– Но это крайне опасно. Одинокий эсминец может стать легкой добычей "юнкерсов", только что переброшенных на полевые аэродромы из Средиземного моря. Причем речь идет об эсминце, на борту которого находятся два руководителя операции вместе со всеми штабными документами. Кстати, замечено, что, опасаясь плотности огня, немецкие и особенно румынские летчики на конвои стараются не нападать.
Офицеры уставились на командующего, ожидая его реакции. В какое-то время им показалось, что контр-адмирал колеблется. Все понимали, что в эти минуты он гадает на свечах своей судьбы.
– Что вы предлагаете, контр-адмирал?
– Идти вместе с конвоем, – решительно ответил Горшков. – Появление еще одного эсминца усилит его огневую мощь, к тому же всегда можно рассчитывать на спасательные шлюпки соседних судов.
– Риск существует, не спорю. Однако решение принято, контр-адмирал Жуков о времени моего прибытия извещен. Все, товарищи офицеры, совет закрыт, прошу всех отбыть на вверенные вам суда. Контр-адмирал Горшков, как командир конвоя вы лично отвечаете за погрузку десантников, их оружия и снаряжения.
– Есть, организовать погрузку.
– В тринадцать тридцать конвой уже должен быть в открытом море. Из сторожевиков и миноносцев организуйте боковое охранение конвоя.
– Опыт показывает, – по-штабистски бесстрастно признал командир конвоя, – что выстраивать длинную кильватерную колонну неэффективно, она теряет уровень боеспособности.
Уже попрощавшись с Гродовым у трапа, полковник флота Райчев почему-то подался вслед за ним и сошел на пирс.
– Вчера вечером беседовал по рации с полковником Бекетовым, – произнес он, прежде чем прощально пожать руку майору. – Полковник интересовался твоими делами и, как бы между прочим, сообщил что ваша общая знакомая, доктор Римма Верникова, оказывается, жива.
– Ну?! Римма жива?! Вот это новость!..
– Значит, все еще помнишь о таковой? Или, как поется в одной из песенок: "Ах, коротка походная любовь…"?
– Помню, конечно, – как ни странно, никакого прилива чувств, кроме общечеловеческой радости за чудом спасшегося человека, Дмитрий не ощутил.
– Насколько я понимаю, вы с полковником, други мои походные, считали ее пропавшей во время гибели госпитального судна?
– Мало того, полковника официально известили, что ни одной женщины спасти с этого судна не удалось. Что же произошло на самом деле?
– Буквально перед выходом в море ее сняли с госпитального транспорта и пересадили на один из миноносцев, где стало плохо раненому офицеру, пожелавшему оставаться на посту. Кстати, после прибытия в Севастополь они поженились.
– После столь рокового спасения они решили, что переход доктора на миноносец – это знак судьбы для обоих, – бесстрастно подытожил Гродов. – На войне такое случается.
Они посмотрели туда, где далеко в море зарождались первые проблески осенней зари, и помолчали. Дмитрий вдруг возродил в памяти фигуру этой женщины, сидящей в седле кавалерийского коня. Наверное, она могла бы стать прекрасной наездницей. Однако никаких иных, более одухотворенных воспоминаний из времен их бурного знакомства у него не возникало. Возможно, виной тому оказалось неожиданное вторжение в его жизни Магды Ковач – вот чьему появлению он обрадовался бы сейчас до ребячьего визга. "Все-таки хорошо, что она вышла замуж, – легкомысленно подумалось Дмитрию. – Таким образом, все решилось как бы само собой, и, наверное, это лучшее, что могло произойти между нами. После спасения Риммы, конечно же…".
– Тем не менее Бекетов сообщил доктору Верниковой, что ты здесь и сегодня уходишь в море.
– Это уже не имеет смысла. Вам пора, полковник флота, сейчас будут убирать трап. До встречи в Одессе, на Приморском бульваре, – козырнул Гродов.
– До встречи, други мои походные, до встречи! – неожиданно помахал Райчев высоко поднятой рукой, словно прощался не с одним-единственным провожавшим его человеком, а с целой толпой. – Неспокойно у меня на сердце, Гродов, Черный ты наш Комиссар, неспокойно, – оглянулся уже от трапа.
– Теперь у всех неспокойно, полковник флота, – инстинктивно подался вслед за ним Дмитрий.
– Нет, у меня как-то особенно. Все-таки не морской я человек, майор, не морской. Не лежит у меня душа к этой стихии. Не лежит – вот как оно складывается, други мои походные. Впрочем, это уже сантименты, – пробубнил он и, вновь взмахнув рукой, решительно взошел по трапу на судно.
Казачью бухту эсминец "Фрунзе" оставлял под вытье сирен, возвещавших об очередном воздушном налете на базу флота, под звуки которых тут же оживали десятки береговых и корабельных зениток.
– Что, служивый, кажется, фрицы опять побудку нам устраивают? – неспешно прошел мимо Гродова седовласый портовый такелажник. – Манер такой взяли, нехристи – на рассвете налетать, охоту перепелиную устраивать!
10
Первой на сторожевики погрузили вспомогательную, как она именовалась теперь в штабных документах, роту Зубова. Она уходила на трех бортах, остальные три корабля поддержки этого же класса должны были присоединиться к ним уже на одесском рейде. Поскольку сторожевики пребывали на якорной стоянке в глубине бухты, откуда в случае налета авиации легко было уходить в открытое море, то и переправляли на них бойцов небольшими катерами и двумя баркасами.
– Во время высадки мы с тобой, старший лейтенант, встретиться уже вряд ли сумеем, – молвил Гродов, прощаясь с Зубовым перед отправкой его на сторожевик, который являлся в этом небольшом отряде чем-то вроде "флагманского". Вместе с ним находились командиры взводов, политрук роты и старшина. – Поэтому, товарищи командиры, в момент высадки настраивайте своих пехотинцев на действия в одиночку. В группы не сбиваться, об отделениях и взводном подразделении на время забыть, приказов и наставлений не ждать. Действовать решительно, исходя из ситуации; брать противника на испуг, используя все подручные средства, причем так, будто каждый из вас остался в это время наедине со всей вражеской ратью.
– К сожалению, ни у кого в роте опыта диверсионной борьбы нет, – по-ученически признал командир роты. – Поэтому принципы вашей подготовки на многое открыли нам глаза. Особенно командирам. Мы об этом откровенно говорили в последние дни.
– Все, все, – осадил его Гродов. – Обмен комплиментами оставим на потом. Тот способ ведения боя, о котором я только что говорил, – решительный, наступательный, рассчитанный на сонного, дезориентированного врага, хорош только в ночное время. Но к утру румыны кое-как придут в себя. Мало того, решив, что ваш десант является основным, они станут подбрасывать подкрепления.
– Вот и я говорю: маловато нас для подобной имитации большого десанта, – неокрепшим баском объявил командир второго взвода Волынов.
– Если нечто подобное вы, младший лейтенант, изречете в присутствии своих морских пехотинцев, – сурово предупредил его Гродов, – я лично высажусь вслед за вами, чтобы пристрелить. Как морального дезертира. На глазах у всего командного состава 4-й румынской армии.
Офицеры шутку уловили, но никто из них не усомнился, что этот безжалостный майор в самом деле способен высадиться и пристрелить. На глазах хоть того, хоть этого командования.
– И поскольку задача ваша – продержаться до сумерек, – безмятежно продолжил свой инструктаж командир полка, – то переходите к партизанским методам борьбы, используя плавни, островки, хутора. Словом, об этом мы с вами уже говорили. Командиры сторожевиков предупреждены, что их задача – поддерживать вас в течение всего дня, до сумерек. А потом – сделать все возможное, чтобы уцелевших бойцов снять.
– Единственная надежда на них, да… – мечтательно проворковал старшина роты, однако отвлекаться на его "вздохи" комполка не стал.
– Обязательно припрячьте в плавнях несколько шлюпок, используйте для переправы самодельные плоты, добирайтесь до кораблей вброд, вплавь. Но только после сигнала об отходе. Если же кто-либо из бойцов по каким-то причинам окажется на борту сторожевика раньше этого сигнала…
– Расстрел в присутствии самого Антонеску, – все-таки не удержался Волынов. Не из мести, поскольку Гродова, героя Румынского десанта, он уважал, в том числе и за его мрачный, не всеми воспринимаемый юмор. Просто по характеру своему он всегда оставался, если полагаться на мнение одессита Жодина, "шебуршным". Не зря же с первой минуты знакомства командир взвода и сержант в буквальном смысле "нашли друг друга".
– Не угадали, Волынов. Лично отправлю в еще один десант – среди бела дня и в одиночку.
Смеха, которым командиры оценили его очередную угрозу, причем явно нешуточную, Гродов тоже попытался не заметить. Не для состязания в юморе собрались.
– Может случиться, что кто-то из пехотинцев окажется за румынской линией фронта и обнаружит: надежды пробиться к своим уже нет… Поэтому сразу же убеждайте своих бойцов: не паниковать, о плене не помышлять. Каждый из них – на своей земле, и каждый посвящен в морские пехотинцы, в "черные комиссары". Пусть до рассвета уходят в глубь степи, лучше всего – в сторону Южного Буга, где скопление войск противника меньшее, и переходит к партизанским методам ведения войны, основы которой мы вам, как могли, излагали. А дальше пусть заручается поддержкой местного населения, постарается пробиться и осесть в одном из занятых врагом городов, словом, действует, исходя из ситуации. Если же, не доведи господь, кто-то кажется в плену, а все может случиться… Ответ должен быть один: "Нашу роту высадили, чтобы создать плацдарм для основного десанта. Больше мне ничего не известно".
Командиры уважительно помолчали. О поведении в плену инструктировать их никто не додумался. Считалось, что советский моряк, черноморец, десантник, в плену оказаться не может. Точнее, не должен. Однако поди ж ты, Черный Комиссар заговорил об этом как о вполне возможном исходе судьбы любого из десантников. От неожиданности политрук роты даже предупреждающе покряхтел: в его восприятии майор явно нарушил одну из заповедей идейного воспитания бойцов.
– Кстати, там, на румынском берегу, – как ни в чем не бывало продолжил майор, – все выглядело куда сложнее. Уже хотя бы потому, что берег тот как-никак оставался румынским, а значит, вражеским.
– О вашем Румынском десанте нам рассказывали в первый же день становления роты, – решился вклиниться Зубов. – Для нас это был факт истории, смахивающей на миф.
– Некоторые даже отказывались верить, – подтвердил его слова политрук Раскин.
– Вот и действуйте во время своего десанта таким образом, чтобы рассказы о нем тоже смахивали на мифы. А чтобы было кому творить эти самые мифы, напомните командирам катеров, что к двадцати ноль-ноль они обязаны максимально приблизиться к месту высадки и под артиллерийско-пулеметной завесой заняться вашей эвакуацией. И пусть только кто-либо из них осмелиться отойти от буквы приказа, я лично… Словом, что будет дальше, вы знаете, – наконец рассмеялся и сам Гродов, пытаясь таким образом окончательно растопить лед в отношениях с командирами.
– Не забыть бы тебе, Волынов, – поддел своего коллегу командир первого взвода, – уведомить Антонеску о намечаемой публичной экзекуции.
– Вот с таким настроением – без страха, нытья и обреченности, – вы и должны вести бойцов к месту высадки, к берегу, к населенному пункту. "Это что еще за румыны тут объявились?! Кто посмел и кто позволил?!" – только с таким настроем вы должны появиться в Прилиманском. Да так, чтобы этим же настроем прониклись и местные жители.
– Проникнутся, а не то вы лично высадитесь, и тогда… – уже под общий смех объявил Волынов.
Причем смех этот был настолько заразительным, что командир ждавшего своих пассажиров посыльного катерка – седоголовый и седоусый моряк из отставных флотских старшин – выглянул из своей ходовой рубки и удивленно уставился на десантников.
– И ведь как же хохочут, черти! – обратился он к своему палубному матросу, такому же старичку, как и сам. Громко произнес, чтобы десантники слышали его. – Словно не к черту на рога идут, а на прогулку по Дерибасовской.
– Морская пехота, Фомич, – уважительно отозвался тот. – Это тебе не гульки-бурульки на каботажной барже. Считай, белая флотская кость. Ни у германца, ни у румына такой нет и никогда не будет.
– К слову, о "гульках-бурульках и каботажной барже", – продолжил его мысль Гродов. – Вечером в плавни, а тем более на островки, румыны не пойдут, можете поверить опыту моего Румынского десанта. Сигнал же к готовности принять на борт десантников, а также для обозначения своей стоянки – три короткие вспышки прожектора и световая морзянка всем известного сигнала "SOS". Я попрошу командира конвоя, с которым буду находиться на одном судне, чтобы он в приказном порядке напомнил об этом командирам сторожевых катеров. И последнее: время вашей высадки – час тридцать – два тридцать следующей ночи. Вопросы, уточнения? – осмотрел он командиров.
– Все предельно ясно, – ответил Зубов.
– От пристани вы отходите на одном катере, но не вздумайте выходить в море на одном сторожевике. Рассредоточиться, оставаться со своими взводами, морально поддерживать бойцов.
– Сам-то ты, командир лихой, с конвоем что, не уходишь? – поинтересовался у майора палубный матрос, когда командиры уже были на борту катерка.
– Он, батя, на каботажной барже решил пристроиться! – не упустил своего случая Волынов под дружеский хохот десантников. – И тоже палубным матросом!
11
Обедали контр-адмирал Владимирский, полковник флота Райчев и командир эсминца в кают-компании. Поначалу, особенно после ста граммов наркомовских, Волков пытался как-то развлечь гостей морскими байками, но, не встретив понимания, быстро доел свою порцию макаронов по-флотски и "пошел на службу", в то время как адмирал и Райчев налили себе еще по одной, явно намереваясь превратить скромный корабельный обед в некий ритуал застолья.
На какое-то время его прервал вестовой, однако вторжение его оказалось приятным. Положенной перед контр-адмиралом шифрограммой штаб флота извещал командующего эскадрой, что конвой вышел в море в установленное время и, несмотря на облеты его вражескими самолетами, без потерь идет заданным курсом.
– Странно, что "асы Геринга" до сих пор ни разу не напали на конвой, – взглянул контр-адмирал на Райчева. Судя по времени, корабли находились в море уже более часа.
– Очевидно, германцы решили, что имеют дело с обычным, рейдовым отрядом кораблей, направляющихся для артиллерийской поддержки, – объяснил адмирал. – А на такие отряды им удобнее нападать уже в районе Одессы, когда они разделены по секторам и заняты артиллерийскими дуэлями с береговыми батареями противника. При нападении на такой конвой среди бела дня в открытом море эскадрильи несут большие потери, тем более что рассчитывать на то, что удастся дотянуть до аэродрома или воспользоваться парашютом – почти не приходится.
– Всегда важно знать тактику противника, – уважительно отметил Райчев обстоятельность его ответа.
– Будем надеяться, что все обойдется, – сказал адмирал, глядя в потолок кают-компании, и в какой-то момент Райчеву вдруг показалось, что он вот-вот перекрестится. – Вы, капитан первого ранга, к докладу на Военном совете готовы?
– Только что еще раз просмотрел все бумаги. Если у Совета обороны и появятся какие-то поправки, то только в связи с координированием действий с наземными частями.
Они одновременно взглянули на часы. Когда адмирал поинтересовался у командира эсминца о предположительном времени прибытия в Одессу, тот ответил:
– При быстром ходе и малом волнении, к семнадцати должны быть на одесском рейде. Но существует же еще и жребий моря.
– Это какой еще "жребий моря", капитан? – начальственно прикрикнул на него командующий эскадрой. – Ты мне это брось: забыл, с какой миссией и с кем на борту идешь? Учти: никакие жребии в расчет приниматься не будут.
– Так ведь не мы их в расчет принимаем, товарищ контр-адмирал, а они – нас, – решился возразить кэп-три.
Сейчас они оба вспомнили об этом разговоре и поднялись из-за стола. Но как раз в эту минуту в проеме двери показался вестовой:
– Товарищ контр-адмирал, разрешите обратиться, – встревоженным голосом проговорил он. – Командир просит вас подняться на ходовой мостик.
– Что-то нештатное?
– В районе Тендровской косы горит и вообще терпит бедствие наш корабль. Радиосвязи с ним нет, но, судя по очертаниям, гибнет канонерка.
За спиной вестового уже стоял адъютант контр-адмирала старший лейтенант Зырянов. В руках он держал планшет адмирала, а также бинокли – его и полковника флота.
Как только контр-адмирал и Райчев поднялись на мостик, командир доложил, что он взял курс на гибнущее судно, но если последуют возражения…
– Никаких возражений, – резко парировал Владимирский. – Что это за канонерка?
– Радист связался с базой. В этом районе могла оказаться только одна канонерская лодка – "Красная Армения". Из ближайшей базы к ней направились спасательный буксир и торпедный катер. Однако придут они позже нас и вряд ли успеют. Тем более что с минуты на минуту над канонеркой вновь могут появиться "юнкерсы".
Высказав все это, командир эсминца вопросительно взглянул на командующего эскадрой.
– Держи курс, капитан, держи, – прощупывал тот окулярами бинокля пространство впереди судна. – Мы же не можем бросить эту канонерку и ее команду на верную гибель.
До "Красной Армении" оставалось не более двух миль. Пожар команде, очевидно, удалось погасить, однако заметно было, что канонерка "пьет воду" и держится на плаву с явным креном на левый борт.
– Я к тому, что мы потеряем немало времени и вряд ли успеем к началу Совета обороны.
– Постараемся долго не задерживаться. Нужно хотя бы спасти людей.
– Закон морского братства, – пожал плечами Волков. – Но именно такой случай я и имел в виду, когда говорил о "жребии моря", – все-таки не упустил он случая отомстить адмиралу за его окрик.
– Сформируйте спасательную бригаду, капитан, – осадил его командующий. – Приготовьте плоты и шлюпки. Словом, командуйте, командуйте. Забудьте, что у вас на борту адмирал, от командования вас пока что никто не отстранял, – а выдержав небольшую паузу, недвусмысленно уточнил: – Как это ни странно.
Еще на дальнем подходе к терпящему бедствие судну, "фрунзенцы" подобрали два плота с ранеными и обожженными моряками, среди которых старшим по званию был мичман Гвоздавин. Как оказалось, судну пришлось сражаться с четырьмя "юнкерсами", один самолет пулеметчикам даже удалось подбить, однако силы все же были неравными. Канонерка получила несколько осколочных и массу пулевых пробоин, более десяти человек погибли, а трое тяжелораненных моряков все еще оставались на ее борту. Легко ранен был и командир канонерки капитан-лейтенант Кадыгробов. К тому же вышла из строя рация.
Боцман эсминца, который возглавил спасательную команду из опытных моряков, вскоре прокричал в мегафон, что ситуация небезнадежная. Насосы работают, опасность взрыва в пороховых погребах миновала. На одну пробоину моряки канонерки завели пластырь сами, вторую им сейчас помогут заделать; словом, если на спасательном буксире в самом деле окажется хорошо оснащенная бригада, канонерку еще можно будет дотащить до ближайшей крымской бухты.