Артиллерийская поддержка, которую командир десанта вызвал по рации, никакого эффекта не дала. В течение десяти минут пушкари складывали снаряды то ли на пространстве между островом и прибрежьем, то ли метрах в двадцати от береговой линии, которую рота Лиханова пока еще не заняла. Услышав разрывы снарядов, старший лейтенант приостановил марш-бросок, рассредоточив бойцов по извилистому оврагу. Притом что полевая батарея Куршинова продолжала неспешно, методично "прощупывать" остров, доводя десант до физического и морального истощения.
Как только румынская батарея угомонилась, морские пехотинцы стали скрытно занимать позиции на обрывистом берегу, готовясь к тому, чтобы в любую минуту сойтись с врагом врукопашную.
– Передай на батарею, – приказал корректировщику Гродов, – по три снаряда на орудие, вразброс, по всему западному побережью острова.
– Есть, по три снаряда, – ответил Куршинов. – Вскоре от этого острова вообще ничего не останется.
– И не должно остаться.
Тактику противник избрал правильную: установив на шлюпке и двух плотах пулеметы, он пытался прикрыть основную массу солдат, пробирающихся к берегу вброд. Майор и его бойцы терпеливо наблюдали за тем, как в предрассветной дымке очертания баркаса и людей становятся все более контрастными и зловещими. Десантники продвигались молча, ни одного выстрела с их стороны произведено пока что не было. Моряки тоже не торопились выдавать себя. Передав по цепи: "Подпустить поближе; плавсредства забросать гранатами", Гродов собрал на мысе группу гранатометчиков. А как только лодка и плоты приблизились к земной тверди, почти застревая на мелководье, скомандовал: "Гранаты – в бой!"
Удар получился неожиданным и на удивление метким. Одна граната разорвалась прямо в баркасе, другая на одном из плотов. Десятки других "лимонок" довершили эту убийственную акцию, оставив всех остальных десантников без прикрытия и пулеметной поддержки. Уцелевшие сразу же запаниковали: одни пытались зацепиться за берег, другие вели огонь, стоя по грудь в воде; но кое-кто уже повернул назад, пытаясь искать спасения на острове. В азарте боя моряки тоже бросались в воду и вскоре там начали разгораться рукопашные схватки.
Выкосив из пулеметов всех, кто пытался зацепиться за мыс, Гродов вместе с бойцами завладел уцелевшим плотом и во всю мощь своей глотки прокричал: "К острову! Взять остров!"
Его команды слились с первым залпом батареи, на которые, казалось, уже никто – ни румыны, ни моряки – не обращал внимания.
– Полундра! – отозвалась рота, теперь уже в полном составе бросаясь в Большой Аджалык. – Дави их, братва!
В какие-то минуты уцелевшие десантники и моряки смешались; те и другие рвались к острову, проваливались в подводные ямы, изрыгали проклятия и снова на ходу бросались друг на друга, пуская в ход штыки, приклады и просто ножи. Уже на подходе к острову пулеметчики прошлись очередями по его зарослям и, покинув плот, первыми ринулись к болотистой заводи. Еще в течение получаса продолжались рукопашные схватки и перестрелки на самом острове, но было ясно, что останется он в конечном итоге за морскими пехотинцами. На восточном берегу его, за которым начинались глубины, несколько румынских солдат подняли руки, однако брать их в плен никто не собирался.
Связавшись по рации со штабом полка, Гродов доложил поднятому с лежанки полусонному полковнику:
– Попытка противника силами до двух рот высадиться на западном берегу лимана предотвращена. Враг был сброшен в воду, загнан назад на остров и там окончательно истреблен. Наши потери – пятеро убитых, в том числе один боец из вашего заслона и двенадцать раненых, в том числе два ваших разведчика. В настоящее время остров в наших руках.
– Предвижу, что, захватив его, ты сорвал крупную десантную операцию противника, который намеревался отрезать наши батальоны от основных сил, – мигом отогнал от себя остатки сонливости Осипов. – От лица командования выражаю благодарность лично тебе и всем бойцам, принимавшим участие в этой операции.
– Я передам это бойцам, – сдержанно заверил его майор.
– Подготовь списки отличившихся во время вчерашнего и нынешнего боев.
– Они будут подготовлены. Вам передаст их начальник штаба.
– Ты тоже будешь представлен к ордену. Хотя я с большим удовольствием представил бы тебя к медали "За храбрость".
– Тогда в чем дело? Вполне достойная награда, сугубо солдатская.
– Вот и я так считаю.
– Однако меня сейчас волнует не это. На острове мы захватили румынскую рацию. Перед гибелью радист наверняка успел сообщить о результатах высадки, а значит, минут через десять начнется артналет, во время которого…
– Я понял, о чем ты. Приказываю немедленно оставить остров и вернуться с бойцами на отведенные вам позиции.
– Есть, оставить остров! – охотно согласился Гродов. Он понимал, что удерживать Лебяжий бессмысленно, только зря терять солдат. Но в то же время для него важно было оставить остров по приказу командования. Только по приказу. Как в свое время его батальон оставил плацдарм на румынском берегу Дуная.
– Бойцы моего заслона пусть вернутся на берег, – добавил тем временем полковник, – и пока что остаются там. Вскоре их сменят.
Гродов уже подъезжал к Батарейной высоте, когда земля содрогнулась от мощного взрыва. Затем еще и еще одного.
– И что это может быть? Это ж по какому случаю могло случиться такое землетрясение? – спросил Жодин, сидевший за спиной у майора. В коляске они везли раненого бойца.
– Еще одна стационарная береговая батарея отсалютовала нам прощальным салютом – вот что это такое. Быстро позови сюда санитаров. А затем вызови в штаб Малюту, Злотника и старшего лейтенанта Владыку. Предупреди: пусть попрощаются с бойцами, через два часа отбываем в город.
– Боже ж ты мой! – восторженно развел руками Жодин. – Чтобы Жорке – и так везло! Неужели в Одессу?!
– Восторгаться будешь потом. Пусть Владыка решит, кого назначить командиром роты вместо себя, жду его предложения. Кстати, отныне ты исполняешь обязанности моего порученца. Не возражаешь?
– Мы же с вами на Румынском плацдарме были, командир! Это же на всю жизнь.
– Согласен: "Румынский плацдарм" звучит теперь как пароль.
37
Когда Бекетов вошел в кабинет командующего обороной города, тот стоял над своим столом, упираясь в него кулаками и уставившись при этом в какую-то точку на стене рядом с дверью. За те несколько дней, что они не виделись, контр-адмирал Гавриил Жуков еще больше сдал: посеревшее, испаханное ранними морщинами лицо, запавшие щеки с заостренными скулами, потускневшие глаза, смотрящие поверх сползавших к кончику носа очков-велосипедов в металлической оправе, которыми адмирал обычно старался не пользоваться во время совещаний и в присутствии командного состава оборонительного района.
По всему было видно, что командование советом обороны блокированного города давалось этому не по возрасту стареющему человеку нелегко. Он и раньше не отличался особой, характерной для морских офицеров, выправкой, а теперь, несмотря на адмиральский мундир, напоминал уставшего от непомерных трудов крестьянина, восстававшего на краю умерщвленной стихиями нивы.
Бекетов помнил, что командующему идет всего лишь сорок третий год, однако война в Испании, участие, пусть и косвенное, в зимней Финской кампании; годы "ежовщины" и более поздних "пролетарских чисток", во время которых были расстреляны или оказались в лагерях многие из тех, с кем он служил, у кого учился и кого учил сам… Все это не могло не наложить отпечаток не только на внутреннем, но и внешнем облике этого морского офицера, считавшегося крупнейшим специалистом по приморским укрепрайонам.
Позволив полковнику присесть у приставного столика, контр-адмирал положил перед ним радиограмму с решением Военного совета Черноморского флота. В ней командующий оборонительного района уведомлялся о разработке операции по высадке десанта в Восточном секторе обороны, в районе Аджалыкского лимана и Григорьевки. Цель этого десанта, который планировалось произвести уже 16 сентября, отвлекая на себя ближние тылы противника и уничтожая их, способствовать успешному наступлению частей оборонительного района в Восточном секторе, на пространстве между Куяльницким и Большим Аджалыкским лиманами, которое позволило бы отбросить противника на восемь-десять километров. Конечная цель операции – обеспечить безопасное судоходство между Большой землей и блокированной Одессой, а значит, и бесперебойную работу ее порта.
– Из других шифровок, а также из моих бесед с командующим флотом, – заговорил контр-адмирал, как только Бекетов пробежал взглядом по тексту радиограммы, – следует, что основная задача всей этой десантно-наступательной операции – максимальное истребление живой силы противника, а также выведение из строя или захват всех тех вражеских батарей, которые ведут огонь по городу, порту и Севастопольскому фарватеру. Прежде чем донести это решение командования флота до Военного совета обороны города, я специально пригласил вас, милейший, как человека, который лучше других ознакомлен с силами противника на Восточном направлении. Отсюда вопрос: "Что вы по этому поводу скажете, полковник?"
Это старорежимное адмиральское "милейший" поначалу сильно коробило главного контрразведчика оборонительного района, но со временем он с ним смирился. Тем более что употреблял его Гавриил Васильевич не вообще, не в просторечии, а только в виде особого словесного поощрения, демонстрируя тем самым свое особое расположение к собеседнику.
– Появление этого документа, – потряс он листиком, – подтверждает, что командование флота, как и Военный совет обороны города, понимает: операция по расширению зоны безопасности, нашего оборонительного пространства, необходима. Однако на этом моя похвала решения флотского военсовета завершается.
– Я только потому и пригласил именно вас, милейший полковник контрразведки, что знаю, сколь немногословной будет эта похвала. Поэтому приступим к конкретному анализу, – контр-адмирал перешел к приставному столику, уселся напротив Бекетова и развернул чуть в сторонке от себя карту. – Понимаю, что разговор на заседании Военсовета будет нелегким и принципиальным, а потому важно идти на него, зная ваше мнение.
– Уже сейчас румыны противопоставили нам на восточном направлении две кадровые пехотные дивизии, отдельный 32-й пехотный полк, два кавалерийских полка и около десятка вспомогательных частей и подразделений. По данным, полученным армейской разведкой на девять ноль-ноль, противник установил свои тяжелые батареи вот здесь, – указал полковник карандашом в карту – чуть западнее Фонтанки, а также в районе населенных пунктов Кубанка, Гильдендорф и Новая Дофиновка, не считая нескольких полковых батарей и только вчера прибывшего немецкого тяжелого минометного дивизиона.
– То есть уже сегодня противник противопоставил нам четыре батареи, которые имеют возможность вести прицельный обстрел порта, подходов к нему и значительной части севастопольского фарватера, – побарабанил пальцами по карте контр-адмирал.
– Притом что обе береговые батареи, базировавшиеся в этом секторе, мы вынуждены были взорвать. И что у вражеских артиллеристов есть прекрасный ориентир – Воронцовский маяк. Впрочем, у пилотов – тоже.
– На это уже указывал в своих донесениях начальник обороны порта. Но взорвать маяк – значит поставить под удар все те караваны судов, которые в основном приходят к нам ночью.
– Согласен, взрывать его нельзя. Но чем раньше мы решимся на этот шаг, тем меньше потерь понесем. Ведь фарватер теперь находится на расстоянии четырех-пяти километров от батарей. Если вспомнить, что это километры морской глади, то получается, что обстрелы будут вестись почти прямой наводкой. Образно говоря, конечно.
Адмирал подпер голову ладонью, словно пытался утолить сильную боль, и с минуту молчал.
– Мне не позволят взрывать этот маяк, – проговорил он, все еще не меняя позы. – Кроме всего прочего, маяк остается одним из символов города, его архитектурной ценностью.
Теперь уже пришла очередь для молчания начальника контрразведки. Что он мог возразить против такого довода, да и какой смысл в подобных возражениях? Однако проблемы идеального ориентира для вражеских пушкарей его молчание не решало.
– Кстати, кроме румынских авиационных полков, которые базируются вот здесь, в районе бывших немецких колоний Зельца и Бадена, – решил Бекетов уйти от спора с адмиралом, – уже через пару дней мы будем иметь дело с "асами Геринга" из 10-го авиакорпуса люфтваффе. Того самого, пилоты которого в течение двух лет вели сражения с кораблями английского флота и набирались опыта в знаменитой воздушной "битве за Британию".
– В "битве за Британию" – да… – автоматически как-то подтвердил адмирал и тут же поднял глаза на Бекетова. – Наслышан. С таким-то опытом; да и самолеты, очевидно, новейшие.
– В основном пикирующие бомбардировщики "Юнкерс-87", то есть наиболее подходящие машины для уничтожения судов и вскрытия обороны противника.
– Пикирующие бомбардировщики, – задумчиво кивал адмирал, думая уже о чем-то другом, возможно, о тех судах, которые так никогда и не дойдут до причалов города. – Только этих "асов Геринга" нам сейчас и не хватало.
Командующего никогда не покидало чувство вины за те конвои, которые понесли потери. Особенно если гибель корабля случалась уже на подходе к порту. Докладывая о ней в штаб флота, он психологически готов был к резкому упреку: "Что ж вы так?! Мы тут снаряжаем конвои, последнее от себя отрываем, а вы не смогли уберечь ни груз, ни само судно!"
– По данным разведки флота, полученным от пленных пилотов, – продолжил информационно добивать командующего начальник контрразведки, – первые авиачасти этого корпуса уже перебрасываются из побережья Средиземного моря в район Николаева и нацелены они будут на наши морские коммуникации, прежде всего – на севастопольский фарватер.
– Да уж, у разведки всегда найдется чем "утешить" командование флота.
– А теперь прикинем, что мы можем противопоставить противнику в Восточном секторе обороны? Нашу вконец измотанную 421-ю стрелковую дивизию, с ее жутким недокомплектом личного состава, не имеющую ни одного танка, ни одного артиллерийского подразделения? Столь же измотанные полки морской пехоты и пограничников, да резервный батальон ополченцев? Притом что не мы, жаждущие наступления, имеем как минимум трехкратное преимущество в живой силе, а наш противник. Это, подчеркиваю, в живой силе, а что уж говорить о технике?! Тем более что части почти не получают авиационной поддержки, в воздухе пока что господствует противник. Поддержка корабельной артиллерией тоже ограничена. И вообще потерять две такие, по существу, неуязвимые, береговые батареи!..
Адмирал и сам знал о катастрофическом положении в Восточном секторе. Как, впрочем, и в двух других. В самый раз не о наступлении думать, а отводить войска еще ближе к городу, максимально сокращая линию фронта ради насыщения ее живой силой, да зарываться в землю, превращая в опорный пункт каждый хуторок, каждое здание – в предместье. Ясно, что все это Жуков осознавал. Однако для него важно было услышать такие вот слова поддержки, подкрепленные знанием реального положения дел, слова обычного человеческого понимания. Причем услышать их прежде всего от полковника Бекетова, чье мнение ценили не только в штабе и Военсовете оборонительного района, но и в штабе флота.
– Все, что вы, милейший, только что изложили и еще способны изложить, – резко поднялся из-за стола командующий, увлекая за собой полковника, – звучит веско, а главное, убедительно. Выходит, я не зря начал обсуждение этой директивы Военсовета флота именно с вами. Но, исходя из сказанного, вам поручение… Собственно, не столько поручение, сколько просьба: подготовьте проект письма нашего Военсовета обороны командующему флотом. Оно, конечно, должно быть деликатным, дескать, "мы готовы выполнить любой приказ", но в то же время достаточно реалистичным, а потому – принципиальным.
Бекетов поморщился, покряхтел… Он терпеть не мог бумаг; особенно таких вот "ублажающих", как он называл их, писем, и всегда составлял их крайне плохо – с изложением на бумаге у него обычно возникали трудности. Но терзаний его адмирал не ведал и продолжал:
– Основная мысль нашего донесения должна быть предельно ясной: Военсовет и штаб оборонительного района считают, что успех задуманной операции возможен только при условии серьезной поддержки со стороны командования живой силой, мощной корабельной артиллерией, а также бомбардировочными и истребительными эскадрильями. Добро бы еще подключить штурмовую авиацию.
Высказав все это с потупленным взором, адмирал неожиданно поднял глаза и встретился взглядом с полковником. Этими взглядами они способны были сказать друг другу значительно больше того, что произнесено словами. Они предвидели, каковой будет реакция штаба флота. В последнее время там нервно воспринимали любую просьбу одесситов о серьезных подкреплениях, множество раз давая понять: резервов, как таковых, у флота нет и взяться им неоткуда. Последнее отдают, хотя уже надо бы всерьез подумать об обороне главной базы флота – Севастополя. Однако тут же возникал вопрос: что в таком случае делать с обороной Одессы: уводить войска в Крым, оставляя в городе партизан и подполье? Заманивать противника в городские кварталы, чтобы перемалывать его части в уличных боях? Тем более что принять решение о сдаче Одессы может только сам Верховный, который, судя по всему, торопиться с этим не намерен.
– … Если мы не составим такого донесения командующему флотом, не аргументируем, вся вина за провал десантной операции и наступления ляжет на нас, – как бы подытожил итог сомнений командующего полковник Бекетов.
– Прежде всего, нужно добиться отсрочки десанта, чтобы подготовиться к удару основных сил.
– При этом жестко конкретизировать, какое именно пополнение, с какой техникой и в какие сроки нам понадобится. И просить нам придется, как минимум, одну полноценную кадровую дивизию, с полным штатом личного состава и вооружения, а кроме того… – договорить полковник не успел. В проеме двери появилась голова адъютанта командующего.
– Товарищ контр-адмирал, у аппарата радиосвязи командующий флотом. Просит вас.
– Сам командующий?! У рации?!
Бекетов понимал, что Жукову было чему удивляться. Разговор по радиосвязи никакой особой шифровки не предполагал. Да и на связь с ним лично командующий выходил только однажды, к исходу первого дня войны. Однако связь тогда еще была телефонной, по закрытой правительственной линии. Значит, ситуация действительно из ряда вон выходящая.