черносбруев. - Друзьям… Избирателям.
- Эх, куда тебя понесло! - хмыкнул Лисецкий. - Это политика, мой дорогой. Большая политика. При чем тут люди? Это ты на собраниях рассказывай, что ты о них заботишься. А нам - не надо. Через два месяца люди забудут о тебе. Им наплевать на нас. А нам - соответственно на них. Так что давай разговаривать как взрослые люди. Конечно, это не самое легкое решение. Но повторяю, так необходимо поступить ради общего дела. Политик должен быть гибким. У тебя сейчас есть редкая возможность доказать всем, что ты обладаешь необходимыми для большого политика качествами.
Губы Черносбруева затряслись. Он хотел что-то сказать и не смог. Губернатор еще немного полюбовался его лицом, потом продолжил.
- Я понимаю, что оставаться в прежней должности ты уже не сможешь. С Борисом Михайловичем вы не сработаетесь. Мы готовы подыскать тебе новое место.
- Я не хочу нового места! - закричал Черносбруев, вскакивая. - Мне не нужно новое место! Я не откажусь от борьбы! За что вы со мной так поступаете?
Он обвел нас взглядом, в котором стояли слезы. Его редкие волосы как-то жалобно прилипли к черепу. Никто ему не ответил.
- Вы предатели! - выкрикнул Черносбруев беспомощно. - Вы сами меня в это втравили! Вы меня уговаривали. А теперь бросаете! Я не буду сниматься! Не буду! - Голос его сорвался.
- Вы мне сердце растоптали, - добавил он вдруг. И повернувшись, выбежал из комнаты.
С минуту все молчали. Сцена произвела на меня тягостное впечатление.
- Да, все-таки политика - это наркотик, - как будто про себя заметил губернатор, качая головой. - Кто раз попробовал - уже не бросит. Ну, ничего. К завтрашнему дню опомнится. И все сделает как надо.
- Это точно, - улыбнулся Храповицкий. - Куда он без наших денег денется?
- Ты, кстати, подстрахуйся, - спохватился губернатор. - Отдай распоряжение насчет этих фотографий. Ну, чтобы их не было… А то как бы Черносбруев не натворил в сердцах глупостей.
- Уже отдал, - опять улыбнулся Храповицкий.
- Вот видишь, - повернулся Лисецкий к Кулакову. - Я все сделал по-честному. Чтобы у тебя не оставалось никаких сомнений. Жду того же и от тебя. - Он замялся и сменил тон. - А по поводу этой… как ее… ну, которая угрожает… шантажистки… ты там тоже реши вопрос. - Он поморщился. - Дай ей там денег. Тысяч десять долларов. Думаю, ей за глаза хватит. И пусть она куда-нибудь уедет. Чтоб ее здесь не было. Ни к чему это нам сейчас… Согласен?
Кулаков открыл было рот, но я пихнул его в бок.
- Забудьте об этом, - сказал я губернатору. - Как говорит мой начальник, уже сделано.
5
- Мне надо с тобой поговорить, - обратился ко мне Храповицкий, когда мы втроем вышли на улицу. Его тон не предвещал ничего хорошего.
Я простился с Кулаковым и покорно сел в машину Храповицкого, махнув своей охране, чтобы следовала за нами.
Храповицкий устроился рядом и закурил, что бывало с ним редко. Я понял, что игры закончились. Все будет очень серьезно.
- Значит, это ты заварил всю кашу, - произнес он утвердительно, когда мы тронулись.
По его обвинительному, не терпящему возражений, тону было понятно, что отпираться бесполезно. Я, тем не менее, сделал слабую попытку.
- Ты преувеличиваешь мои скромные возможности. Все-таки в событиях принимали участие другие люди, и постарше меня, и поглавнее…
- Как говорит наш друг Пономарь, ты лохов разводи на "стрелках", - решительно перебил меня Храповицкий. - Я считал, что своим отношением к тебе я заслужил право на откровенность.
- Извини, - сказал я виновато.
- Не принимается, - отрезал он. - Между прочим, ты очень рискованно играешь. Если рассматривать в целом всю затеянную тобой интригу, то шансы были пятьдесят на пятьдесят. Я, разумеется, не знаю подробностей, но не думаю, что ошибаюсь. Сегодня тебе повезло, ты выиграл. Всем сестрам досталось по серьгам, и даже я получил кольцо в нос. Но ты пробежал по лезвию. В бизнесе такой риск недопустим. Это безумие. Я считаю себя очень азартным человеком, но если по моей оценке зона риска составляет больше двадцати пяти процентов, я отказываюсь от участия в предприятии, каким бы выгодном оно ни казалось. Ибо это уже не бизнес, а авантюра.
- Наверное, ты прав, - пробормотал я. Я не хотел раздражать его еще больше.
- Конечно, я прав. И результат, которого я достиг в жизни, - лучшее тому доказательство. Но это так, мелочи. Заметки на полях. Важно другое. Попробуй-ка объяснить мне в понятных мне категориях, чего ради ты пошел на такой риск. Что заставило тебя поставить под удар нашу дружбу, нашу работу, свое будущее, весь наш бизнес? Ведь, надеюсь, ты понимаешь, что все это не шутки. И ты рисковал не только своими деньгами и своей карьерой, на что ты, возможно, имел право. Ты поставил на кон мои деньги и мою карьеру. А это, ты уж не обижайся, гораздо более серьезная ставка. Ради чего? Ради случайной девчонки, с которой ты переспал? Или ради Кулакова, который тебе даже не родственник и которым не будет тебе благодарен? По сути, ты меня предал. Эту простую вещь, я надеюсь, ты понимаешь?
Я избегал смотреть на него. Я понимал его правоту, и это никак не улучшало моего самочувствия.
- Володя, - заговорил я, с трудом подбирая слова. - Я был уверен, что, не причиню тебе вреда. Что сумею сделать так, как лучше будет всем.
- Опять не принимается, - холодно отозвался он. - Ты не думал обо мне в ту минуту. Ты думал о себе. Мы оба это знаем.
- Ну хорошо, - согласился я. - Пусть даже так. Но пойми, я не мог допустить публикации этих фотографий. Это было как-то… как-то, не по-человечески, что ли…
- То есть, - сухо подытожил Храповицкий. - Ты решил, что я поступаю безнравственно. И пошел против меня? Так? А теперь послушай, что я скажу. Я даже не стану рассуждать о том, нравственно или нет предавать проверенного друга ради случайных в твоей жизни людей. Я не моралист. Не моя тема. Я - о другом. Я неплохо к тебе отношусь и пытаюсь научить тебя быть успешным. Так вот запомни: сначала бизнес, а потом чувства. Это залог успеха. Ты хочешь помогать людям? Добейся прежде успеха. Став неудачником, ты сам нуждаешься в помощи. Ты начинаешь зависеть от людей, которых считаешь безнравственными. Кроме того, и Кулаков, и твоя девушка, и все остальные тут же отвернутся от тебя, как только ты станешь неудачником. Неудачникам нужны успешные люди. Им не нужны неудачники. А если ты будешь так рисковать, то рано или поздно ты проиграешь. Гораздо быстрее, чем ты надеешься. В мире есть много того, чего я не одобряю. Но если я хочу что-то изменить, я должен добиться такой возможности. Оставаясь внизу, я могу лишь терпеть. Это понятно?
Я молча кивнул.
- Ты знаешь, почему я не отпустил тебя к Кулакову? - вдруг сменил он тему. - Не из-за того, что мне не хотелось с тобой расставаться. Не из-за себя. Из-за тебя. Ты не готов. Ты не умеешь управлять своими чувствами. Сегодня ты решил, что я поступаю безнравственно. А завтра, начав работать с Кулаковым, ты придешь к выводу, что он вовсе не такой порядочный, как тебе казался. Что ты о нем знаешь? Ничего. И ты сделаешь что-то, что он не одобрит. И в отличие от меня, он тебе не простит. Нет, Андрей, дело не во мне. И не в Кулакове. Дело в тебе. Если ты не научишься подчинять свое своеволие общим целям, ты останешься за бортом. И еще одно. Ты можешь назвать цену успеха?
Поскольку моего ответа явно не предполагалось, я вздохнул и промолчал.
- Цена успеха - это одиночество, - продолжал Храповицкий. - Он говорил спокойно и внятно, как будто вслух произносил то, о чем давно думал. - И чем выше ты поднимаешься по лестнице успеха, тем более одиноким человеком ты становишься. Потому что между тобой и другими людьми возникает все увеличивающаяся дистанция. Ты никогда не сможешь понять: они любят тебя самого или атрибуты твоего успеха? Хуже всего, что они сами не знают ответа на этот вопрос. Поскольку одно неотделимо от другого. Будь ты другим, ты бы остался внизу. Но ведь ты не хочешь оставаться внизу. Ты должен быть готов к одиночеству. Нельзя привязываться к людям. Это уже зависимость от них. Жалеть их, может быть, и следует. Но не влюбляться в них. Не позволять им управлять твоей жизнью. Губернатор окружен толпой, но он одинок. Президент еще более одинок. А полное одиночество - это одиночество Того, Кто все это сотворил.
Я, наконец, не выдержал. Все время, пока он говорил, я давал себе слово молчать. Но тема, которую он затронул, была предметом моего давнего и мучительного несогласия с ним. Рано или поздно, следовало объясниться.
- Давай определим понятия, - предложил я. - Ты все время употребляешь слово "успех". Что ты имеешь в виду? Деньги? Карьеру? Власть?
- И то, и другое, и третье, - кивнул он. - Все вместе.
- Но тогда получается, что смысл нашей жизни заключается в деньгах, карьере и власти. На это, по-твоему, мы должны употребить свою силу? А ведь мы сильнее других, верно? Много ли нас, сильных? В губернии, в стране, во всем мире? Десять тысяч человек? Миллион? Капля в море, в любом случае! И что такое наша сила? Что-то, что было дано нам при рождении, чего мы, может быть, не заслужили. Она досталась нам, а могла так же случайно достаться кому-то еще, кто по своим нравственным качествам, может статься, гораздо лучше нас. Мы не прилагали усилий, чтобы ее получить. Это как дар. И раз уж ты заговорил высоким стилем, то неужели ты всерьез думаешь, что Творцу интересно смотреть, как мы тратим свою силу на то, чтобы заработать денег или стать чиновниками? Он видел диктаторов, он видел сказочных богачей, какими мы никогда не будем. Он видел крайние выражения успеха, он не мог дать нам этот дар, чтобы мы повторяли чей-то опыт. Ведь если посмотреть сверху, то, как бы мы ни карабкались, мы все равно остаемся внизу. Нам не стать Чингисханами или крезами. Так стоит ли стараться?
- А для чего же, по-твоему, стоит стараться? - насмешливо осведомился Храповицкий.
- Тебе не приходило в голову, что раз уж мы созданы сильными, то мы должны защищать слабых? - выпалил я.
Храповицкий фыркнул.
- Я думал, ты взрослее, - сказал он. - Слабые не стоят того, чтобы их защищали. С таким же успехом можно бороться за права кроликов. Те хотя бы пушистые. Слабый человек предаст тебя в любую минуту, не потому что он подлый, а потому, что слабый. И он не может терпеть. Он думает, что ему больнее, чем тебе. Ведь ты сильный, ты даже не заметишь. Слабый человек не испытывает благодарности. Слабый не способен на настоящий поступок. Слабый человек - это размазня. Слабых большинство, и они не умеют любить даже друг друга. Раз уж ты собрался кому-то помогать - помогай сильным. Я всегда играю на сильной стороне. И всегда выигрываю. Мне нравятся сильные люди. Они мне понятны. Только это твое слово "сильный". Я предпочитаю другое. Мы - хищники, Андрей. Не забывай об этом. Мы благородны, потому что хищники всегда благородны. И мы не жестоки, поскольку хищники не бывают жестокими. Они не мучают, не терзают, как поступают слабые люди. Когда они кого-то съедают, они просто повинуются своему инстинкту. А ты собираешься воевать со своим инстинктом. Будучи хищником, ты хочешь жить в крольчатнике. Или, точнее, в свинарнике. Поскольку единственное, что умеют слабые люди - это превращать все вокруг себя в свинарник. И если ты не остановишься, ты не только проиграешь. Ты обрекаешь себя на чудовищное разочарование. Может, на душевную травму. Подумай об этом. И считай, что я сделал тебе последнее предупреждение. Другого не будет.