– Чтобы не терять остроту ощущения, в очередной раз испытать себя на способность выйти из окопов под пули врага, пойти на его штыки.
– Это вам все еще хочется испытывать себя, товарищ майор?! С какой стати? По-моему, у вас это всегда получалось. Причем совершенно естественным образом.
Гродов снисходительно улыбнулся.
– Никакие возражения по этому поводу восприниматься не могут, – упреждающе покачал головой Лиханов.
Комбат запрокинул голову и, глядя на предвечернее поднебесье, улыбнулся еще раз, более загадочно. Только он один имел право знать, каких нервов и какой выдержки стоила ему эта "естественность".
– Жодин, вспомни Румынский плацдарм, наши "концерты" перед атакой! Твой выход на манеж, сержант! – скомандовал Дмитрий, прежде чем поднять бойцов в общую атаку.
– Есть на манеж!
– Примкнуть штыки!
В общем-то, команда вырвалась у Гродова как-то случайно. Предполагалось, что атака будет потешной, и до штыковой дело дойти не может. Просто в последнее время воинственный призыв "примкнуть штыки!" стал для комбата не только своеобразной поговоркой, но и жизненным девизом. Однако отменять ее было уже поздно.
– Примкнуть штыки! – подхватили по всей линии траншей с такой готовностью, словно только что объявили об увольнении в город или выдаче дополнительного пайка.
– Владыка, Малюта и все прочие горластые – на бруствер! Свистать всех добровольцев наверх! Дистанция от локтя к локтю – пять шагов! Остальным – поддерживать атакующих огнем и криком.
Желающих набралось до двух десятков.
– Братва, полундра! – тут же выбрался из окопа Жорка. – За Одессу-маму!
– Полундра! – тут же понеслось из конца в конец Большеаджалыкского перешейка. – Рвать их на клочья, сволочей!
В ту же минуту ожили пулеметы, расположенные на Батарейной высоте и на прибрежных возвышенностях. Густой морзянкой отозвались сотни винтовочных стволов. И вот уже, вместо пилоток, на буйных головах морских пехотинцев появились бескозырки. Большинство бойцов на ходу срывали с себя все, что способно было прикрывать тельняшку. Так что когда командир батальона прокричал свое: "Добровольцы – в атаку!", его уже никто не слушал. Не только те, кто был отобран, но и многие другие решительно устремились в сторону вражеских окопов. И Гродову потребовалось немало усилий, чтобы после того, как румыны открыли огонь, прекратить атаку и уложить своих бойцов на землю. Едва ему это удалось, как прогрохотал первый залп береговой батареи. Потом еще и еще.
Корректировку огня дальнобойщиков майор поручил комбату сорокапяток, и, похоже, что лейтенант делал это профессионально. Артиллеристы били настолько метко, что два или три снаряда упали прямо в траншеи. Пристроившись на склоне небольшого холмика, Гродов прекрасно видел в бинокль, как взлетело на воздух перекрытие блиндажа, и на месте пулеметного гнезда образовалась большая воронка.
Дмитрий помнил, что заключительным аккордом артналета должен был послужить батарейный залп. Предвидя его, он передал по цепи и в окопы, чтобы приготовились к атаке и чтобы полевая батарея поддержала их бросок к позициям врага заградительным огнем. А еще – чтобы мичман Мищенко со своим взводом совершил марш-бросок по прибрежной полосе в сторону врага.
Решение превратить имитацию атаки в настоящий штурм окопов пришло к Гродову только тогда, когда он увидел, как десятки солдат противника начали убегать в сторону долины, в которой находилась остатки его батареи. И расчет майора оказался правильным. Не выдержав двойного артналета, остатки и без того потрепанного румынского полка побежали, как только увидели, что у их окопов появилась целая лавина тельняшек, и что часть моряков уже заходит им в тыл.
После короткой, но яростной рукопашной с солдатами противника, зазевавшимися в окопах, кое-кто из моряков настроился и дальше преследовать убегающих врагов, однако комбат и другие командиры жесткими окриками заставили их вернуться в окопы и уже оттуда вести огонь вдогонку.
– Товарищ майор, – появился комиссар Лукаш на НП как раз в тот момент, когда комбат объявил бойцам получасовой отдых, после которого намерен был вернуть их на перешеек. – Только что из деревни вернулись мои разведчики. Там полно румын и появилось около роты немцев. Они готовятся к атаке. Боюсь, как бы ни отрезали нас от перешейка.
– Отрезать они, конечно же, попытаются, – спокойно согласился Гродов, – если только мы им позволим.
– Что будем предпринимать?
– Уходить будем, но с достоинством. Как и пришли на эти позиции. Словом, примкнуть штыки!
Подозвав Дробина, комбат приказал его роте быстро собрать трофеи и уходить по кромке берега на свои позиции. Лиханову своих бойцов пришлось развернуть по гребню едва приметной возвышенности, фронтом к деревне, и постепенно, перебежками, тоже смещаться к перешейку, прихватив часть лиманного берега. А вот роте Владыки предстояла особая миссия: отойдя по румынской траншее к берегу моря, она должна была скрытно занять позиции между утесом напротив погибшего судна и Батарейной высотой.
Отдав эти распоряжения, сам майор поднялся и, выйдя из окопа, скомандовал: "Солдаты, сомкнуть ряды и примкнуть штыки!" В полный рост, в сопровождении ординарца, сержанта Жодина и еще нескольких моряков Гродов неспешно направился к своему командному пункту.
Это было демонстративное прохождение победителя по полю боя, которое враг только что оставил, жертвенно усеяв его телами своих солдат.
Пулеметная очередь, вспоровшая холмик в трех шагах от их ног, заставила Гродова поднять бинокль и взглянуть в сторону деревни. На небольшом плато у крайнего дома он увидел группу военных, двое из которых рассматривали его в бинокль. Больше очередей не последовало. Наоборот, один из них, судя по мундиру, немец, едва заметно помахал ему рукой.
Уже входя в ложбину, Гродов в ответном приветствии потряс в воздухе трофейным кавалерийским карабином. К сожалению, он не мог слышать, как один из армейских офицеров спросил:
– Как думаете, господин штурмбаннфюрер, это и есть тот самый знаменитый Черный Комиссар?
– Можете не сомневаться: тот самый, – ответил Вольке. – Я запомнил его еще по боям на дунайском плацдарме. И потом, вы же видели, как он шествовал по полю боя.
– Нам бы такого солдата. Жаль, что он русский.
– Настоящие воины национальностей не имеют. Они храбры и отчаянны по самой своей природе.
– Потому и хотелось бы встретиться с ним.
– Не исключено, что еще встретитесь, – многозначительно молвил штурмбаннфюрер СД.
35
Подразделения, скопившиеся в деревне, ждать себя не заставили. Они сунулись было к основным позициям Черного Комиссара, как под псевдонимом проходил по всем штабным румынским документам Гродов, однако, оказавшись под перекрестным огнем трех рот и полевой батареи, предпочли за благо частью вернуться в деревню, а частью закрепиться на оставленных моряками старых румынских позициях.
– Ты что, в самом деле отбил у румын все их окопы? – почти восторженно поинтересовался полковник Осипов, как только комбат снова оказался в своем штабном гроте. Словно бы до этого наблюдал за его "маршем победителя".
– Отбил, нагнал страха. Но затем извинился и вернул.
– И в обоих случаях поступил правильно. Неправильно поступил только тогда, когда решился атаковать позиции врага, не получив разрешения командира полка.
– Да поначалу у меня и не было такого намерения. Была обычная разведка боем; нам хотелось, чтобы румыны легли на бруствер, подставляясь береговой батарее. Вы ведь знаете, что это ее последняя гастроль?
– Знаю, – вздохнул полковник.
– Ну так вот, я поднял полроты добровольцев, крикнули "полундра", залегли, а после обстрела решили: да сколько эту мразь можно терпеть у себя под боком?! И понеслась!..
– Словом, будем считать, что мое добро ты получил. Я не случайно звоню: мне сейчас докладывать в штаб оборонительного района. Заодно попытаюсь выяснить ситуацию с нашим общим отходом, потому как полк совершенно обескровлен. Хотя по твоему батальону этого не скажешь. Однако поговорим чуть позже, как только доложусь командованию.
Телефон ожил минут через десять, когда Гродов уже мечтательно посматривал на море. В награду за мужество, проявленное в нынешнем бою, он разрешил бойцам… купание. Поротно, по двадцать минут на подразделение. В окопах противника наверняка заметили это массовое "омовение", потому что среди румын тоже появились желающие поплескаться, причем становилось их все больше и больше. И ни один выстрел – орудийный или ружейный – за все время этого обоюдного пляжного блаженства не прозвучал.
– Как-то слишком уж елейно мы позволяем противнику устраивать себе купель, – проговорил комиссар Лукаш, наблюдая в бинокль за ребячеством оголенных румынских солдат.
– Как и противник – нам.
– Значит, и сами тоже проявляем непростительную беззаботность.
– Просто все мы учимся не только воевать, – задумчиво ответил Гродов, наблюдая за тем, как, дурачась, двое румынских солдат, захватив за руки за ноги своего товарища, бросают его с небольшого обрыва в воду. В детстве его самого старшие ребята однажды таким вот образом "учили" плавать. – Но и в пылу не нами развязанной войны учимся сохранять в себе нечто человеческое.
Их беседу прервал телефонист, вновь позвавший майора к аппарату.
– Даже не представляешь себе, – услышал комбат веселый голоса Осипова, – как твой захват окопов противника удивил и приободрил командование.
– Мы что, уже разучились выбивать противника из его позиций, что так удивляемся окопной рукопашной?
– Просто все были убеждены, что силы наши на исходе. До утра береговая батарея, как ты знаешь, должна быть высажена в воздух, а завтра до полуночи мы обязаны отойти на основной рубеж линии обороны. Как ты понимаешь, майор, в такой ситуации твой бросок в траншеи врага… Жаль, что мы не смогли поддержать тебя.
– Иначе я бы не отошел на свои позиции.
– И еще… Скорее всего батальон будет отходить уже под командованием майора Денщикова. Наверное, тебя отзовут в штаб оборонительного района для выполнения какого-то важного задания.
– Нечто похожее я уже слышал, однако…
– Всему свое время. Очевидно, твое время настало только сейчас. Никаких разговоров на эту тему с Денщиковым и прочими офицерами пока не веди, поскольку окончательного решения в штабе все еще не приняли. Сам понимаешь: нужно дождаться приказа.
– И мы его обязательно дождемся, – молвил Гродов.
Если бы он был до конца честен с полковником, то признался бы, что ему до чертиков надоели эти позиционные бои, которые он воспринимал как "окопную возню". По самому складу своего характера он был человеком решительных действий, с явно выраженным авантюризмом при проведении любой рискованной операции.
…Хотя день выдался не таким уж и жарким, в скованное штилем морское мелководье майор входил как в парное молоко. Далеко на рейде виднелся силуэт миноносца, и в течение нескольких минут Гродов устремлялся к нему, подобно человеку, оказавшемуся в открытом море и теперь увидевшему в этом корабле свой последний шанс на спасение. Возможно, он так и продолжал бы свой заплыв, если бы вдруг не заметил впереди себя большое скопление утопленников. Одни из них все еще оставались в красноармейской форме, другие же представали в нижнем солдатском белье – изорванном и, судя по пятнам, окровавленном.
Почему их так много и почему они оказались вместе – это оставалось загадкой, задумываться над которой у майора не было ни времени, ни желания. Его вдруг охватил почти панический страх, который можно было бы простить мальчишке, но не боевому офицеру. Развернувшись в дельфиньем прыжке через спину, Гродов изо всех сил понесся к берегу, но, оглядываясь, непроизвольно ловил себя на мысли, что все это скопище мертвецов тоже движется, буквально преследуя его.
Выбираясь на крутой берег, Дмитрий несколько раз поскользнулся, и всякий раз ему казалось, что море попросту не желает отпускать его, что какая-то сила вновь и вновь пытается отторгнуть его от берега и вернуть в общество утопленников.
– Товарищ майор, вас к телефону! – словно из другого мира раздался над ним голос ординарца в ту минуту, когда Гродов буквально на четвереньках выбирался на глинистый берег.
– Кто на сей раз?
– Полковник Бекетов.
– Давно ждет у телефона? – Поскольку ординарец был легко ранен в плечо, но не желал отправляться в госпиталь, комбат усадил его дежурить у аппарата.
– Позвонил, как только вы отплыли от берега.
– Почему же не позвал?
– Я сказал, что вы плаваете в море и спросил, нужно ли звать вас. Полковник ответил: "Пусть плавает, позвоню минут через десять". И вот только что опять позвонил.
– Ты хоть понимаешь, майор, что своим пляжным поведением расхолаживаешь все войско противника? – услышал он в трубке давно знакомый по едва уловимому акценту и приглушенной хрипловатости голос Бекетова.
– Ритуальное прощание с летом и морем, товарищ полковник.
– С морем прощаться тебе, предположим, рано. Оно еще напомнит, что, хотя и береговой, но ты все же моряк.
– Предстоит прогулка в Севастополь?
– Пока что только в Одессу. К восьми утра за тобой прибудет разъездная машина военно-морской базы. К этому времени ты уже должен передать командование своему начальнику штаба.
– Есть, передать командование.
– Формальное объяснение: ты поступаешь в распоряжение штаба оборонительного района. Приказ на отвод батальона с Большеаджалыкского перешейка Денщиков получит от командира полка. И еще… Для моральной, так сказать, поддержки, можешь взять с собой двух бойцов: офицера, который способен выполнять обязанности командира штурмового батальона, а значит, имеющего опыт Румынского плацдарма, и краснофлотца, а лучше – сержанта, который бы стал у тебя надежным порученцем. И тоже из твоих дунайских легионеров.
"Старший лейтенант Владыка и сержант Жодин", – почти мгновенно решил для себя этот вопрос комбат и тут же объявил.
– Возьму троих, мне понадобится снайпер. Но тоже из дунайских легионеров.
– Торговаться начинаешь, майор? Будто не знаешь, что каждый ствол здесь…
– Мне-то казалось, что из числа защитников города нас изымать пока что не будут.
Бекетов недовольно покряхтел, как делал это всякий раз, когда подчиненные разгадывали его замыслы, и проворчал:
– В общем-то, ход мыслей правильный.
– Поскольку речь зашла о штурмовом батальоне, лучше было бы отобрать из моих легионеров человек двадцать, которые стали бы таким костяком.
– Была бы моя воля, твой батальон, только пополненный, и стал бы тем самым штурмовым. Да только ни снимать с передовой, ни разрушать твой батальон я не могу. Все воспротивились, особенно полковник Осипов, который, как ты знаешь, у нашего адмирала в особой чести. Ну а "штурмовиков" ты себе еще сформируешь. Словом, все, Гродов, не наглей. Бери, кого разрешают, и воспевай мудрость командования.
– Только то и делаю, что воспеваю, товарищ полковник, – смиренно заверил его комбат. – С берегов Дуная начал, как княгиня Ярославна.
– Ярославна, как всем известно, оплакивала, а не воспевала. Разницы не улавливаешь?
– Но и я ведь не рыдающая княгиня. Мне еще хотя бы двух бойцов прихватить с собой.
– Еще одна просьба – пристрелю прямо по телефону. Обо всех прочих подробностях – в штабе. И не вздумай до утра напрашиваться в гости к румынам и вообще соваться под пули. Мертвому голову сниму.
– Это уж как водится.
– Просто ты нужен сейчас штабу, – вдруг резко сменив тон, благодушно объяснил начальник контрразведки оборонительного района. – До самой крайности ситуации нужен, Гродов, потому что сам видишь, как эта самая ситуация складывается.
36
Однако не "соваться под пули" у комбата в эту ночь не получилось. Около полуночи позвонил Осипов и тревожно сообщил, что на Лебяжьем острове, расположенном всего метрах в пятидесяти от западного берега лимана, накапливается румынская пехота.
– Поскольку остров этот всего в трехстах метрах от твоих окопов, – объяснил полковник, – то понятно, что на рассвете румыны предпримут отвлекающий артналет и пехотный штурм позиций, чтобы тем временем высадить у тебя в тылу десант и потом уже ударить с двух сторон.
– У противника мало плавсредств, поэтому он решил накапливать силы на острове…
– …От которого до берега можно дойти вброд, тем более что расстояние это усеяно островками, банками и песчаными отмелями. То есть утром ты можешь оказаться в окружении и тогда уже…
– Утром я позволю румынскому полковнику высадить на острове священника. Из сугубо христианских побуждений, чтобы отпел убиенных.
Услышав это, командир полка запнулся на полуслове, он ожидал какой угодно реакции, только не столь воинственной. Впрочем, он имел дело с Черным Комиссаром, а значит, и с несколько иной, нежели та, которая царила в окопах, философией войны.
– На помощь разведдозору я послал всего лишь отделение бойцов, – извиняющимся тоном известил он майора. – Итого четырнадцать бойцов. Больше снять просто не могу. Ты же знаешь, подразделения до предела обескровлены.
– А каковы действия береговой батареи?
– В четыре утра она делает последний налет на вражеские позиции. Всем имеющимся боезапасом. Ориентиры определены. Без мощного артналета мы попросту не сумеем оторваться от противника, чтобы достойно отойти. Какова дальнейшая судьба батареи, тебе известно.
– Больше вопросов нет, приступаю к ликвидации десанта.
Приказав командиру полевой батареи открыть огонь по острову, в основном по восточному берегу, к которому могут подходить подкрепления, майор тут же прихватил ручной пулемет и метнулся к мотоциклу. Вместе с ним поехали корректировщик с рацией и Жодин. Поднятая по тревоге рота Лиханова уже готовилась к марш-броску, получив при этом наставление: продвигаться скрытно, без лишнего шума и сразу же окапываться на берегу, охватывая всю длину острова.
Расчет оказался правильным. После того как все пять боеспособных орудий принялись обрабатывать восточную часть острова, потопив при этом несколько лодок и плотов с арьергардом десанта, румыны поняли: спасение у них только в одном – прорываться на западный берег Большого Аджалыка. Причем прибегать к этому следовало уже сейчас, ночью, благо, что месяц едва просматривался сквозь занавес преддождевой тучи.
Увлекая за собой пятерых бойцов из осиповского заслона, а также корректировщика и Жодина, комбат сразу же выдвинулся на холмистый мыс, довольно далеко уходивший в лиман посредине острова. Возможно, когда-то с него начиналась коса, подступавшая вплотную к острову. Румынская разведка, очевидно, еще прошлой ночью выяснила, что никакой линии обороны русские на своем берегу не создали, контролируя его только с помощью конных и мотоциклетных разъездов. Вот только сведения эти устарели. Теперь для командира десанта становилось очевидным, что скрытной высадки на остров не получилось. Но поскольку приказ нужно было выполнять, он торопился достичь западного берега лимана, пока русские не укрепили его оборону. Ему, во что бы то ни стало, нужен был плацдарм.